Кто-то из старожилов-завсегдатаев зарядил в музыкальный автомат «Jake Lag Blues» в исполнении Папаши Стоувпайпа и Сары Миссисипи.[16] Под это блюз ящерицы, временно парализованные силой Джакалопа, входили в заведение в трансе, точно зомби, отравленные низкопробным самогоном.
Все сутенеры, что еще были способны видеть и ходить, устремились навстречу своим подопечным, спеша проверить их новообретенные возможности. Мой кавалер дремал в углу, распустив слюни.
— Ле Люп! — бросилась Пух в кожаные объятья, точно маленькое насекомое, на лету перехваченное летучей мышью. Он подбросил ее в воздух, как ребенка. — Это была фантастика! — Она заламывала руки, не в силах выразить ощущений.
Ле Люп только кивнул. Пух кивнула мне. Я подошел, чувствуя, как заиграли во мне новые таланты.
— Не будешь разочарован. Клянусь, я стала совсем другой! Это случилось! Просто чудо.
У Пух в глазах блестели слезы.
— Вот увидишь, теперь все будут мною довольны.
Я осторожно приблизился.
— Ах, да, Ле Люп, это Ши-ра. — И с этими словами снова тронула свой фонарь под глазом.
Настолько волосатого лица мне видеть еще не приходилось: оно напоминало небритый черный лобок. Кустистые бакенбарды занимали большую его часть. Маленькие черные глазки сверкали из зарослей, похожие на пряничные изюминки.
Сутенер кивнул в ответ на мое робкое приветствие, скользнув ладонью по напомаженной шевелюре, и затем этой же лапой схватив мою руку.
— Рад познакомиться, мисс Ши-ра!
Галантно склонившись, он чмокнул меня в ладонь. Рука у него была сырой и скользкой, словно собачий «аппарат» после случки. Ле Люп широко оскалился беззубой ухмылкой. Когда мы вместе направились к бару, я исподтишка разглядывал его. Он величественно качнул головой, и я ощутил, как мои щеки запылали от удовольствия.
— Как мило ты краснеешь…
— Я тоже иногда краснею! — торопливо встряла Пух. — Просто если бы меня смутили по-настоящему, я бы могла так покраснеть, что…
Ле Люп шикнул на нее так, что мы вздрогнули.
— Извини, детка, я напугал тебя? — Он погладил меня по руке. — Просто твоя подружка Пух иногда не умеет вовремя заткнуться.
— Прости, прости, — жарко зашептала Пух. — Я не хотела…
Ле Люп, не отрывая от меня глаз, продолжил:
— Такая симпатичная крошка, — и я снова почувствовал, что неудержимо заливаюсь румянцем. — Как мне нравится твоя золотая головка… С кем ты пришла сюда, милая?
Я ткнул пальцем в своего свернувшегося в углу кавалера.
— Да он здесь прилип, как волос на бисквите, — рассмеялся Ле Люп, за ним Пух, а потом и я. — Твой папашка? — осклабился он.
Я потряс головой.
— Ты на него работаешь?
Я снова тряхнул головой. Он ухмыльнулся еще шире и откровеннее.
— А на кого?
Я шеей почувствовал его дыхание, хранившее запах лакрицы.
Я поежился.
— Ах ты моя крошка, настоящая принцесса Златовласка! — услышал я его смех.
За ним рассмеялась Пух, и потом уже подхватил я. Тут я обратил внимание, что швы на плечах его кожаной куртки расползаются по сторонам.
— Впрочем, ты умрешь с голоду, пока я буду тебя расспрашивать. Столько часов проторчала в очереди, бедняжка!
С этими словами он встал, выпустив наконец мою руку.
Пух тут же озабоченно потерла живот.
— Да, я тоже проголодалась. Я бы сейчас съела деревенскую чечевичную лепешку с соусом карри и большой куриный стейк, потому что я…
Ле Люп метнул на нее яростный взгляд. Затем протянул мне руку, и я вложил туда свою ладонь. И послушно устремился за ним в обеденную залу.
— Голодная, — пробормотала Пух за спиной. — Прямо такая голодная…
— Ты просто приводишь меня в восхищение. Такая миленькая, — бормотал Ле Люп, пока я снимал ножом подгоревшую корочку с половинки цыпленка, поделенного на двоих с Пух.
Мне хотелось рассказать им, как кормят в нашем дайнере «Голубятня», о Болли и его пышном шеф-поварском колпаке. А также продемонстрировать свою косточку, поиграть ею перед их обалделыми взорами и поведать о том, как я собираюсь добиться самого большого в мире енотового пениса. Но вместо этого погрузился в молчание.
Ле Люп подбрасывал орешки. Язык его выстреливал изо рта точно у игуаны, хватая их на лету.
— А хочешь Западно-Виргинской шипучки? — Пух торопливо плеснула мне в стакан прозрачной жидкости из фляжки.
