Я уважительно кивнул, соглашаясь с тем, что в нашем покровителе присутствуют противоречивые тенденции.
— Хочешь большего — докажи, что ты на это способен… — буркнула Пломбир, аккуратно поправляя свои короткие гольфики.
— Что ты имеешь в виду? — присел я рядом на корточки.
— Ну, видишь ли, тут ведь не одна стоянка, — сказала Пломбир в пространство, поправляя кружевцо на носочке. — И есть такие водилы, что могут и увезти тебя невесть куда… — Она прижала палец к губам, не глядя в мою сторону.
— Никому ни слова, — с улыбкой пообещал я.
И мой кавалер, с которым я встречался каждый четверг в семь вечера, решил меня прокатить. После того как он натянул черные джинсы «Блэк Дэвис», застегнутв черный ремень и повязав сверху расписной вышитый кушак, я сказал ему, что видел во сне Джакалопа[15] — с такими огромными оленьими рогами, что полсотни дальнобойщиков могли повесить на них свои шляпы, и все равно остались бы свободные места.
— Но это далеко, — отозвался водила, застегивая красно-черный долгополый батник фирмы «Голдмастер» поверх шелковой ночнушки.
— Знаю, — я намотал прядку на указательный палец, как Сара, когда кокетничала с клиентом. — Но, похоже, силы мои на исходе — и если дело пойдет так и дальше, Глэд может выкинуть меня со стоянки в два счета… — я вздохнул, как Сара в таких случаях, — может быть, на меня наложили порчу…
— Порча, говоришь? Дело зашло так далеко? — Он покачал головой, затягивая шнурки на ботинках со стальными носками — при этом обнажились икры, затянутые в колготки — со швом как раз посередине. — Ладно, будь по-твоему. Ты попросишь Джакалопа вернуть твои любовные чары, которыми ты сможешь обворожить каждого носящего шелковые трусы водилу в этом полушарии.
Он повез меня за Чит, на соседний берег, — граница, которую Глэд никогда не пересекал. Здесь его власть надо мной кончалась.
— Слишком много злокозненной ворожбы, — Глэд всегда говорил так, когда кто-нибудь предлагал перенести бизнес на соседний берег. — Человек много раз был обманут этими горами и рекой.
Он не позволял ни одной из своих подопечных пересекать Чит для паломничества, чтобы вновь обрести покровительство и защиту Священного Джакалопа.
Едва мы въехали на усыпанную гравием парковку, как тут же были оглушены целым каскадом ароматов французских духов и прочей парфюмерии, которой пользовались ящерицы.
— Схожу освежиться бурбоном, пока ты там выкладываешь свои проблемы. — Поправив чулки, он удалился в туманные внутренности бара, напоминавшего каменную крепость, сложенную из плитняка.
Я же прогулялся в ту в сторону, где маячила очередь, простираясь до самой двери. Ящерицы стояли в своих вечерних нарядах: нежно розовых, зловеще красных и загадочно черных. Я приостановился, ожидая, пока на меня обратят внимание, красуясь в своих лакированных черных сапожках до колен, контрастирующих с белизной ног, и одернул клетчатую юбку. После чего полез за помадой в отдельный кармашек кожаной косметички, которую ссудила мне Пломбир, и внес уточнения в макияж. Взбив прическу, подошел поближе, выставив себя на всеобщее обозрение. Метнув в мою сторону оценивающие взоры, коллеги отвернулись, нервно тряхнув волосами.
Перед выходом «на охоту» Сара неизменно повторяла:
— У меня такой неотразимый вид, что, когда вхожу в этот бар, я заставляю всех сучек мандражировать словно кошек на раскаленной крыше.
Часть девушек помоложе задержали на мне свои взгляды и даже несколько смущенно заулыбались. Им было неудобно. Сам факт того, что они пришли сюда за помощью, говорил, что не все у них ладно с профессией, раз уж им понадобилась опека Джакалопа. Уж если быть ящерицей — то профессионалкой — иначе это чистый позор и комедия.
Многие ящерицы были в зеркальных солнечных очках, какие носят полицейские из дорожной инспекции, и головных палестинских платках поверх париков в стиле кантри.
Я улыбнулся им, но, видимо, слишком поспешно и откровенно, потому что все, презрительно дернув кудрями, локонами и прочими головными уборами, отвернулись — кроме девушки, стоявшей в очереди последней. Она приветливо кивнула, когда я примкнул к ней, избавив ее таким образом от участи быть крайней. Кивнув в ответ, я высунулся из шеренги, вглядываясь в тусклый свет, пробивавшийся из бара. Там смутно вырисовывались подсвеченные кончики оленьих рогов, гостеприимно раздвинутые, точно руки Иисуса на картинке.
— Черт, да что они там застряли? — пробормотала моя соседка по очереди. — Уже почти час прошел, а очередь еле ползет. Что у них там, поминутная такса?
