Она лишь кивает, выпуская дым из окошка, пока мы выезжаем с территории полицейского участка.
— Отвези меня домой, — твердил я снова и снова. Она только смотрела перед собой. Проводя ладонью по лбу, словно пытаясь разгладить на нем складки.
Скоро дорога стала знакомой. Вдоль нас проплыли потрескавшийся асфальт с двойными полосами разметки и большая металлическая фабрика, чьи сплетенные сверху трубы напоминали ручки серебряного саквояжа. Паника охватила меня, и я развернулся к ней в своем сиденье.
— Ты же обещала отвезти меня домой!
Вместо ответа она закусила губу.
Я завопил в раскрытое окно:
— Выпусти меня! — и так несколько раз.
Машины разъезжались по сторонам, как раз напротив фабричных ворот. Пронзительный визг тормозов напомнил об отце — он так же подъезжал к нашему дому. Я зашмыгал носом. Сигарета вспыхнула, как торшер.
— Курить плохо, — сообщил я ей между всхлипываниями.
Она смерила меня взором.
— Это тебе в участке сказали? — нараспев произнесла она.
— Моя мама… мама так говорила.
— Хорошо, я подумаю над ее словами. Очень хорошо подумаю. — Сильно затянувшись, она выщелкнула пепельницу, смяла в ней окурок и выпустила клуб белого дыма мне прямо в лицо.
— Это все? Или, может быть, тебе еще что-то рассказывали? — Плотно сжав губы, она улыбалась.
Слезы набухли в моих глазах, и все расплылось, как в намокшей вате.
— Ладно. Теперь, пока ты не разревелся, давай побеседуем. — Она повернулась ко мне, уперев колено в подлокотник. Я выморгал остатки слез, и картина стала ясней, хотя я все равно не был готов к атаке.
— Давай поговорим откровенно. Я твоя мать, а ты мой сын. Вот откуда ты взялся, — откатав джинсовую юбку, она похлопала по темной полоске колготок между ног.
Я отвернулся и уставился на расплывающуюся фабрику.
— Нет уж, выслушай до конца, — она развернула меня лицом к себе. Прежде чем я успел расплакаться, она зачастила: — Твои папа с мамой хотят, чтобы ты меня слушался. И, если хочешь вернуться к ним, у тебя нет другого выхода.
Я кивнул, проглотив слезы.
— Так ты будешь слушаться?
— Я хочу домой!
— Будешь слушаться? — Схватив меня за подбородок, она приблизила мое лицо.
Я кивнул и затем потряс головой, чтобы освободиться. На меня напала страшная икота. Громко икнув, я заляпал шоколадным мороженым рот и рубашку.
— О, Господи… — краем рубашки она стала вытирать мне лицо, не так нежно, как это делала мама, хотя и тогда я морщился и отворачивался. Но теперь я не пытался вырваться.
Она терла, вдавливая ткань мне в зубы и приговаривая:
— Ты появился, когда мне было всего четырнадцать. Да, я не хотела, чтобы ты появился на свет, но и не пыталась от тебя избавиться, хотя могла. — Сплюнув мне на подбородок, она затерла еще сильнее, не обращая внимания на то, что там пластырь.
— Если бы не мой отец, тебя бы вообще не было. Я бы тебя давно смыла в унитаз. Понял?
Я кивнул, хотя ничего не понял. И стал тихо ныть, осторожно всхлипывая и кусая губы.
— Потом они забрали тебя, эта чертова социальная служба. — Наконец она выпустила меня и посмотрела на фабрику за спиной. — Теперь мне восемнадцать, — она задержала взгляд и, наконец, кивнула. — И вот мне снова удалось получить тебя обратно. — Она погладила меня по голове. — Понимаешь, ты мой.
— Отвези меня домой, — прошептал я.
— Ты что, не слышишь, что тебе говорят? — завопила она. После чего залезла в джинсовую сумочку и вытащила еще сигарету. Я снова отвернулся в окно.
— Отвези меня домой, — потребовал я громче.
— Ты им не нужен. — Она щелкнула зажигалкой.
— Отвези меня домой! — закричал я и ударил по стеклу.
— Ах ты чертово семя, разбалованный мальчишка… — схватив меня за руку, она вновь развернула лицом к себе. — Не доводи меня до греха. Не то так отлупцую!
В желудке у меня снова екнуло, и новая порция шоколадного пломбира выскочила наружу. Она заломала мне руки за голову, пыхтя сигаретой и изрыгая дым в лицо.
— Они сказали, что устали от тебя, понимаешь? Потому что ты негодный ребенок, ты их совершенно замучил… Понимаешь?
