Фотограф - Гектор Шульц

Сначала я осветлил фото так, чтобы лицо Четырнадцатой было хорошо видно. Добавил немного контрастности, прошелся корректирующей кистью по глазам, вернув в них теплый блеск. Три часа просидел, убирая все, даже мельчайшие недостатки её кожи. Затем, разгладил и смягчил кожу, удовлетворенно хмыкнул и занялся глазами. Обработка глаз была моей фишкой, и я хотел не только вернуть тепло во взгляд Четырнадцатой, но и показать ту красоту, которую видел только я. Поэтому, когда я закончил с глазами, то, глядя на портрет, вдруг ощутил, как тепло волнами поднимается от сердца к голове, заставляя виски пульсировать. После глаз я подчеркнул её губы, чуть подправил форму лица с помощью «Пластики» [31] и завершил обработку новым светотеневым рисунком и цветокоррекцией. Затем, откинувшись в кресле, открыл банку с пивом и, сделав глоток, внимательно посмотрел на дело рук своих. Я смотрел на портрет Четырнадцатой до тех пор, пока воспоминания окончательно не исчезли. Но последнее воспоминание я не собирался отпускать. Я хотел всегда его помнить. Это был удивительно трогательный и нежный момент, когда я, уходя от Четырнадцатой, наклонился и поцеловал её в губы. То, как она смотрела на меня. То, как пахла. То, какими сладкими были её губы. Я хотел навсегда запомнить этот момент, и ничто, ни Он, ни гребанная камера не смогут выбить его из моей головы.

«Не позволяй никому менять свою жизнь. Она принадлежит только тебе. С любовью, Адриан», – написал я в электронном письме и, щелкнув мышкой, отправил письмо с обработанным портретом на адрес Джейн, после чего грустно вздохнул, понимая, что в этот момент она меня полностью забыла. Как Джо, как Воробушек с отцом, как Теана. Как все, кого я когда-либо фотографировал…

– Знаешь, это твой лучший портрет, – повернувшись, я увидел, что Он сидит в кресле у окна, а лицо, как обычно, скрыто в тени.

– Твое лицо, – буркнул я, на что Он поднял руки и ехидно заметил:

– Ты не хочешь его видеть, поэтому оно скрыто. Тебе кажется, что в этот момент ты становишься слишком чувствительным и открытым.

– А Ты превращаешься в того же злого и жестокого типа, – кивнул я и, улыбнувшись, добавил: – Знаешь, может оно и к лучшему, что мы прячемся под масками. Не так больно жить становится, потому что жизнь, оказывается, может быть жестокой.

– Жить вообще трудно, – возразил Он, – Мой вредный человечек, но глядя на тебя сейчас, на то, каким ты стал, Я невольно радуюсь этому.

– Не вижу, чему тут можно радоваться, – я пожал плечами и направился на кухню. – Тебе как обычно?

– Да, будь добр. Чистый коньяк. Без примесей, – Он улыбнулся, когда я принес ему бокал коньяка и, закинув ногу на ногу, вздохнул. – Тебе лучше?

– Наверное, да, – помедлив, ответил я. – Когда я увидел, что мое бездействие искалечило жизнь той девушки, то внутри что-то сломалось.

– О, да, – язвительно хмыкнул Он. – Первый раз в жизни ты сделал что-то хорошее для другого человека.

– Первый?

– Да. Прежние твои деяния диктовались исключительно эгоизмом.

Я задумчиво кивнул, соглашаясь с ним. Он был прав.

– Ты настолько погряз в своем горе, что ничего не замечал кроме этого. Топил свою душу в алкоголе, боли и наркотиках. И когда ты перешел черту, Я оказался рядом.

– Да. Я помню ту встречу, – фыркнул я. – Ебаный мистер Вилки до сих пор пытается получить деньги за химчистку своего пиджака от моей блевотины.

– Ты продолжишь кормить его обещаниями? – лукаво улыбнулся Он. Я кивнул.

– Ага. Нахуй мистера Вилки.

– Это не так страшно, как твой эгоизм. Отрадно видеть, что ты начал меняться, пусть для этого пришлось организовать вашу встречу… – Он рассмеялся, когда увидел мое вытянутое лицо. – Не ожидал? Ты думал, Джейн случайно столкнулась с тобой?

– Кто?

– Четырнадцатая.

– А… Да. Но это был Ты, – я закурил сигарету и, сев на диван, обхватил руками голову. Я всегда так делал, когда мыслей было слишком много.

– Это был Я, Адриан. За многими вещами стою Я. И если вижу, что человеку нужна помощь, чтобы сделать выбор, Я помогаю ему в этом.

– Выбор?

– Да. Выбор. Продолжить свое падение во тьму, которую ты называешь говниной, или начать заботиться не только о себе, но и о других, – Он пригубил коньяк, вздохнул и легонько постучал ногтем по бокалу. – Через это все проходят. Ты, Вив, другие… Каждый должен отринуть тьму, чтобы продолжать работать на Меня.

– А если бы я… – я не договорил. Желудок скакнул к горлу, и меня затошнило. Он дождался, когда я закончу хватать ртом воздух, и кивнул.

– Да. Тебя бы не стало. Но для счастливого финала тебе осталось только примириться с собой.

– О чем Ты, черт возьми, говоришь? – взвился я. – Что мне еще надо для Тебя сделать, чтобы Ты отвязался? Давай, рви мою кожу своим гребаным шнуром, сдирай кожу, раз так хочется!

– Жизнь не всегда жестока. Вы сами, Мои любимые омерзительные человечки, делаете Меня жестоким, – вздохнул Он. – На самом деле ты сам желал этой боли, жестокости и льда, который бы тебя морозил. Ты так себя и не простил за то, что случилось с тобой и Сэм.

– Я не знаю, смогу ли простить себя, – честно ответил я, делая глоток пива. Затем, посмотрев на Него, грустно улыбнулся. Он поднялся из кресла, подошел ко мне и присел рядом. Я вздрогнул, когда Он прикоснулся рукой к моему плечу, и сжал зубы. Слезы просились наружу. Опять. Снова.

– Возможно, Я помогу тебе в этом, – задумчиво протянул Он и, встав с дивана, потянул меня за собой. – Пошли.

– Куда? – нахмурился я, но Он прижал указательный палец к тому месту, где должны были быть Его губы.

И вдруг комната исчезла в ослепительно белой вспышке. Такой белой и яркой, что я застонал и закрыл глаза. А когда глаза привыкли к свету, я невольно изумился, увидев, где нахожусь.

Место было похоже на безразмерную белую комнату. В ней не было мебели, не было дверей и окон, но воздух был легким и сладким, сердце спокойно билось, в кои-то веки, не испытывая боли от гребаного холода. Может, это были Небеса? А может, Ад?

– Адриан? – сердце, спокойно бившееся до этого момента, замерло, а потом сорвалось в галоп, когда я услышал голос. Голос, который отчаялся когда-либо услышать.

– Сэм? – я прикрыл глаза ладонью, чтобы разглядеть того, кто шел ко мне. А когда я наконец-то разглядел идущего, то не мог сдержать болезненного стона. Потому что ко