Единственные люди, которые его не донимали, так это наркоманы. Три с половиной года Люк шатался без дела по всей стране, ощущая себя битником в бай-керской куртке и поношенных сапогах, с пишущей машинкой и низменными пристрастиями. Он находил ширево в каждом городе, обычно за день-другой. Героин гарантировал кучу знакомых, но мало друзей. Это его устраивало, Люк всегда предпочитал иметь мало друзей. Он закончил еще один роман, "Жидкий алтарь", и набросал заметки для его продолжения под названием "Сырая гробница".
В Сан-Франциско его печалило повисшее над городом облако смерти. Это был самый голубой город Америки, и к концу восьмидесятых он напоминал зону, поверженную чумой. СПИД проел огромные дыры среди старого поколения геев, жестоко покарав кутил предыдущего десятилетия. Он видел здоровых, не тронутых вирусом мужчин сорока – пятидесяти лет, которые совершали самоубийства просто из-за отчаяния. Они были первыми, кто открыто вышел на люди, наплевав на холодный гетероцентричный мир, первыми, кто нашел себя в сексе. Люк понимал их горечь. Они хотели отпраздновать обретенную свободу, устроив праздник вольной любви, но под личиной любовника пришел незваный гость и скосил их ряды.
Новый Орлеан казался не таким мрачным поначалу. Точней сказать, над ним зависли вредные испарения. Однако их породил разврат и потный секс, а не смерть. Люк приехал сюда в девяностом чисто случайно, утоп в половых сношениях, нашел книжный магазин, который был забит его книгами, и возрадовался возможности давать автографы. Совсем скоро он не нашел стоящей причины, чтобы продолжать странствия. У него появились квартира, аванс за раздачу автографов на следующих двух книгах и целый Французский квартал, полный дешевой выпивки и проворных мальчиков-геев.
Городская атмосфера была опиумом для его души, и Люк решил пожить тут, терпя приступы тошноты, как обострение гриппа или тяжелое похмелье. Он любил героин, но презирал свою зависимость от него, как и необходимость иметь кого-то рядом.
Год спустя Люк встретил Трана, и все необратимо изменилось.
Они познакомились на вечеринке, буйной гулянке, устроенной друзьями некоего писателя, который Люку не особо нравился. Он уже собрался уходить, как туда ворвались без приглашения мальчишки из Квартала в поисках алкоголя. Нормальное явление, потому что они были юны и прекрасны. Они привели с собой молчаливого, напуганного, неописуемо симпатичного вьетнамского парнишку, которого встретили тем же вечером на Джексон-сквер. Трану едва исполнилось девятнадцать, доброе дитя Востока делало первые несмелые шаги в распутном мире. Он упился сладким розовым вином, которое ребята передавали по кругу, и сидел в углу, едва держа голову. Худощавое тело вздрагивало от икоты с таким болезненным видом, что даже самые отчаянные охотники приключений обходили его стороной.
Люку было ровно тридцать, и он гадал, находится ли до сих пор в форме. Ему не хотелось, чтобы столь красивого юношу рвало у всех на глазах или чтобы он вырубился и над ним надругался незнакомый ему человек. Однако парень походил на полицейскую приманку, и Люк понятия не имел, какой он ориентации. Люк поднял Трана и вывел с вечеринки, завел за угол, подождал на безопасном расстоянии, пока Тран выблюет розовое вино и бананы. После этого парень, шатаясь, приблизился к Люку, повис у него на шее и попытался поцеловать, что прояснило одну сторону вопроса. Слюняво-небрежный поцелуй с привкусом вина пришелся на шею, соски Люка заострились, член напрягся. Они стояли на углу улицы, рядом с тусклым фонарем. Тран вальяжно обнимал нового знакомого, Люк держал хрупкое дрожащее тело, чтобы оно не упало.
– Сколько тебе лет? – спросил он Трана.
– А сколько нужно? – пробурчал Тран ему в плечо. Люку очень понравился ответ. Юноша оказался довольно упрямым. Люк помог ему найти свою машину и усадил внутрь, сам сел за руль и довез до дома, поцеловал в щечку и проследил, как тот, спотыкаясь, зашел внутрь. Люк просидел в машине до восхода. Затем пешком вернулся на шоссе и поймал автобус до центра города. Людей, которые ждали автобуса, там держали чуть ли не под дулом пистолета. Люку было плевать. В кармане лежал клочок бумаги с телефоном Трана; он грел сердце, когда Люк лез в куртку и теребил его пальцами.
Когда он наконец добрался до дома, то тотчас сел за пишущую машинку и начал печатать Трану письмо – первое из сотни.
Через завесу опьянения я увидел ревностный и ясный ум, и никакой наркотик не смог нарушить твоей красоты...