Я попытался вырваться, покраснев от натуги. Она же склонилась ближе и зашептала прямо в ухо:
— Твои опекуны, которых ты называешь мамой и папой… — Другой рукой она ущипнула меня за щеку и повернула лицом к себе, как я ни уворачивался. — сигарета свисала у нее с губы. — Они… просто дерьмо! — Сигарета выпала. — Дерьмо! — отбросила она меня в сторону. — Видишь, до чего ты меня довел? — Она нагнулась за выпавшей сигаретой, а я воспользовался моментом и бросился на дверь, ожесточенно дергая ручку.
— Мамочка с папочкой никогда не показывали тебе, как это открывается? — смеялась она у меня за спиной. — Хочешь домой?.. Прекрасно, сейчас отвезу тебя обратно.
Звякнул брелок на ключе зажигания, и машина зарычала. Только тогда я отстал от двери.
— Домой, домой, — заклинал я.
— Еще бы, а куда же? В твой чертов дом! — Опустив стекло, она выбросила сигарету.
Мы снова выехали на шоссе, мимо фабрики и грязных развалин, в одной из которых жила она.
Я сидел, хмуро вытирая шоколадный рот.
— Я только хотела помочь тебе, — уже другим, спокойным голосом сказала она.
Я глядел на заброшенные коттеджи, заросшие травой и вьюнком, словно на музейную выставку из какого-то другого мира.
— Хочешь знать, что будет дальше? Так вот — они попросту вызовут полицию, когда я привезу тебя обратно.
Мы проехали мимо чумазых детей, игравших у перевернутого фургона рефрижератора.
— И ты со мной сейчас только потому, что они больше не хотят тебя видеть. — Я обернулся к ней вполоборота. — Они сами сказали это, помнишь звонок вчера вечером? — Она поправила зеркало заднего вида. — Сказали, что ты плохой, невоспитанный ребенок, и поэтому они избавились от тебя. Выставили за дверь, понимаешь? Если бы они хоть немного любили тебя, почему тогда выгнали? Ответь мне.
Я хлюпнул носом, подбирая сопли.
— И в полиции все сразу поняли, что ты злой мальчишка. Если бы я не приехала и не упросила их — знаешь, что бы они сделали? Они вытащили бы свои пистолеты и застрелили тебя на месте. — Снова поправив зеркальце, она отерла черные следы туши.
— Они мне купили мороженое, — выдавил я.
— Ты жив только потому, что я уговорила их не убивать тебя. — Она провела по мне взглядом, как бритвой. — Если бы я не успела забрать тебя от приемных родителей, мамы и папы, как ты их называешь, где бы ты, думаешь, был?
Я поперхнулся от икоты. Она похлопала меня по спине сильнее, чем требовалось.
— Они даже не пытались остановить социального работника, который за тобой пришел, разве не так? Они даже не сопротивлялись. Разве свои так поступают? — укоризненно спросила она.
Я смотрел на проплывающие горы, встающие и пропадающие одна за другой, на склонах которых застряли крошечные деревянные лачуги, точно пища между зубов.
Они в самом деле как-то слишком легко расстались со мной. Они даже не провожали. Когда я поднял крик из машины, куда меня посадили, и стал колотить по заднему стеклу, чтобы привлечь их внимание, папа просто прижал маму к себе — она уткнулась ему в грудь, и оба ушли, даже не оборачиваясь.
— А помнишь, сколько раз ты закатывал истерику, когда что-то было не по-твоему?
Я смотрел на облака: слишком серые и тяжелые, чтобы плыть над горными вершинами. «Будь хорошим мальчиком и не плачь, когда мама уходит», — много раз говорила она. Тогда я обычно смолкал.
— Почему, ты думаешь, полиция вызвала меня, а не твоих приемных родителей, не «маму с папой», а? — язвительно спросила она.
Я смотрел на желтую собаку, которая гнала зверька, похожего на длиннохвостую лисицу, сквозь пылающие оранжевые кусты у дороги.
— Мне пришлось упрашивать копа, чтобы он не брал длинных острых ножей и не выкалывал тебе глаза… Знаешь, они лопаются тогда, как виноградины. — Она снова залезла в сумку, достав и прикурив новую сигарету. — И потом, я же им заплатила. Смотри, видишь, бумажник… посмотри туда, сколько денег осталось. — Она похлопала меня по плечу, уронив сигаретный пепел, скатившийся по майке. — Бумажник с красным сердечком, открой его, посмотри, — Я с треском оторвал клапан кошелька на «липучке». Она извлекла оттуда деньги. — Видел когда-нибудь стодолларовую бумажку? — Я кивнул в ответ на ее вопросительный взгляд — папа мне показывал. — Знаешь, где портрет Бенджамена Франклина? — Она выдохнула облако дыма. — Видишь там хоть одну бумажку, на которой нарисованы «палка-два кольца»? Видишь? — переспросила она, с болтающейся во рту сигаретой.
Я помотал головой и проглотил икоту.
— Там ведь нет ни одной, правда? Ну? Ответь, малыш.
— Нет, — пробормотал я. — Ни одной…
