Рядом на скамейках сидят компании тинейджеров, громко орут и хохочут. Я не спеша пью пиво. Домой идти неохота.
Подходит мужик — здоровый, толстый и пьяный.
— Э, пацан, послушай. Я это, приезжий, в командировке короче. Где тут можно бабу снять у вас?
— Если проститутку, то лучше на «стометровке» или на Машерова, но это — тридцать баксов минимум. Если хочешь, бери мотор, и поедем.
— Тридцать баксов? Да за тридцать баксов я ее сам убью нахуй.
— Ну, тогда ничем не могу помочь.
Мужик идет к ближайшей тинейджерской компании, хлопает кого-то из пацанов по плечу, начинает втирать. Я наблюдаю и жду, что он их достанет, и они насуют ему пиздюлей, но они неадекватно спокойно реагируют на его базар, что-то даже отвечают, потом мужик сам откалывается и идет в сторону проспекта.
Пива еще полбутылки. Смотрю по сторонам. Соседняя скамейка со стороны проспекта пустует: сидевшая на ней компания только что отвалила. Из темноты выходит и садится на нее баба в «левой» джинсовой куртке, надетой поверх платья. Колхозница, само собой. Ну и что?
Она вытаскивает сигареты, закуривает. Я встаю, подхожу.
— Здравствуйте. А можно здесь с вами сесть?
— Да.
Сажусь, делаю глоток пива.
— А что это вы так поздно — и одна?
— С работы шла — я в магазине работаю продавцом, — зашла к девчонке одной, выпили по пятьдесят капель. Теперь вот домой пешком идти надо: к нам автобус уже не ходит.
— А пива не хотите?
— Ну вообще-то можно, — она тянет руку к бутылке.
— Нет, зачем так? Я лучше еще по бутылке куплю. Только ты никуда не уходи, хорошо?
— Ладно.
Поднимаюсь и иду к магазину, на ходу допивая оставшееся пиво. Когда мне было лет шестнадцать, у нас на районе работала продавщицей кваса молодая девка — лет девятнадцать-двадцать, ничего такая. Мне она нравилась, и я пару раз дрочил на нее. Но подъябываться не подъябывался: малый еще был, а она ходила с Гнидой — с этим лучше было не связываться. Я, правда, ее только издалека видел, квас не покупал, потому что раз ночью пацаны такую бочку с квасом открыли и мыли в ней ноги и сцали в нее, так что я такой квас больше не пью.
В магазине очередь: все отделы закрыты, работает только «ночник», и в нем толпится народ — за пивом и водкой.
Я беру две пива. Если она не дождется — херня, выпью все один.
Но она ждет, снова с сигаретой во рту. Дед-бутылочник тут как тут с открывалкой. Вспоминаю, что не отдал ему первую бутылку — поставил на асфальт у дверей магазина. Но он вряд ли про это помнит, у него уже мозги не работают.
Откупориваю бутылки, возвращаю открывалку деду.
— Ты продавцом в каком отделе работаешь?
— В вино-водочном, — она улыбается. — Оно вообще-то нормально, только когда сама с бодуна, а утром еще мужики подходят — девушка, а какая водка хорошая? Еще наклонится низко, весь его перегар нюхать надо. Ему лишь бы похмелиться, а он еще — какая хорошая?
Вообще, она не такая жуткая. Только что колхозница — джинсовка эта, как пять лет назад носили, волосы немытые, жирные, собраны в хвост, помада дешевая.
По дорожке идет мужик с авоськой, смотрит на нас.
— Э, рабяты, вы тут не бачыли таких двух здаровых бугаёу? Адзин таки лысый, а други не, не лысы.
— Нет, не видели, — говорю я.
— А то я да сястры прыехау, агурцоу прывёз, а яны, гады, бачуць, что с дярэуни — и ёбнули па галаве, агурцы забрали, грошы што были усе. Я — у милицию, а там яны гавораць: иди ишчы сам, если увидиш — скажы нам, мы их забяром. Так я во хажу, ишчу. Не бачыли таких?
— Говорю же — не видели.
— Ну, ладна, вы извините, кали што. Я яшчэ падыйду.
Мужик отходит.
— Хер он кого найдет, — говорю я. — А если найдет, они ему еще пиздюлей насуют.
Баба улыбается.
— Ага. Наивняк он такой, конечно. Одно слово — с деревни.
Отпиваю еще пива. Она вытаскивает еще сигарету из пачки — последняя. Сминает пачку и бросает в мусорку. Мимо. Прикуривает прозрачной зажигалкой, затягивается, выпускает дым. Я спрашиваю:
— Тебя как зовут?
— Таня. А тебя?
— Вова. Слушай, Таня, у меня дома водка есть. Можем поехать выпить.
— Вообще можно. Только надо сигарет купить.
— Хорошо, остановимся возле универсама, зайдем.
Допиваем пиво, отдаем бутылки деду и выходим на проспект. Я торможу первую машину — «Форд-эскорт». За рулем — тетка, рядом — мужик.