— Не пичкай ее этой отравой! — вмешался Ле Люп, ударив ее по руке.
— Пардон, — Пух с размаху хлебнула слишком много и закашлялась.
— Вот видишь, я же сказал… — Его рука не переставала скользить по моим волосам, и мне не оставалось ничего другого, как плотней к ней прижиматься. — Если станешь работать на меня, — он ущипнул меня за ушную мочку, отбрасывая волосы на затылок, — у тебя будет миллион Барби. Тебе нравятся Барби? Сколько я передарил тебе Барбулек, ну-ка, скажи нам, Пух.
— Кучу, — поперхнулась Пух и демонстративно сплюнула, как только Ле Люп от нее отвернулся.
— Я буду тебе отдавать самый высокий процент, почти всю прибыль. Ты у меня будешь в деньгах купаться. Но Пух — это такая драгоценная штучка, от которой столько же пользы, сколько из роскошной меховой шубки, сделанной на куклу Барби.
Пух еще выразительнее закатила глаза.
Я понимающе кивнул.
— У меня ты будешь как у Христа за пазухой. — Он стал трепать меня пальцами под подбородком, так что я невольно дернулся, прижимая его к груди, — как бы его рука не скользнула дальше, обнаружив истину. Наконец он убрал свою лапу и принялся шарить под моей блузкой, нащупывая сосок.
— Лучше папочки у тебя не будет, — клятвенно заверял он меня рокочущим шепотом. Рука его вздымалась и опадала на моей груди — тепло пронзало меня насквозь. Ле Люп коротко хохотнул и стал давить на грудь сильнее и конкретнее.
Передо мной скалилась его широченная улыбка, в которой на этот раз появились золотые зубы.
— Добро пожаловать на борт! — расхохотался он по-пиратски.
Мы влезли в Лелюповский бордовый «Транс Америкэн». Пух вскарабкалась через меня, чтобы сидеть поближе к Ле Люпу. Дернули задним ходом с места так, что только покрышки взвизгнули, подняв густые облака красной пыли. Сделав несколько глотков из фляги Пух, я почувствовал, как рот мне обожгли тысячи муравьиных укусов. Веки налились тяжестью, когда мигнул оранжевый отражатель и желтые глаза оленя и горного кагуара просверкнули где-то рядом с нами. Меня стало сносить на Пух, голова навалилась на ее плечо. Она резко оттолкнула меня, и я переместился в другую сторону. Там и заснул, придавленный к дверце автомобиля.
— Кажется, дождь собирается, — заметила Пух.
С трудом разлепив глаза, я увидел парящие надо мной смутные фрески Ватикана.
— Пора вставать: Ле Люп положил на шоссе черного полоза.
Лик папы Иоанна-Павла Второго смотрел на меня с потолка.
— А небо ясное, как в погожий день, — заметила Пух.
Когда я перекатил голову взад-вперед, папа Иоанн Второй подмигнул мне, и губы его зашевелились, будто бы посылая мне воздушные поцелуйчики.
— Черный змей брюхом кверху наведет сырости.
Я старательно послал Римскому папе ответный поцелуй — но губы не слушались.
— Ты не умеешь пить, — Пух нависла надо мной, заслонив папу вместе с Ватиканом.
Я невольно заерзал, пытаясь выглянуть за ее плечо.
— Классно ты вырубилась, — улыбнулась Пух и отрывисто расхохоталась, показав давно не чищенные зубы. Ее пьяное лицо в красных ссадинах расплывалось и качалось передо мной точно венгерский гуляш. — Заблевала весь салон — а на себя ни капли, не иначе Бог тебя хранит. — Она заливалась смехом. — Надо ж — ни капельки… Только запах… — Она помахала рукой перед носом, — Ну и выхлоп! — Пух показала на плакат на потолке. — Ле Люп даже положил тебя под Его Святейшество.
Пух снова замахала рукой с кислой гримасой:
— Ле Люп ведь истый католик, да будет тебе известно. Здесь он помазает всех своих девок. Он хотел расстелить свои священные полосатые простыни, по я сказала, что у тебя может снова пойти «вертолет», и вместо простыней тебе подложили корыто.
Она ударила носком туфли по тазику. Я посмотрел в ту сторону, пытаясь определить местоположение корыта: голова поворачивалась мучительно долго — в это время я испытал нестерпимую тошноту и головокружение.
— На работу он тебя не выпустит, пока не опробует первый. Вот увидишь.
Пух спрыгнула с кровати.
Я медленно оглядел комнату, с трудом ворочая шеей. Перед глазами расплывались пол, стены, потолок…
— Но змей соберет грозу, а когда у нас гроза, все дальнобойщики сидят по кабинам… вот когда мы нарасхват!
Только тут я понял, отчего все так расплывается вокруг: вся комната заросла шерстью. Это была какая-то странная шерстяная комната, точно берлога, выложенная толстым медвежьим мехом. Кровать, кофейный столик — здесь были даже меховые стенные панели.
