Она отхлебнула пиво из банки, стоявшей рядом с телефонным аппаратом. В ожидании я переминался с ноги на ногу.
— Пока я была на работе, ты делал все, что я сказала, не так ли? — Она стянула черную сетку с волос и сняла значок с именем «Сара» и какой-то смешной рожицей с короткого розового платьица.
Я кивнул. За день я проделал немало, стараясь угодить ей. Послушный мальчик сделал себе сэндвич с арахисовым маслом и джемом, помыл тарелки, поставив стул к раковине, как она показала. Он никого не пускал в дом и лег в кровать ровно в восемь, в точности соблюдая ее указания.
— Свет повсюду включен, — сказала она, прикуривая. — А мне, между прочим, приходится платить за электричество. Какой добрый папочка будет за него платить? — Она обвела взором комнату, затем присела на кушетку, закинув ногу на ногу на кофейный столик. — Думаешь, приятно ночь напролет общаться с наигравшимися водилами? Отдавать им задницу на растерзание за их паршивые никели и медяки? — Она сбросила пустую банку со столика, глубоко затянулась и носом выпустила дым. — Вот так ты, значит, прожигаешь мои денежки?
Я потряс головой и уставился на ее кроссовки грязно-белого цвета, с серебристыми шнурками.
— И не пускать никаких социальных работников — понятно?
— Никаких, — пробормотал я.
— Забыл?! — она грозно подалась вперед.
— Никаких, мадам.
— И по телефону не отвечал, правильно?
Я снова потряс головой, затем быстро добавил:
— Нет, мадам.
— Когда они снова придут, что ты должен будешь сказать? — Она выжидательно постукивала ногой.
— Когда вы на работе, со мной сидит нянька-бебиситтер. — Я вспомнил о Кэти, как засыпал под ее болтовню и смех по телефону.
— Потому что они просто проверяют тебя. Один неправильный ответ — и загремишь в тюрьму. Слышишь, что тебе говорят? — Она сбросила ногой вторую пустую банку.
— Да’м-м, — произнес я в одно слово.
— Ты испорченный ребенок, и не знаешь этого. Ну все, хватит с тебя, скверный мальчишка. — Она сунула руку в карман платья и вытащила несколько скомканных долларов. — Пятнадцать вонючих долларов, нормально? Пятнадцать! И как я прокормлю тебя с таким дерьмом? — Она сбросила деньги со стола. — Чертов сопляк, щенок избалованный. — Она уткнулась лицом в колени. Спина ее тряслась от рыданий — по ней как будто прокатывалась рябь. Наконец она подняла голову: глаза ее затекли черной тушью. — Марш в постель! — взвизгнула она.
— Надо срочно… срочно отсюда сматывать.
Мешки с барахлом занимали полкухни. Отстегнув браслет, она бросила свои часы в один из мусорных пакетов с нашими пожитками.
— Одевайся… быстрее! — махнула она рукой.
Я пошел в свою спальню, зажег свет и стал вытягивать одежду из молочных коробок. Собственно говоря, эта одежда предназначалась на выброс. Мне даже некуда было это все сложить. Когда я говорил, что у меня нет чистой одежды, и показывал ей кучу этого хлама, она отвечала, что сама носит одежду, пока та с нее не свалится, так что и я как-нибудь обойдусь. Приятный запашок старой, ношеной одежды вселял уверенность и покой, пока я ее натягивал.
— Чертовы социальные работники, будут меня учить, что мне делать, — донеслось до меня ее бормотание. — Суки, мать их… давай, живее, сюда, шевелись!
Она зашла в комнату с большим черным мусорным пакетом.
— Пихай все сюда. — Открыв пакет, она сунула туда одежду и затем всучила его мне. Потом стала стягивать простыни с кровати. — Черт возьми, опять обмочился! — Простыни были сорваны и полетели туже же. — Я тебя предупреждала — будешь спать на вонючих пеленках, пока не научишься ходить в туалет! Нет, это ж надо. — Она выскочила с пакетом из комнаты. До меня донесся шум: она чертыхалась, швыряя и запихивая вещи в пакеты, пока я складывал одежду поверх одеял.
— Мы здорово развлечемся! — кричала она. — Возьму тебя в Диснейленд. Устроюсь туда работать — добрую принцессу играть или еще что-нибудь. И ты все время сможешь там быть со мной, тебе же нравится Мики Маус?! Там нам будет лучше, вот увидишь… Я тебе игрушек надарю, сколько твоим опекунам в жизни не купить, придуркам несчастным.
Говоря все это, она расшвыривала вещи по комнате.
— Я сама позабочусь о своем ребенке, мать вашу, скоты! — Что-то ударилось в стену и разбилось. — Будьте вы прокляты!
