Владимир Гой - Стертые времена

Генрих тяжело поднялся с прибрежного валуна, не отрывая взгляда от моря. Потом повернулся и пошёл к машине, которая стояла за дюной. Сразу поехать не смог, глаза застилали слезы. Вскоре он опять вышел из машины и поднялся на дюну. Там долго стоял и вслух о чём-то разговаривал сам с собой.

С севера прилетел ветер и поднял на море волну, заодно высушив его слёзы. Небо затянуло тучами, солнце скрылось. Снова пошёл дождь. Генрих не уходил, а просто стоял и смотрел куда-то вдаль, словно пытался заглянуть за горизонт.

И только когда окончательно вымок и его стало трясти от холода, он вернулся к машине, завёл мотор и медленно поехал по узкой лесной дороге к шоссе, а там уже нажал на газ, и машина понеслась в город.

Домой возвращаться не хотелось, он чувствовал себя виноватым перед всем миром. Поэтому поставил машину возле своего подъезда и пошёл в бар у берега моря.

Ветер разгулялся ещё сильнее, заставляя морскую волну биться о берег и длинным языком дотягиваться почти до кустов цветущей вербы. На пляже никого не было, погода разогнала редких в это время отдыхающих по домам.

Застегнув куртку под самое горло, Генрих вышел на пляж и пошёл к бару, обдаваемый мелкими брызгами, которые ветер срывал с пенных бурунов.

В баре никого не было, кроме молоденькой официантки и бармена. Он заказал виски, какого-то сока и, сидя возле окна, улетел в своих воспоминаниях на многие годы назад. Лишь изредка возвращаясь в настоящее, он заказывал очередную порцию и снова погружался в прошлое. Перед глазами, как в кинематографе, беспорядочно всплывали картины из его жизни.

На улице почти над каждым домом развевались новые двухцветные флаги независимой Латвии, которая делала вторую попытку обрести независимость. Один из них гордо реял над дворцом президента. Андрей-хохол посмотрел куда-то вверх и задумчиво сказал:

– Да, мало нас щирых латышей осталось!

Вся компания залилась смехом.

За последнее время возникло ощущение, что всё вокруг менялось к лучшему, в жизни появилось что-то новое, не совсем понятное, но, казалось, наступит удивительно счастливое время. Андрей предложил:

– А не выпить ли нам по рюмочке пива?

Возражений не последовало, и вся компания быстрым, почти строевым, шагом отправилась к самому ближнему кафе под названием «Lasīte» – капелька. Здоровенный швейцар пробкой стоял в дверях, и обойти его можно было только за небольшую мзду из двух-трёх нововведённых латвийских рублей – «репшиков». Нам это было не в новинку, поэтому, без сожаления расставшись с входным налогом, мы прошли в один из укромных закутков ресторанчика.

Заказ был постоянный: водка физ и джин-тоник. Официантка посмотрела на нас с сожалением:

– Есть только бальзам и тминный ликёр.

Янка Имакс не выдержал и пошёл к бармену пошептаться. Вскоре он вернулся с оттопыренным внутренним карманом пиджака:

– Всё в порядке, слышите, как булькает?

Мы довольно заулыбались.

Когорта барменов и официантов всегда пользовалась привилегиями в питейных заведениях. Мы были своего рода советскими бизнесменами. И если кто-то из коллег приходил в бар, ты по возможности его потчевал чем-то редким, чего не было в меню.

Андрюха вместе со своим старшим братом, кроме работы официантом, уже лет пять подпольно шил джинсы под модными лейблами и приторговывал ими на Чиекуркалнском рынке по выходным, после которых его кошелёк раздувался от нововведённой валюты. Поэтому он покровительственно объявил:

– За мой счёт! – и не услышал в ответ ни одного возражения.

Бальзам мы пили из маленьких рюмок, а водку незаметно от посетителей разливали в кофейные чашки, запивая всё это кислым яблочным соком, которого в молодой республике было пока предостаточно.

Одноглазый Рамиль был весёлый выпивоха и мастер подраться. После нескольких рюмок он стал посматривать по сторонам своим зорким глазом, явно выискивая соперника. Второй его глаз, стеклянный, смотрел прямо на меня, и сделан он был настолько профессионально, что порой казалось, что Рамиль видит им тоже. Не удержавшись, я спросил:

– Что уставился?

Чёрный глаз горца повернулся ко мне:

– Да не на тебя я смотрю, видишь, в углу сидят, ну такие, душные.

