— Я знаю, ты все понимаешь, — продолжила Кэнди чуть мягче. — И ты понимаешь, что я не такая, как он — и ты очень мне нравишься. — Она опять потянулась к нему, закрыв глаза, и сама поцеловала его, прямо в губы, по-настоящему, опрокинув в процессе их бокалы с хересом. Она уже приготовилась сказать ему, чтобы он не беспокоился из-за каких-то бокалов, ведь это всего лишь вещь, материальный объект, не имеющий никакого значения, но в этом не было необходимости — потому что садовник не стал беспокоиться из-за каких-то бокалов. Он удивленно вздохнул, но быстро справился с изумлением и ответил на ее поцелуй — еще как ответил! При этом его рука скользнула за вырез платья и легла на грудь Кэнди, а другая рука угнездилась у нее между ног.
— Ты мой хороший, — прошептала Кэнди, — я тебе так нужна, так нужна!
Но все происходило гораздо быстрее, чем она себе представляла, и когда он рванул ее белые трусики, пытаясь сорвать их в порыве безудержной страсти, ей стало страшно, по-настоящему страшно.
— Нет, дорогой, не сейчас, не здесь. Не надо, пожалуйста, — она вырвалась из его исступленных объятий и бросилась к двери из гаража, но он догнал ее на пороге и попытался возобновить свой натиск. Она выбежала во двор, и Эммануэль рванулся следом — с намерениями вполне очевидными.
Ей все-таки удалось его успокоить, уже у рододендронов.
— Сегодня ночью, — шепотом пообещала она. — Приходи ко мне ровно в полночь. — Она показала ему окно своей спальни, которое было как раз над ними. — Да, милый, я вижу, как я тебе нужна, — сказала она, прижимаясь к нему бедром. — Но пусть все будет красиво у нас с тобой. Пусть все будет как надо. Приходи ко мне в полночь, — повторила она и поспешила вернуться в дом. И, кстати, правильно сделала, потому что новенький «Плимут» мистера Кристиана уже заворачивал на подъездную дорожку.
За ужином мистер Кристиан спросил с хмурой серьезностью, разворачивая салфетку:
— Хорошо прошел день?
— Так себе, — отозвалась Кэнди, сосредоточенно ковыряя вилкой творог и персиковый салат у себя на тарелке и стараясь не смотреть папе в глаза.
— Гм, — нахмурился он, — ничего не случилось, надеюсь?
— Нет, нет, — быстро проговорила Кэнди с напускной беспечностью.
— Гм, — мистер Кристиан кашлянул, прочищая горло. — Тетя Ида приглашала нас завтра к себе, на воскресный обед.
Кэнди продолжала есть.
— Даже не знаю, идти или нет, — сказал папа, старательно сдерживая раздражение. — То есть, какой смысл идти в гости, если все время сидеть и дуться.
Кэнди сердито взглянула на папу, а тот снова откашлялся и продолжил, довольный, что ему удалось ее разозлить:
— Я хочу сказать, что если ты не в настроении, то зачем портить настроение другим — тете Иде и всем остальным? Вовсе незачем, правда? Какой в этом смысл? Никакого!
— Насколько я понимаю, — резко проговорила Кэнди, — здесь вообще ни в чем нет никакого смысла!
Она обиженно бросила вилку, выскочила из-за стола и убежала к себе.
Мистер Кристиан тяжко вздохнул и вернулся к своему персиковому салату. Вилка у него в руке заметно дрожала, но ему все-таки удалось — хотя и не без усилий — не воткнуть ее себе в грудь.
За полчаса до полуночи Кэнди еще раз приняла ванну — с пеной и ароматической солью с запахом хвои — и надела черную ночную рубашку, которую купила специально для этого случая. Она опять надушилась любимыми «Табу» и ровно за пять минут до полуночи легла в постель. Рядом с кроватью горела розовая лампа-ночник, в динамиках радио тихо мурлыкала музыка.
Спальня мистера Кристиана располагалась в самом конце коридора, так что Кэнди не слишком боялась его потревожить — и сама по себе мысль о том, чтобы отдаться садовнику-мексиканцу прямо под носом у папы, была очень волнующей и возбуждающей. В каком-то смысле в этом-то и заключалась главная цель всего предприятия.
Эммануэль пришел ровно в полночь — поднялся на крышу и влез к ней в окно, как они и договаривались. Кэнди лежала, раскинувшись на кровати, являя собой поистине соблазнительную картину: ее светлые волосы разметались золотистым пламенем по шелковой подушке, подсвеченной бледно розовым светом, черная переливчатая ночная рубашка выразительно облепила тело, подчеркивая все его выпуклости и изгибы — сочные груди и бедра, гибкую тонкую талию и стройные ножки.
