По пути в больницу мы репетировали разговор с доктором. Мама не повезла меня в местную клинику — вместо этого мы пустились в долгий путь, в захолустную амбулаторию где-то в горах Вирджинии, где работали доктора, не любившие бумажной волокиты.
— Ну, рассказывай, как это тебя угораздило? — тоном экзаменатора спрашивала она меня, с сигаретой в руке, руль в другой, не сводя взгляда с шоссе, лишь изредка поворачивая голову, чтобы выпустить дым в окно.
— Я сам, — пробормотал я, чувствуя резь в желудке. Я сглотнул.
— Что — сам? Громче говори, громче! И глядеть им в глаза, понял? — Она заткнула выпавшую из прически прядь и чуть не прижгла себе ухо сигаретой.
Я согласно кивнул.
— Так что, говоришь, с тобой стряслось? — спросила она строгим тоном, каким, по ее мнению, должны разговаривать детские врачи.
— Я сам расковырял, — громче отвечал я, уставившись в ветровое стекло, заляпанное таранившими его насекомыми. Оно смотрело на меня, словно беспощадный лик инквизитора, ведущего допрос.
— Во-от, — поощрила она. — Ну, рассказывай дальше. Может, кто из детей тебя обидел или издевался? — Глаза ее несколько опухли, но свежий макияж успешно прикрывал следы усталости.
Выпуклые губы, лоснящиеся от помады, сомкнулись на сигарете.
У нее были серьги из волшебных камушков, с крестами. Слезы ангелов по умершему Иисусу. Джексон купил их в сувенирной лавке в Парке Чудесных Камней.
— Ну так что, обижал тебя кто-нибудь из детей? — Она сжала рукой мое бедро, чтобы привлечь внимание.
— Нет-нет, мадам или… — я напряженно уставился вперед.
— Или сэр.
Я бросил в нее взгляд. Она благосклонно кивнула: «продолжай».
— Я это сам, сэр или мадам.
— Говори громче.
Я повторил громче.
— И зачем было заниматься такой ерундой? — Она выругалась — врач бы такое точно не сказал.
Я посмотрел в ее сторону: она дымила как паровоз, не сводя глаз с шоссе.
— Почему молчим?
— Дело в том, что я хотел стать девочкой, — пробормотал я.
— Нет, нет, нет. Так не пойдет. — Она ударила кулаком по баранке. — Этого ты говорить не должен ни в коем случае. Хочешь, чтобы тебя арестовали или упекли в сумасшедший дом? — Она выпустила тугую струю дыма в ветровое стекло. — Может, тебе захотелось в кутузку?
— Нет, — еле слышно выдавил я.
— Что-что?
— Нет, мадам.
— Если не будешь грубить, они сразу поймут, что я хорошо тебя воспитала, понимаешь?
— Да, мадам.
— Так, и зачем ты все-таки… — продолжила она врачебный допрос, — так надругался над собой?
— Потому что хотел больше узнать о себе, — вырвалось у меня.
— Что ты хотел узнать?
У меня не было ответа.
— А? Нет, все-таки придется подержать тебя некоторое время в психушке.
— Постой!
— Что такое? — Она повернула руль вправо, причаливая к обочине.
Я выскочил из машины — меня вывернуло наизнанку — прямо в зеленый мрак плюща, растущего вдоль черной асфальтовой дороги.
Но в желудке уже ничего не было.
— Ну, ты готов? — нетерпеливо позвала она из машины.
Когда все уже было позади, седовласая фельдшерица, погрозив пальцем, сказала, да так громко, чтобы все слышали в приемной, чтобы я больше такими глупостями не занимался. Она дала нам две оранжевые бутылочки. В одной были таблетки, чтобы швы не загноились, в другой содержалось обезболивающее, снимавшее зуд. Фельдшерица дала мне таблетку из второй бутылочки, а когда мы сели в машину, мама проглотила оттуда еще две.
По пути домой мы не обмолвились ни словом. Кажется, я успел заснуть и продремать часть пути, потому что проснулся в постели под одеялами. Интересно, гадал я, это мама или Джексон перенесли меня сюда. Потерев лоб, я посмотрел, не осталось ли следов помады — вдруг она поцеловала меня на ночь? Помады не было. Наверное, стерлась о подушку.
Рядом лежал розовый плюшевый мишка, подарок Джексона. Маме он подарил такого же, только побольше: он выиграл медведей на аттракционах в парке развлечений. Днем большой медведь сидел у них на кровати, а на ночь его сбрасывали на пол — для него не хватало места.
Они боролись друг с другом.
— Ну, пожалуйста, куколка, — заклинал он.
— Меня тошнит от тебя, — отбрыкивалась она.
— Я очень, очень раскаиваюсь, куколка.
— Отвяжись.
И так далее, в таком духе.
Дотянувшись до подоконника, я достал самый лучший камешек — «ангельскую слезку», которую мне удалось найти в Парке Чудесных Камней.
