В небе забрезжил розовый цвет, точно глаз призрака.
— А что мне оставалось делать с тобой? Ты же посреди ночи вставал и заводил этим сатанинским голосом… Господи, да тебя же надо было лечить. Но не в его церкви — тогда он для тебя палец о палец не ударил. Какой же ты после всего этого ему внук, а?
Я снова зевнул, чувствуя, как веки наливаются свинцом. Жаль, что Багса Банни заперли в багажнике.
— Ну, нормально?
Я кивнул.
— Таблетку проглотил, спрашиваю?
— Да, мадам. — И снова безудержно зевнул.
— Ну, значит, все в порядке. — Она встряхнула меня, схватив за плечо: — Держись, держись, уже скоро! — прокричала она в ухо.
Я еще различал силуэты деревьев, выстроившихся по горному хребту на фоне сверкающих темносиних небес. Глаза мои начинали слипаться.
— Прекрати! — выдернула она мой палец изо рта.
Я вот уж год как отучился от этой привычки, чем заработал большую звезду на карту. Но как-то раз застал ее утром, свернувшуюся на кушетке, со сбившимися в ногах покрывалами, посасывающую палец во сне. Это было очень смешно, хотя я ничего ей не рассказывал.
— Сейчас, уже скоро… — я встрепенулся: небо было густо фиолетового цвета и кровь стучала в ушах. — Ну что, усталости как не бывало? А, малыш?
Я оглянулся вокруг, все никак не в силах сообразить, где я, и ощутив нарастающую панику, как бывало, когда меня оставляли одного.
— А глаза как у кролика. Говорила же тебе: не больше полтаблетки. Кстати, ты мне напомнил… — Ее слова доносились откуда-то издалека, сквозь звенящую в ушах пустоту. — Скоро мы получим большие деньжищи… можешь не беспокоиться, твой дедуля не даст тебя на растерзание этим подонкам… опекунам. И соцработникам, это уж как пить дать, выродкам, которые все учат меня… — И она изобразила плаксивым голоском: «Может быть, его лучше забрать, мисс». Черта с два. Пускай теперь только попробуют, и твой дедушка не оставит от них мокрого места!
— Они хотят, чтобы меня вернули? — воскликнул я, дрожа от ужаса.
— Что? Да черта с два! — Она ударила по рулю. — Помнишь звонок по телефону, несколько часов назад? — Я закивал, не в силах остановиться. — Ну так вот — это был звонок с того света — потому что они умерли. Все твои опекуны, приемные родители, — они мертвы на все сто процентов. — Она снова ободрительно потрепала меня по затылку. — Полицейские их прикончили. Они приехали на их квартиру за тобой и всех перестреляли… поэтому нам пришлось уехать так срочно. Так что, если где увидишь полицейского или соцработника, — лучше с ними не заговаривать, понял? А то нас… — и она выразительно чиркнула пальцем по горлу. — Чики-брыки, понял?
Я в ужасе вжался в кресло, чувствуя как загорелись свежим огнем все мои ссадины. Я стискивал себя, охватив руками: я уже чувствовал, как начинаю вылазить из кожи.
— Что с тобой?
И я прокричал сквозь оглушительный шум в голове:
— Я… прячусь! — и увидел как пронзительно чистые холодные стержни солнечных лучей вонзились в мою плоть.
Тонкая ниточка молнии просверкнула в огромном черном небе. Я сидел на груде одеял, не сводя глаз с большой стеклянной двери. Стоянка возле бара была забита грузовиками-пикапами. Дождя не было, но отдаленные грозовые раскаты врывались в стрекот кузнечиков и шум из музыкального автомата.
Помню, как подбегал к их кровати: она устраивала шалашик из одеяла, а я забирался к ним — переползал по ней, теплой и мягкой, точно тесто, проваливаясь в пространство меж ними обоими, и гром гремел откуда-то сверху. Мои опекуны, чертовы опекуны, как Сара их называла.
Стеклянная дверь распахнулась, и мужчина в ковбойской шляпе на заплетающихся ногах, навалившись на маленькую желтушную женщину, выбрел на придорожную грязь перед клубом.
— Где эта чертова тачка? — заорал он, отталкивая спутницу в сторону, и зашатался, теряя равновесие.
Я снова смотрю на дверь. Сара затпла туда, как она сказала, в туалет. Уже заметно смеркалось.
— Ни с места, — предупредила она, и я за все это время ни разу не шелохнулся. Только смотрел на дверь, выжидая ее и попутно высматривая на дороге полицейских.
— Смотри, не показывайся никому на глаза — и прячься, если что.
Полицейские уже чуть было не засекли меня. Тогда мы остановились на обочине, и я заснул на заднем сиденье, а она впереди, откинув спинку кресла.