Садовник застыл в потрясении, глядя на это призывное великолепие; кажется, он не верил, что все это происходит на самом деле — слишком похоже на сказку или на романтическое кино, — невообразимо красивая девочка протягивает к нему руки и шепчет, прикрыв глаза:
— Милый, я знала, что ты придешь.
Он был одет в те же самые джинсы и майку, что и сегодня утром. Даже не сняв кроссовок, он бесшумно прошел по ковру и заключил Кэнди в объятия.
— Раздевайся быстрее, милый, — выдохнула Кэнди. — И главное, не шуми. — Она приложила палец к губам и широко распахнула глаза, как бы давая понять, как это действительно необходимо — соблюдать полную тишину.
Эммануэль разделся в один момент, и вот он уже лежит рядом, и обнимает ее, дрожа от возбуждения, и одним нетерпеливым рывком задирает ее ночную рубашку до самых плеч.
— О, я тебе так нужна, так нужна! — прошептала она, закрывая глаза, но пока что не чувствуя ничего — кроме уверенности, что она делает все, как нужно. Но когда рука садовника легла ей между ног, а его палец скользнул во влажную ямку, Кэнди слегка напряглась: она заранее приготовилась пострадать ради него, она знала, что будет больно… но чтобы приятно… и она не очень понимала, как это «приятно» укладывается в общую картину происходящего и укладывается ли вообще. Так что она отстранила его жадную руку и удовольствовалась пока тем, что подставила ему для поцелуя свою левую грудь, к которой он тут же неистово присосался.
— О, мой хороший, мой славный, — шептала она, гладя его по волосам; но он продолжал настойчиво тыкаться ей между ног своей горячей и напряженной штукой, и это было обидно — потому что это отвлекало и разрушало все зыбкое волшебство ее жертвы, когда она отдала ему «на растерзание» свою грудь. Она снова закрыла глаза и вспомнила слова профессора Мефисто: «Желания мужчины, они такие мучительные… и пронзительные». — Да, я все понимаю, милый. Твои желания… они такие мучительные и пронзительные. Я так сильно тебе нужна! — она обхватила его за шею обеими руками и прильнула к нему всем телом, а он тем временем разыскал ее крошечный клитор и принялся мять его двумя пальцами. Пальцы были мозолистыми и жесткими. Кэнди тихонько вскрикнула и снова вся напряглась; но на этот раз она все-таки не оттолкнула его руку, ведь это была та цена, которую она должна заплатить за свою красоту, ее великая жертва, ее путь к обретению прекрасной и волнующей привилегии — отдаться полностью, целиком, — так что садовник не встретил бы сопротивления и пронзил бы ее одним мощным толчком, образно выражаясь, насадил бы ее на копье любви… если бы в этот момент в коридоре не раздался звук приглушенных шагов.
— Ой, мамочки, — воскликнула Кэнди чужим, хриплым голосом. — Это папа! — Она оттолкнула Эммануэля обеими руками. — Это nana!
И действительно: дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возник мистер Кристиан, похожий на разъяренного гигантского омара в состоянии буйного помешательства. При виде дочурки в объятиях садовника, он пошатнулся, как от удара, весь побагровел, даже, можно сказать, почернел от ярости и привалился плечом к стене, хватая ртом воздух. Не то чтобы мистер Кристиан не верил своим глазам: подобная сцена частенько являлась ему в кошмарах — в омерзительных страшных снах, которые начинались с того, что Кэнди употребляли все, кому не лень, сперва профессор Мефисто, потом какие-то незнакомые мужики, потом негры, потом гориллы, потом бульдоги, потом ослы, кони, мулы, слоны, кенгуру, носороги, и под конец, на закуску — все разом, окружая ее всей толпой, хотя (в самом конце) это она выступала зачинщицей, это она ненасытно насиловала их всех, яростно запихивая их раздутые, бьющие струями спермы органы во все мыслимые отверстия — во влагалище, в анус, в рот, в уши, в нос и т. д. А однажды ему приснилось, что она спрашивает у него, а правда ли, что и в зрачке тоже есть крохотное отверстие, потому что, если такое отверстие есть, сказала она в том сне, тогда она (в самом конце) сможет принять еще одного — даже двух — любовников, например богомолов. Так что теперь, когда самое страшное произошло уже наяву, мистер Кристиан, по идее, должен был быть к этому подготовлен, но на деле все вышло наоборот. Это как сны о смерти: сколько бы раз ты ни видел во сне свою смерть, умирать наяву всегда страшно, и эти сны — вовсе не подготовка к концу, а лишь отражение твоих собственных страхов. Короче говоря, мистер Кристиан увидел, что происходит, его едва не хватил удар.
