с другого ракурса. – Он кладет руку на грудь. – Единственная, врожденная способность, присущая человеку, – способность адаптироваться. Ко всему. Итак, представь, что через тысячу лет нам нужно будет всего двадцать минут сна в сутки. Значит, развитие пошло. Если мы можем достичь такого результата быстрее, то, я считаю, мы обязаны попытаться. Мы должны расширять границы возможного. Подумай, сколько всего мы могли бы сделать, если бы каждый день у нас было по шесть-семь дополнительных часов. Поразительно, правда?
Не знаю, поражает меня такая перспектива или беспокоит.
Подобные вопросы – по вашей части, говорю я. Вы этим занимаетесь. А я вот не испытываю особого восторга по поводу вашего принудительного прогресса. Раз нам надо спать, я не против. Привык. И процесс мне знаком.
Терренс, услышав это, смеется. Смеется громко, сильно; не слышал от него раньше такого.
– До сих пор нет окончательного ответа, почему нам нужно спать. Но, уверяю тебя, мы занимаемся этим вопросом. Очень серьезно.
Сон – это отдых. Во время сна наше тело восстанавливается. И не забывай про сны.
– Да, сны. Тебе часто снятся сны?
Всем они снятся, отвечаю я.
– У сна множество функций. Он дает мозгу упорядочить хаос. Рассортировать полученную информацию, усвоить ее; в общем, сделать то, что ты делал последние несколько дней. Важно, чтобы в нашем мозгу между нейронами образовывались новые синапсы. А для этого мозгу нужно отдыхать.
Он говорит почти шепотом, будто наша спонтанная дискуссия может разбудить Грету. Она спит, но дверь в спальню в конце коридора приоткрыта.
– Мы не сможем функционировать, если будем держать в голове весь полученный в течение дня огромный поток информации. Другими словами, Джуниор, мы спим, чтобы все забыть.
Я обдумываю его слова, а потом говорю: не хочу ничего забывать.
– Конечно, – отвечает он, повышая голос. – Значит, ты со мной согласен. Теперь ты понимаешь? Вот зачем мы изучаем сон и память. У тебя очень важная роль. Ты, может, и не понимаешь, но для нас ты очень важен.
С самой первой встречи он пытается сделать так, чтобы я чувствовал себя особенным и уникальным, но я на его уловки не куплюсь.
Я просто хочу лучшего для себя и своей жены, говорю я. Хочу жить правильно, быть хорошим человеком, менять мир к лучшему, пусть даже незначительным образом.
– Хочешь оставить свой след.
Да, наверное.
– Больше тебе не придется об этом думать. Поверь: ты оставишь след в истории. И сможешь внести огромный вклад. Ты не представляешь, насколько ты важен и ценен. Все, что тебе сейчас нужно делать, – хорошенько высыпаться и отдыхать. Тем более с такой травмой. – Он делает паузу. – Знаю, вопрос немного некстати, но ты когда-нибудь задумывался о сознании?
О сознании? Не особенно.
– Но ты знаешь о нем, верно? Что это вообще такое. Отдельный мир в твоей голове, и у всех он разный – у тебя, у меня, у Греты. Не хочу занудствовать, но еще со времен Декарта мы знаем о существовании двух различных субстанций: разума и материи.
Ага, говорю я. Конечно. Как-то не приходилось слышать. Но звучит интересно.
– Отлично, отлично. Я рад, что ты так считаешь. Я тоже. Знаю, уже поздно. Но раз уж мы болтаем, можно спросить тебя кое о чем?
Он снова шепчет. Я едва слышу его, хотя мы стоим совсем близко.
Что ты хочешь спросить?
– Если бы Грета, – он взглядом указывает на нашу спальню, – была такой же, как сейчас, во всех отношениях, но чуть менее привлекательной физически, ты бы женился на ней?
Вопрос застает меня врасплох, но, чтобы не выдать себя, я отвечаю, не раздумывая: конечно женился бы. Я люблю Грету. Она моя жена. И всегда будет со мной. Я всегда любил ее. И всегда буду любить.
– Я знаю. Знаю. И не сомневаюсь, что ты ее очень любишь. Но я не совсем об этом спрашиваю. Ты точно женился бы на ней? Посвятил бы ей всю свою жизнь? Подумай хорошенько. Неужели ее внешность ничего для тебя не значит? Ты это хочешь сказать? Что для тебя не играет роли, как она выглядит?
Какой грубый и бестактный вопрос. Раньше он такого себе не позволял. Я чувствую, как по спине течет капля пота.
Я хочу сказать, что для меня, несмотря ни на что, Грета всегда будет Гретой.
– Разве? Разве она будет Гретой, в которую ты влюбился? Хорошо, а если так: представь, что она будет выглядеть точно так же, как и сейчас, но будет чуть менее умной. Будет ли она той самой Гретой?
Что за глупости? Какой глупый вопрос. Грета есть Грета.
Плечо начинает щипать, и я прикасаюсь к нему рукой. Он наблюдает за мной, и я снова вспоминаю, что он приехал следить, изучать меня.
– Извини. Я не должен тебя засыпать вопросами. Не стоило мне так делать. Я постараюсь не шуметь. Сегодня больше никакой возни, обещаю.
Мне кажется, что в этот самый момент мне стоит его спросить. О том, что не давало мне покоя, о чем говорила Грета.
Вы слышали какие-нибудь странные звуки? Вроде скрежета в стенах?
– Нет, – говорит он. – А должен был?
Все хорошо, просто спросил. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Джуниор. Завтра важный день. И не забывай: скоро период наблюдения закончится, и тогда тебе больше не о чем будет волноваться. Обещаю. Мы обо всем позаботимся. Просто потерпи еще немного. Всего пару дней.
Он возвращается в комнату и закрывает дверь с тихим, едва слышимым щелчком.
* * *
– Доброе утро, Джуниор.
Я открываю глаза. Моргаю.
– Как спалось?
Надо мной стоит Терренс. Он улыбается, выглядит отдохнувшим и бодрым. В руке у него чашка кофе. Я чувствую его запах. У него моя любимая чашка.
Доброе утро, говорю я, щурясь. Который час?
– Почти восемь. Я подумал, сегодня лучше дать тебе поспать подольше. Как плечо?
Нормально, говорю я. А где Грета?
– Ушла на работу. Минут десять назад. Дома только ты и я, приятель.
Я выпрямляюсь, морщась от боли в плече. Терренс протягивает мне кружку. Кофе горячий, крепкий, как я люблю. Не думал, что у меня получится уснуть на кресле прошлой ночью. Когда я спустился вниз, сна не было ни в одном глазу. Я побродил в темноте. Вышел ненадолго на крыльцо. Походил туда-сюда по гостиной. Никак не мог остыть. На душе было неспокойно. Я даже думал, не пойти ли наверх посмотреть, спит ли Грета. Сверху не доносилось ни звука, так что я решил не проверять.
В конце концов я сел в кресло