— Мадам, с вами все в порядке?
Она встрепенулась. Луч фонаря скользнул по одеялу. Я затаил дыхание — словно нырнул в глубокое озеро.
— Все в порядке, сэр, все в полном порядке.
— Прошу прощения, вынужден предупредить — стоянки на обочине воспрещены, и в машине отдых не рекомендуется. Может, вам нужна помощь, мадам? — Голос у него был вкрадчиво-услужлив, точно у мальчишек, прибегавших стричь газон перед домом «этих чертовых опекунов».
— Нет, нет, я просто остановилась по пути во Флориду… — Она побренчала ключами в зажигании.
— Мадам, впереди есть недорогой мотель…
— О, благодарю вас. Надеюсь, я его не пропущу. — Машина тронулась с места. — Спасибо, благодарю вас, сэр.
— Счастливого пути, мэм. Желаю благополучной поездки.
Автомобиль выехал на дорогу.
— Все в порядке, — махнула она рукой на прощанье, пробормотав сквозь зубы: — Скотина!
— Не спишь? — дернула она меня. — Я не сплю, и тебе нечего разлеживаться, — заявила она, стягивая одеяло.
Я осторожно поднял голову.
— Молодец, что не стал высовываться, а то бы они быстро тебя сцапали.
Дверца машины открылась, и я встрепенулся от громкого хохота.
— Что, не можешь подождать, пока доберемся?
— Такой расчудесный цветочек, как ты, надо поливать вовремя, а то завянет.
Я так и замер на заднем сиденье.
Когда они расселись, я чуть поднял голову. На водительском месте, где должна была сидеть она, торчала широкая ковбойская шляпа. В салоне разило привычным запахом дыма и пива.
— До тебя не так просто было добраться.
— Они как зайцы разбежались, когда ты купил мне «Джека»[1] и имбирное пиво.
— Еще бы, — хмыкнул он.
Темнота несущейся перед нами дороги затопила машину.
— Дай-ка заглянуть сюда, девонька.
— Для того ты и здесь.
Под их смех я заснул.
Дверной звонок на маленьком сером домишке засиял оранжевым маячком, точно глаз тыквы, с зажженной свечой внутри на подоконнике в Хэллоуин. В ответ раздался надрывно писклявый звонок.
— Проклятье, — громыхнул мужской голос за дверью.
Сверчки оборвали свою песнь, стоило мне выбраться из машины, но тут же, словно не видя с моей стороны никакой угрозы, подхватили еще громче. Я подошел к двери и позвонил еще раз.
— Кто там шастает! — рявкнул он без вопросительных интонаций.
— Я, — шепнул я, не совсем уверенно. Она ведь запретила называть свое имя.
— Сельма?
— Я.
Цикады снова замерли, вслушиваясь. Видимо, голос за дверью пугал их больше, чем мое присутствие.
— Да кто там, черт раздери?! «Я» дома сидит, а не шастает по ночам.
Я поскреб дверь, как это делала моя собачка, когда просилась домой.
Дверь резко распахнулась, и предо мной предстал совершенно голый человек — если не считать ковбойской шляпы, которой он прикрывал свое мужское достоинство. Из глубины дома смутно подмигивал телевизор.
— Ну что ты там застрял, Лютер… — лениво позвала она.
— Здесь какой-то ребенок, — бросил он за плечо. — Эй, ты мальчик или девочка? — Он потрепал меня по затылку. Я онемело уставился в дырку на макушке ковбойской шляпы, не издавая ни звука.
— Ребенок? А, черт! — услышал я ее голос и за ним шорох отброшенного одеяла.
— В чем дело? — спросил он, отступая, однако, в комнату.
Она просунулась в дверной проем, замотанная в простыню, точно привидение. Сердце у меня екнуло.
— Мама, — заговорил я, но осекся.
«Сара» — вот как она велела себя называть. «Я еще не настолько старая кляча, чтобы считаться мамашей, — вот разве что перед социальными работниками… тогда я мама. Уяснил?»
Но с тех пор как мы в бегах, преследуемые неумолимой рукой закона, устроившего на меня охоту, я не могу быть самим собой, и, значит, ее имени называть тоже нельзя — так что я, в конце концов, запутался, кто мы такие.
— Черт, совсем из головы вон!
— Какого хре… — Он уставился на нее.
— Перестань, Лютер, а то на всю жизнь с такой рожей останешься. — Она протиснулась за него и, схватив меня за руку, утянула в комнату. Почти все помещение занимала кровать со смятыми простынями и скатанными матрасами, задравшими свои полосатые арестантские бока.
— Это мой брат… Сижу с ним, нянчусь.
— Он что, все это время торчал в машине?
Комната пропахла потом и желудочными газами так, что щипало глаза.