Янка, наш постоянный арбитр, сразу вмешался:

– Не порти вечер, сиди и пей.

И Рамиль послушно осушил ещё одну чашечку импровизированного кофе.

Я сидел, пил и чувствовал, что наша бесшабашная молодость летит к чему-то непонятному, совершенно другому. И не знал, как мне к этому относиться – бояться или радоваться.

Вышли мы из ресторанчика уже ближе к полуночи в хорошем подпитии и великолепном настроении. Вот тут-то нас и ждали как раз те душные, на которых показывал Рамиль.

Я первым получил по физиономии резким, но непрофессиональным размашистым ударом, отчего сразу оказался на булыжной мостовой. Из глаз брызнули слёзы, и я даже не почувствовал, как тонкий твёрдый нос чьей-то туфли со всего маху врезался мне в бок. Такому же неожиданному нападению подверглась вся наша четвёрка. Второго удара не последовало – я успел перехватить ногу и дёрнуть её на себя. Незнакомец поскользнулся и рухнул на землю, крепко ударившись головой об оловянную водосточную трубу. Я вскочил и со всего маху добавил ногой ему по голове, как по футбольному мячу. Мой нежданный враг, не шевелясь, лежал под трубой, а сверху на него текла дождевая вода.

Рамиль в это время показывал своему противнику уроки карате, которое профессионально изучал в течение многих лет. Сейчас он применил один из своих любимых приёмов, и хулиган распластался посреди улицы. Остальные трое бросились бежать, крича нам:

– Русские свиньи, оккупанты!

Вначале захотелось их догнать и окончательно объяснить, что к чему. Но Янка нас удержал:

– Ребята, я таких повёрнутых знаю, у них с башкой не всё в порядке!

Мы победили, но это не принесло нам никакого удовлетворения – была бы эта драка из-за женщины, а так – чёрт знает из-за чего! Потом мы привели в чувство этих горе-вояк и поставили перед выбором: пойти с нами выпить или получить ещё «банок». Они согласились на выпивку.

Следующим пристанищем было легендарное кафе «13 стульев» на Домской площади. Наших побеждённых звали Вилнис и Юргис. Они сидели, тесно прижавшись друг к дружке, и смотрели на нас непонимающим взглядом, ожидая, что же будет дальше.

Перед ними поставили по целому стакану водки, и Рамиль в приказном порядке, сверля их своим чёрным жёстким глазом, объявил: пить до дна, словно это был не стакан, а рог для вина с его родного Кавказа.

Мне даже стало их немного жаль – они были моложе нас лет на десять, и только боль ушибленного ребра не давала возможности быстро их простить. В них чувствовалась закалка предков – морщась, не переводя дыхания, они одновременно выпили до дна. Рамиль на этом не остановился и заказал им ещё по стакану, а нам – по пятьдесят грамм водки. У парней была безвыходная ситуация, и они снова выпили до дна. Потом Рамиль негромко сказал:

– Вы понимаете, что мы могли бы вас просто закопать, но делать этого не будем, если вы скажете по-честному, зачем всё это было.

Вилнис, кучерявый блондин с осоловевшими, уже не голубыми, а серыми от темноты в баре глазами, почти торжественно произнёс:

– Мы из организации «Гром и Крест».

Мы удивленно вытаращили на них глаза, и Янка спросил:

– И чего, вы грабите прохожих?

От алкоголя у того развязался язык, и, наверное, показалось, что он среди своих:

– Мы хотим очистить Латвию от иноземцев!

Рамиль посмотрел на меня взглядом, в котором явно читалось: «Может, пойдём добьём?» Я отрицательно покачал головой и поинтересовался у борца за чистоту нации:

– А кто у тебя папа и мама?

Он честно признался:

– Мама – латышка, а папа – русский.

Тут мы все засмеялись. Янка грустно посмотрел на него и спросил:

– А папаню ты тоже того, бубенишь?

Тот насупился и ничего не ответил.

– Вот такая фигня, если у тебя один предок не латыш, то всю жизнь надо доказывать свою лояльность.

Потом я почему-то сказал:

– Знаете, ребята, идите-ка по-хорошему домой и прочистите себе мозги. На первый раз прощаем, а если ещё раз случайно пересечёмся – точно закопаем!

Национально озабоченные юнцы осторожно поднялись со своих мест и стали протискиваться к дверям между плотно стоявших столов.

Мы ещё выпили на прощание по рюмочке Рижского бальзама с кофе и стали собираться по домам. Завтра надо было на работу.