— Посмотри, что я принес тебе, милая. — Голос его звучал с надрывом, будто он вот-вот расплачется. Я знал, что это бесполезно. Она бросит его — потому что уже пришла к такому решению, и теперь никакая сила на свете и никакие подарки не остановят ее. Сжав камушек в кулаке, я загадал желание — чтобы она забрала меня с собой.
— Пожалуйста, детка, я виноват, прости.
На самом деле тогда, в лесу, я не нашел ни камешка.
— Ты же не можешь просто так — взять и бросить меня! Детка!
Я украл их из сувенирного магазинчика: ведь там продаются лучшие камешки, которые только можно сыскать в тех краях. А потом подбрасывал их и выдавал за находку, чтобы все думали, что я такой молодец и умница.
— Умоляю. — Голос его срывался в слезы.
Я с трудом приподнялся в постели и высунулся в маленькое оконце над моей кроватью.
— Куколка, этого больше никогда не случится!
Я вдыхал гнилостно-сладкий осенний аромат и смотрел, как расстилается по горам желтое вперемешку с красным, словно костер, опаляющий деревья, сгрудившиеся вокруг трейлера.
— Он мне просто голову заморочил — я принял его за тебя, я увидел в нем тебя, понимаешь, ведь он твоя копия, клянусь…
Разжав кулак, я посмотрел, как скатывается с ладони камешек, как выпадает за окно в осеннюю грязь.
— Он меня просто очаровал, он говорил, как ты, и просто невозможно было отличить, куколка…
Я подожду, пока он вырастет, точно волшебные бобы из сказки про Джека в стране чудес, по которым он потом залез на небо. И я бы залез, как бы не обжигал меня соленый дождь.
— Ты не можешь так поступать со мной, куколка! Так нельзя!
Небо разорвется точно треснувшая шкура, и веревка рассыпется, будто из стекла.
— С ним что-то не то, детка, он не совсем того… не в себе.
И миллионы миллионов ангельских слез будут падать оттуда на землю, затвердевая в каменные крестики.
— Клянусь, куколка, я больше не поддамся!
И будут они ждать сотни лет, пока я вернусь и подберу их.
— Мы уедем, детка, уедем вместе, только ты и я, куда-нибудь в счастливые края.
И я подберу свои слезы, окаменевшие от ужаса утраты.
Уйму времени я проводил в поисках имбирного лимонада «Кэнада Драй». Во многие магазины его просто не завозили. Дело в том, что в «Кэнада Драй» нет яда. Насчет других шипучек я не уверен. Рифленые чипсы «Принглз» тоже без отравы. Но их нужно искать в «Сейфул сторс»[11] или в «Пиггли-Виггли», в остальных же супермаркетах все завалено барахлом так, что трудно разобраться, где что лежит. А если вещи выходят из-под контроля, это каверзы черного угля, и в таком случае я знал, что делать — мама научила меня.
Я наблюдал по сторонам, чтобы предупредить ее сразу же, как все начнется: как только начнут смыкаться стены. Однажды мы даже бросили тележку с продуктами, до половины загруженную «Принглзами» и «Кэнада Драй», у самой кассы. Я дернул ее за полу черного дождевика, стараясь, чтобы жест остался незамеченным для посторонних. Она не обратила внимания на предупреждение. Я посмотрел в ее лицо, спрятанное в тени спутанных, крашенных в черный цвет волос. Глаза с бледно-голубыми белками тревожно рыскали по сторонам, выделяя из толпы подозрительные лица, сейчас ее интересовала главным образом парочка в розовых спортивных костюмах, смеявшаяся впереди в очереди.
Они закупали кучу отравленных продуктов. Масло «Страна Озер», заправка для салата мистера Пола Ньюмана, «Спрайт», «Бургер энд Банс», а также неестественно оранжевая морковь и «читосы». Я старался не смотреть в ту сторону, в отличие от мамы, буравившей их взором. Они могли быть секретными агентами угля, которые пытаются искусить и провести нас. А может, просто невинные жертвы, попавшие под его чары, случайно отравившись, но их розовые униформы наводили на мысль, что перед нами силы зла.
Я снова задергал рукав, пока ее пальцы не исчезли под черной защитой. Плащ купили сегодня, за 15 долларов в магазинчике Армии Спасения, вскоре после того как мы обнаружили, что черный уголь не дремлет. Мы пытались найти черный дождевик и для меня, но моего размера были только желтые и зеленые, усеянные зайцами и черепашками. Она сказала, что, когда я перекрашусь, плащ уже не понадобится.
Краска лежала у нас в тележке, под шестью упаковками «Кэнада Драй» и красными «Принглз» в картонной коробке с вакуумной упаковкой. А жаль. А то бы я мог сунуть ее незаметно за пояс джинсов, и наплевать, что воровство только подпитывает кару угля.