Он не думал, что решится отослать письмо. Но необходимость отпала сама по себе. На следующий день он набрал номер, который дал ему парнишка, искренне боясь, что он подложный. Трубку взял Тран, слегка смущенный, но безмерно радостный и отнюдь не похмельный. Они договорились встретиться вечером в одном из кафе Французского квартала. Люк принес ему три шарика мороженого и письмо, вместе с четырьмя своими книгами, лично подписанными. Они поехали на квартиру Люка и провели час в сладких поцелуях, объятиях, катаясь по заправленной кровати, прижимая твердые члены друг к другу через несносные слои ткани. Потом Тран признался, что он девственен.
Следующая неделя была самой длинной в жизни Люка, самой сокрушительной. Он видел Трана каждый день и знал, что скоро они займутся любовью, но когда именно? Прямо как в старших классах школы: дожидаешься дня, когда можно будет залезть рукой под одежду, потом – когда тебе разрешат ее снять, и так далее. Люк сел писать, и мысли поплыли: Вчера он позволил мне поцеловать соски и живот, я спустился прямо до пояса штанов и даже ощутил, какой у него там рьяный малыш. Дозволит ли мне Тран потрогать его сегодня, обнажить, отсосать, по крайней мере положить его руку на свой?О БОЖЕ! КАК ЖЕ Я ХОЧУ БЫТЬ В НЕМ...
Пришлось мастурбировать, перед тем как приступить к работе. Ситуация была невыносимой, но сладостной. Люк подумал, что он влюблен. Он уже был некогда влюблен, но это произошло после секса и не настолько безнадежно. Он понимал, что согласен на все ради Трана, даже ждать.
Ждать пришлось недолго. Неделю спустя после вечеринки Тран появился в его квартире с озорным огоньком в глазах. Он предупредил родителей, что не будет ночевать дома, чтобы они не беспокоились, хотя это, конечно, неизбежно.
– Я хочу, чтобы ты показал мне все, – прошептал Тран, когда они разделись и скользнули в постель. – Только будь острожен.
Вспоминая тот день, Люк решил, что это основа всех их отношений. Покажи мне высоты изощренных умений и их глубины. Сведи меня с ума удовольствием, затем раздразни болью. Доведи меня до грани возможностей, поделись своей радостью и яростью, познай мое тело, как свое. Но не забудь окутать все это в латекс. Люк был готов побрызгать член лизолом и надеть на него хоть два презерватива, если это так необходимо для нарушения девственной святыни заднего прохода Трана.
Люк не мог понять, что особенного в Тране, почему он полюбил именно этого азиатского мальчика, а не любого другого. Отчасти потому, что Тран был поначалу недоступен. Это был вызов для Люка. Восторг от завоеваний дополняли сокровенные пылкие разговоры. У него ненасытно сосало в желудке, когда их тела переплетались, он ощущал некую завершенность бытия, когда они были вместе.
Проводя время с Траном, Люк вспомнил, что это такое, когда тебе девятнадцать: балансируешь на грани жизни, хочешь познать все, испытать все возможные ощущения. Тран был обнаженной нервной клеткой в мире постоянного чувственного потока. Он переживал все глубоко, смеялся весело, часто разочаровывался. Был восторжен и напуган пробудившейся в нем сексуальностью, и Люка радовало это сочетание. Еще Тран был очень умен и любопытен ко всему. Его замысловатые способы времяпровождения оставались непонятны Люку: компьютерное программирование, кулинария, чтение "И-Цзин". Он говорил, что хочет стать писателем, что тревожило Люка, но пока Тран застрял на стадии накопления материала. В итоге он позволил Люку заглянуть в свои тетради. Точно такие имелись в девятнадцать и у Люка: с потрепанными, обмякшими по краям обложками, переплетом на пружинке, набитым кусочками от выдранных страниц. Записи походили на дневник – Тран был главным героем повествования, – но довольно увлекательный, с ясным стилем и намеком на литературные приемы.
Люку даже стало казаться, что до встречи с Траном он становился эмоционально и интеллектуально ленивым. Новые отношения заставили шевелить мозгами, использовать на полную катушку возможности своего разума, читать и писать во все свободное от блаженного секса время.
Через шесть месяцев он пережил измену на рождественской вечеринке. Люк подозревал, что Тран хотел проверить его, ступить на опасную территорию, чтобы посмотреть, сколько дерьма он может стерпеть. Люк не терпел ни йоты, но как странно было оказаться по другую сторону неверности! Жаль, что уже поздно извиняться перед юношами, которым довелось слышать его антимоногамные объяснения. Я отказываюсь ограничивать спектр моих ощущений; смирись с этим или уходи, выбор за тобой, но я не собираюсь меняться. Люк ежился, вспоминая свою жестокость: если те ребята любили его хоть на десятую долю, как он Трана, то их очень глубоко ранили его самодовольные слова.