— В Малиновку довезете?
— А сколько дашь?
— Тысячу.
— Ладно, поехали.
Мы забираемся на заднее сиденье. Машина трогается.
— Включай третью, — говорит мужик. — Да нет, сначала сцепление выжми. Да, вот так, правильно, молодец.
— Она еще и ездить не умеет, — шепчет Таня. — Счас врежемся куда-нибудь… — Она кладет голову мне на плечо и дремлет.
Едем по плохо освещенным улицам. Мелькают одинокие прохожие. Машин навстречу почти нет.
— Возле универсама остановите, пожалуйста, на минутку, — говорю я.
Выхожу, покупаю пачку L&M, двухлитровую бутылку апельсиновой воды «Вейнянский родник», двести граммов колбасы и булку хлеба.
Подхожу к машине, сажусь.
— Долго ходишь, — говорит мужик. — Знали бы — не повезли бы вас. Время дорого.
— Меня не было пять минут.
— Доплачивать за это надо.
— Ладно, доплачу еще сотню. Поехали.
Выходим у дома, я сую мужику деньги, и они отъезжают.
— Скорее, я в туалет хочу, — говорит Таня.
Пока она в туалете, я нарезаю колбасу и хлеб, ставлю на стол две тарелки, две рюмки и два стакана — для «Вейнянского».
Она выходит из туалета и, не заходя в ванную, идет прямо на кухню.
— Это что, все? А больше у тебя ничего нет?
— А что, мало?
— Ну, я не знаю…
Открываю холодильник — там только батон, одно яйцо, начатая пачка масла и полбутылки кефира.
— Странный ты какой-то. За такси тысячу отдать не жалко, а чтоб холодильник наполнить, так нет.
Я пододвигаю табурет.
— Садись.
Разливаю водку. Чокаемся и пьем, я запиваю «Вейнянским», цепляю вилкой кусок колбасы. Она спрашивает:
— А что мы без музыки сидим?
Я включаю в магнитоле ФМ-радио. Играет западная попса. Она смотрит на мои полки с кассетами и дисками.
— Зачем тебе столько всего этого? Ты что, диджеем работаешь?
— Ага.
— А на каком радио?
— Не скажу.
— Ну и не говори.
Наливаю по второй, выпиваем.
— А я вот школу фотомоделей закончила.
— Да?
— Да, в доме культуры тонкосуконного комбината. Семь месяцев — триста долларов.
— А почему не работаешь фотомоделью?
— Из наших никто не работает, только одна девчонка — так у нее связи, а без связей на такую работу не устроиться. А мне и продавцом, в общем, неплохо: нормальная работа, ничего. Пятнадцать тысяч зарплата и тысяч пять каждый месяц еще получается кроме того, а то и больше — ну, ты понимаешь. Мне мой говорит — да, я замужем, я не говорила — переходи, типа, в магазин в Мачулищах, там у его бабы квартира есть, она нам может отдать. Так там зарплата — десять тысяч всего, и ничего не спиздишь. Так я ему и говорю — что я там себе куплю на такие деньги?
Я смотрю в окно. В доме напротив светятся два или три окна.
— А у меня кассета есть с собой, — говорит она. — Сборник «Союз». Она поднимается и идет в прихожую — ее джинсовка осталась там — и приносит пиратскую кассету без коробки. Я кривлюсь.
— Может не сейчас, а потом?
— Нет, давай сейчас, мне эта музыка не очень нравится.
Сую кассету в магнитолу и жму на «плэй», не отматывая на начало.
— А у тебя есть листок бумаги и ручка? — спрашивает она.
— Зачем?
— Написать, какие песни, а то у меня коробки нет.
— Тебе прямо сейчас надо это делать?
— Ну, а что тут такого?
Я даю ей бумагу и ручку, а сам иду в комнату. Там почти никакой мебели — только кровать и телевизор. Ложусь на кровать и думаю, что делать дальше. Надо бы поскорее раскрутить ее — и спать. А вообще ебаться не особо хочется.
Возвращаюсь в кухню.
— Это Лариса Черникова. «Вспоминать не надо», — говорит она и что-то корябает на листке.
Я предлагаю:
— Давай допьем.
— Давай.
Разливаю водку. Чокаемся. Я выпиваю, наливаю в стакан «Вейнянского». Колбасы уже нет — как-то она быстро ушла. Она отпивает и отставляет рюмку.
— А это, кажется, Натали — «Облака». Или нет?
— Возьмешь у меня? — спрашиваю я.
— Слушай, давай не будем, а? Все так хорошо было. Ладно?
— Что ладно?
— Ничего.
— Нет, ты мне скажи — что ладно?
— Да хватит, перестань.
— Что перестань?
— Ничего, — она наклоняется к своей бумажке. — Так, а это Иванушки — «Тополиный пух». — Она пишет на бумажке.
Я бью ногой по ее табуретке, табуретка опрокидывается, она летит на пол.
