тонкий, как нескончаемая булавка:
— Свиньи! Хочу свинеееей!
Посыльный выбирается из объятого ужасом клубка и, коварно усмехаясь, растопыривает пальцы и обмахивается.
— Чушь, друзья мои! Этот самозванец ничего не глотал! Единственное, что появилось, — вши у него на голове. Дело в том, что мы ошиблись дверью. Алхимические сокровища лежат в мини-баре соседнего номера.
Путешественник снова заворачивается в пыльный плащ, словно тот дает ему защиту.
— Ложь! Я проглотил их! Вот доказательство: я сказал «огонь», и из горшка вырвалось пламя!
Однорукий коротышка встает на цыпочки и презрительно хлопает постояльца по лбу.
— Пьяный дурак, здесь полно светляков… В твоей моче столько спирта, что искра одного из них воспламенила ее. А вы, легковерные полицейские, не теряйте здесь времени. В соседнем номере заперся какой-то тип. Может быть, это шпион каббалистов.
Слышится звук сирены в другом мини-баре. Посыльный рвет на себе волосы.
— О-о! Случилось то, чего мы так боялись: сын лжедевственницы вскрыл наш мини-бар! Быстро! Спешите, ломайте дверь, пока он не проглотил священные алхимические предметы!
Спотыкаясь о путешественника, который падает на пол, полицейские выбегают прочь, а за ними и посыльный. Слышно, как они молотят в дверь, затем сокрушают ее. Человек поднимается, встряхивает пальто, — облако пыли заполняет комнату, — садится на кровать. Он внимательно глядит на ладонь левой руки. Говорит торжественно:
— Роза!
И безуспешно ждет, что на ладони возникнет роза. Потом набирает в легкие воздуха и кричит:
— Рооооза!
Но ничего не происходит. Он кричит громче, несколько раз «Роза!», потом устает и падает ничком на кровать. Зарывшись лицом в подушки, он рыдает, как ребенок. Душераздирающий плач гаснет в облаке пыли, а в горшке между тем начинает расти роза. Она вытягивается все выше и выше.
Худосочное освещение, точно под воздействием магнита, сосредотачивается на цветке. Путешественник же все рыдает в полумраке.
Когда случилось это необычайное и счастливое событие, все члены семьи предложили разные объяснения его причин. Донья Луиса, мать, считала, что ребенка в лоб ужалила золотая стрекоза; дон Луис, отец, полагал, что малыш проглотил несколько семечек радиоактивной айвы; бабушка, вдова, верила, что дело в статуе святого Иакинфа, при последних словах мессы упавшей на голову Домингито; брат Маурус, дядя по матери, — целомудренный не только стыдными частями тела, но и всеми пятью чувствами, — настаивал, что начало этому положила чудесная облатка, съеденная мальчиком. И наконец, Никомед, дядя по отцу, упрямый выпивоха, твердил, что виной всему ангел-хранитель ребенка, закоренелый педераст. Что бы там ни было, правда заключается в том, что однажды утром Домингито проснулся, плача золотыми слезами.
Дон Луис решил было, что это обычный гной, но твердость слез и отсутствие дурного запаха породили в нем сомнения. Он собрал их и отнес в ближайшую ювелирную лавку. «Двадцатичетырехкаратное золото, то есть чистое! — сообщил ему ювелир. — Я покупаю все». Черт, пачка банкнот от ювелира позволит ему внести трехмесячную плату за квартиру! И дон Луис побежал домой расспрашивать сына.
— Домингито, что тебе снилось? Ночной кошмар? А если ты уснешь сейчас, увидишь его снова?
Донья Луиса, бабушка и оба дяди (брат Маурус, извещенный о чуде по телефону, сел на мотороллер и немедля примчался к родственникам), столпившиеся позади дона Луиса, бросали на мальчика, как и он, озабоченные взгляды.
— Не знаю. не помню. Мне ничего не снилось. Отведите меня в школу.
— Непослушный мальчишка! Говорят тебе, ты должен снова заснуть!
— Но я спал всю ночь. Хочу встать.
— Нееет!
Ребенок попытался подняться, но десять рук удержали его в постели. Домингито заплакал. Из его глаз хлынули две золотые реки!
Взрослые собрали драгоценный металл, кудахча от счастья. Малышу не надо было спать и видеть сны: каждый раз, когда было из-за чего плакать, показывались золотые слезы.
Никомед захотел проверить это. Как только Домингито успокоился, сытно позавтракал и собрал тетради и книги для занятий, дядя дал ему крепкую пощечину. Изумительно: снова золотые слезы!
Ням! По одной пощечине в неделю — и они заживут как короли!
Настали четыре месяца блаженства. Если удар по щеке был правильно рассчитан — то есть так, чтобы не сломать зуб, — за ним следовали полчаса громких рыданий. Целое состояние! Семейство перебралось на девятый этаж, в квартиру площадью триста квадратных метров; обновило свой гардероб, от обуви до шляп; приобрело холодильник, набитый четырьмястами кило аргентинских бифштексов; хвасталось пикапом последней модели. Что касается Домингито, жаловаться ему не разрешалось. Конечно, лицо его по временам покрывалось темными пятнами, но зато, запертый в своей комнате, он получал взамен вагоны игрушек.
Трудности начались на пятом месяце. Мальчик, привыкший к наказаниям, не только утратил страх вместе с удивлением, но даже пристрастился к боли. Чем сильнее была оплеуха, тем шире он улыбался.
— Что будем делать? — промурлыкал брат Маурус. — Этот шалопай сделался мазохистом! Глядите, я колю его в башку иголкой, а он и ухом не ведет! Не кажется ли вам, что с ним надо бы поступить, как с нашим Господом: взять три толстых гвоздя, пару деревяшек и распять?
— Святой брат, — обратилась к нему мать, — чтобы курица несла золотые яйца, не стоит делать из нее бульон. Лучше принести в жертву Пепо, его ангорского кролика.
В присутствии ребенка, привязанного к стулу, чьи веки были подняты и закреплены при помощи липкой ленты, зверька пригвоздили в стене, растянув ему лапки. За неимением копья бабушка вонзила ему в брюшко вилку. Кролика, истекающего кровью, оставили умирать, в то время как Домингито кричал от ужаса. Золотые слезы текли безостановочно целую неделю. Чтобы утешить мальчика, родственники подарили ему — после того как приобрели прекрасный участок у моря — белую мышь… умерщвленную через полгода. (Рыдания по этому поводу позволили возвести на участке виллу). То же самое случилось и с собачкой чихуахуа. Но когда ребенку навязали полосатого кота, он выгнал того пинками. То же самое с белкой, шимпанзе и попугаем. Пришлось менять тактику.
Поначалу думали отрезать Домингито фалангу пальца, но, вспомнив, что он стал нечувствителен к физической боли, решили истязать его морально. Дон Луис запачкал свою одежду и голову куриной кровью и растянулся посреди улицы — так, чтобы из-под рубахи виднелись коровьи кишки. При словах доньи Луисы: «Твоего отца задавили!» мальчик выбежал из дома, увидел лежащее тело, сделался белее своих носков и завизжал. Бабушка и дяди собрали в хрустальный рог все слезы до единой. А затем дон Луис