За шикарными солнечными очками я разглядел заплывший фингал, старательно заштукатуренный бежевой тональной крем-пудрой телесного цвета.
«Никогда так не делай! — учила Сара. — Синяки лучше всего маскировать желтым тоном — и не матовым, а на кремовой основе, — говорила она, старательно промакивая лицо. — На каждом флаконе для этих дур надо писать большими красными буквами: „НЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ТОНАЛЬНЫЙ КРЕМ ДЛЯ МАСКИРОВКИ СИНЯКОВ И ЗАСОСОВ!“».
Девушка заметила, что я разглядываю ее «подарок», и самодовольно погладила его:
— Ударили в колокол… — она хрипло рассмеялась.
Я понимающе кивнул. Еще несколько ящериц хмуро обернулись в нашу сторону. Никто не поддержал разговора. Здесь не болтали, даже не курили. Просто молча ждали в очереди, точно пончики на конвейере в ожидании наполнителя.
— И это еще не все… — она скривилась, словно полоскала рот освежителем дыхания.
Мне вдруг захотелось поведать ей о своем намерении стать одной из прославленных «Голубок Глэда», зашибающей кучу денег, топ-менеджером на рынке сексуальных услуг. И я хотел, чтобы это услышали все ящерицы в очереди. Я хотел, чтобы все они знали, что мне вовсе не нужен Джакалоп и что в этой очереди я вообще оказался случайно — чего так стеснялись они. Я же был подсадной уткой. И надеялся ускорить процесс достижения одного из крупнейших с мире енотовых пенисов.
— Я знаю, — заговорщически сказал ей я, переходя на конспиративный шепот.
Она улыбнулась одними глазами и протянула руку.
— Пух. В смысле, не это дерьмо из подушки, а в честь Винни-Пуха.
Ящерицы снова стали оборачиваться, возмущенно зашикав на нас.
— Рад познакомиться, Пух, — шепотом ответил я. — А я Сар… — Но тут я вспомнил, что нельзя раскрываться, чтобы Глэд не вычислил меня, и закончил неопределенным «Сарр», похожим на «Шар», — и, уже совсем сминая слово, добавил «ра». В то же время тщетно пытаясь вспомнить свой псевдоним, который вдруг непостижимо выскочил из головы.
— Клево! Ши-ра. — Она потрясла мне руку. — Ши-ра — «Принцесса Силы» — мой любимый мультик!
— Тебе правда нравится?!
— Нельзя ли потише, — прошипела нам какая-то грудастая ящерица, похожая на официантку из стрип-клуба, в кожаных панталончиках.
Пух закатила глаза и нагнулась к моему уху:
— У меня есть картинка из этого мультика. Настоящая, целлулоидная, которую рисуют художники, чтобы потом оживить.
— Ши-ра?
Она оживленно кивнула. Очередь сдвинулась на полшага вперед.
— И где работаешь, Ши-ра? — шепнула она.
— Да… везде… где придется, — прошептал я в ответ.
Она сдвинула очки к переносице, но, не удержавшись на курносом носике, они тут же вернулись обратно.
— А я — у «Трех Клюк». — Она многозначительно повела бровями над солнечными очками и кивнула, явно ожидая реакции.
Я понимающе кивнул в ответ, понятия не имея, о чем речь.
— Не слыхала о «Трех Клюках»? — недоверчиво спросила она, чуть слытттнътм шепотом. Я только повел плечами. — Да это самая крутая стоянка дальнобойщиков по всей Западной Виргинии.
— Ах, да, прости. — Я состроил гримасу, которая должна была выразить сочувствие ужасам, что довелось ей перенести.
— Так ты и о Ле Люпе ничего не слыхала?
— Хм-м, — неопределенно ответил я.
Прикрываясь ладонью, она зашептала мне прямо в ухо:
— Это самый крутой и зверский сутенер в Западной Виргинии. — В ее дыхании ощущался аммиачный перегар алкоголя. — Это мой кот. — Она торопливо отшатнулась, словно это сообщение должно было произвести на меня эффект разорвавшейся гранаты.
Мне тут же захотелось рассказать ей про Глэда. Ведь это Глэд был, на самом деле, самым крутым.
Я так же приставил ладони к ее уху, унизанному сережками и кольцами, как штора в ванной.
— А хочешь уйти от него? — конспиративно прошептал я.
Она снова отступила, поправила очки и потрясла головой:
— Ты что, спятила? — Это вырвалось у нее нечаянно громко.
— Некоторые шалавы совсем не умеют вести себя в обществе, — процедила одна из палестинских куколок.
— Да я у него на самом высоком счету, и к тому же Ле Люп влюблен в меня! — забормотала Пух. — Он делает для меня все, что я захочу! — С этими словами она развернулась ко мне спиной.