Наконец все было загружено в машину: пластиковые пакеты в багажнике, на заднем сиденье и у меня под ногами.
— Здорово? — спросила она, открывая банку пива.
— Да, м-м, — все так же в одно слово пробубнил я и зевнул, задирая голову в небо, затянутое густыми непроницаемыми тучами. Машина съехала задом с потрескавшегося тротуара. Насекомые и пыль клубились в свете фар точно сталкивающиеся метеориты.
— Ты мой — и только мой. И катись они все в задницу, будут меня учить, как жить. — Желтые огни дежурных фонарей прощально подмигнули с веранды. — Платить чертовой бебиситтерше по четыре доллара в час — да мне в жизни не заработать таких чаевых в этом сраном городишке. Пошли они к черту.
Она ударила кулаком по панели управления, и я вздрогнул.
— Зато нам пришел почтовый перевод на двести долларов. — Она ухмылялась, уставившись в ветровое стекло, затем повернулась ко мне с загадочным выражением. — И знаешь от кого? — Я промолчал. — Ты просто не поверишь — кто мог выслать нам эти две сотни, — рассмеялась она. — Единственная вещь на свете, которую твой дед ненавидит больше, чем нераскаявшуюся грешницу вроде меня… — она ударила себя в грудь, — это чертово правительство, которое все время учит людей, что им делать со своей жизнью, деньгами и детьми. И самые назойливые учителя — это соцработники. Господь внушил ему к ним особую ненависть.
Небо сгущало краски, в нем не было ни проблеска — а, может, его просто заслонили горы, обступившие нас по сторонам.
— Один пытался пробраться к нему в дом, кто-то, видите ли, настучал на него: видели, как он порол Ноа, моего братца… а после этого выступает перед народом с проповедями, ему жертвуют деньги на храм и все прочее… — Она тряхнула рукой, будто обожглась. — После этого служанку уволили и больше никого из посторонних, особенно чиновников, на порог не пускали. — Она расхохоталась так, что от смеха на несколько секунд уткнулась в баранку.
Тонкое бледно-голубое свечение прорезалось в небе перед нами. Мои дедушка с бабушкой — то есть папа и мама моих приемных родителей, жившие далеко на севере, накупили мне на Рождество столько сластей, что маме — моей приемной маме — пришлось их припрятать.
— Как, думаешь, мне удалось забрать тебя от них, малыш? — Она взъерошила мои волосы. — Социальные работники вызвали его, чтобы он подписал бумаги. Как на собаку в приемнике. Одна подпись — и тебя забирают к каким-то неисправимым грешникам, и усыновляют, украв у меня навсегда.
Она порылась в нагрудном кармане джинсовой куртки, выудив оттуда зажигалку.
— Да разрази его гром — чтобы он дал правительству украсть своего единокровного… — Сигарета гневно задрожала в ее рту. — Он тут же нанял адвоката, купил одежду и выложил, сколько надо, чтобы забрать тебя — а до этого не раскошелился даже на пеленку, чертов сукин сын! — Она сунула сигарету за ухо. — И катись они все — сами как-нибудь справимся. — Она снова стала скрести пальцами у меня в затылке. — Мы же одна команда… ты да я… и никто у меня моего не отнимет.
Я вдруг зевнул. Она полезла в другой карман.
— Устал? Не спи, мне без тебя будет скучно. — Она сунула мне комочек фольги. — Разверни, только осторожно. — Я раскатал плотный шарик, внутри которого оказались маленькие синие таблетки. — Возьми одну… нет, тебе будет многовато, откуси половинку.
— Это лекарство? — Я катал таблетки по серебряной фольге. Совсем как те, которые запирали в шкафчик над холодильником в моем прежнем доме, и непохожие на большие жевательные таблетки, которыми меня угощали взрослые.
— Да, это такое лекарство… делай, что мама говорит — кусай половину.
Я раскусил. Таблетка хрустнула, наполнив рот меловой горечью. Язык тут же высунулся наружу.
— Глотай, свинья! — Она зажала мне рот ладонью. — Ну же, чертов ребенок!
Я попытался вытолкнуть горькие крошки и невольно сглотнул.
— Все?
Я кивнул.
— Остальные сюда — я тоже закинусь. — Она забрала таблетки, попутно забросив одну себе в рот и сунув остаток в карман. — Сейчас увидишь, как будет здорово. — Ухмыляясь, она погладила меня по голове. — Видишь, я же забочусь о тебе — что бы они тебе про меня не говорили. Мне ведь было всего четырнадцать, и я, может, где и недоглядела, но с тобой же невозможно было сладить — орал, как безумный. — Она выдернула сигарету из-за уха и воткнула в губы. — Ты был просто одержимый… — она потрепала меня по плечу и странно улыбнулась.
