Ознакомительная версия.
Но тогда я об этом не думал. Пробираясь через разбомбленный квартал, я сосредоточенно проговаривал про себя все, о чём надо будет сказать Кэролайн – вот сейчас, уже скоро, -при этом я хорошо понимал, что мои мысленные репетиции лишены всякого смысла, поскольку я даже не представлял, что она делала все эти годы и какой она стала теперь – это как если бы подсудимый готовил защитную речь на суде, не зная, в чем именно его обвиняют. В голову лезли сентиментальные фразы из старых фильмов, типа: «Но у нас был Париж. И он останется с нами всегда».
И еще меня беспокоило, узнаю ли я Кэролайн. А вдруг она придет в монашеском облачении? Или в инвалидной коляске? Или выберется из «Роллс-Ройса» – тучная дама, вся в жемчугах и бриллиантах? В открытке было написано: «Если хочешь с нами увидеться…». Что значит «с нами»? Их что, будет двое? Мне представились две Кэролайн, а, может быть, даже двадцать или тридцать Кэролайн, которые разбились на пары и гуляют по парку длинной вереницей.
Я пришел в парк за два часа до назначенной встречи, теша себя совершенно безумной мыслью: а вдруг она тоже горит нетерпением увидеть меня и придет раньше?! Итак, у меня оставалась еще куча времени, и я решил побродить по луна-парку, рассмотреть аттракционы, подивиться на разные чудеса и диковины: «Гигантскую гусеницу», карусель, колесо обозрения, «Тоннель любви», Могго – самого крупного в мире кота, Слейпнира – восьминогого коня, Мистера К «Голодаря»*, представление Панча и Джуди**, Живую девушку, замороженную в глыбе льда и комнату смеха. Я подумал, что было бы очень неплохо, если бы весь Лондон превратился в один большой луна-парк, чтобы там обязательно были скрипучие карусели с красными и позолоченными лошадками, и женщины, прижатые к стенам стремительной центрифуги, не могли бы удерживать юбки, раздутые ветром и рвущиеся вверх, и легкие шарики для пинг-понга вечно плясали бы на воздушных фонтанчиках в тирах. Все быстрее и безумней. Лондон движется слишком медленно. А мне нравится бешеное кружение луна-парка. Яркие надписи в позолоченных рамках над входами в павильоны пестрели красками, словно зад возбужденного мандрила, и от этого разноцветья у меня рябило в глазах.
* Мистер К, «мастер искусства голодания», видимо, повторяет представление, или нерформанс, как теперь принято говорить, героя новеллы Франца Кафки «Голодарь».
** Панч и Джуди – персонажи уличного кукольного театра типа нашего Петрушки.
И хотя я упивался дурманящей яркостью и движением, и мне действительно хотелось побыть в луна-парке подольше, я все равно пришел в чайный павильон за полчаса до назначенного времени. Пока я пытался привлечь внимание официантки, чтобы сделать заказ, луна-парк начал блекнуть, растворяясь в сгущавшихся сумерках и тумане. Воздух, пропитанный влагой, предвещал дождь, хотя еще даже не моросило. Я сидел в кафе, пил заказанный чай (я ненавижу чай) и чувствовал себя секретным агентом, который якобы предается блаженному безделью под видом обычного гражданина, но на самом деле ждет «своего человека» – кого-то, кто передаст ему важную информацию. Каждый из приближавшихся к чайному павильону теперь мог быть моим еще неопознанным контактером. Этот мужчина в хомбурге* и длинном черном плаще вполне мог оказаться замаскированной Кэролайн, или эта старушка чудаковатого вида с эксцентричными буклями на голове, или этот парковый смотритель в накрахмаленной саржевой униформе…
Она застала меня врасплох, приблизившись со спины. Я еще не успел понять, что происходит, как она уже чмокнула меня в щеку и опустилась на стул напротив.
– Ну, здравствуй, Каспар.
У меня перехватило дыхание. Она была такая красивая. Сейчас я скажу странную вещь, но в первый момент я ее не узнал именно потому, что, вопреки моим ожиданиям, она почти не изменилась. Она казалась крупнее, чем я ее помнил. Но не потому, что поправилась. Просто за все эти годы ее образ сжался у меня в памяти, как будто я помнил ее, глядя не с той стороны телескопа. Она осталась такой же стройной и молодой, только в уголках глаз наметились едва заметные морщинки. Она была в белой блузке, твидовой юбке и толстом твидовом пиджаке. Воротничок блузки был сколот большой золотой брошью. И все-таки, несмотря на этот чопорный наряд почтенной матроны, ее все еще можно было принять за молоденькую девчонку. Она нервно заерзала на стуле, положила ногу на ногу и тут же ее убрала.
– Ты что, так и будешь молчать? Ничего мне не скажешь?
* Хомбург – мужская фетровая шляпа с узкими, немного загнутыми полями; названа по названию города Гамбурга, где впервые делались такие шляпы.
Типа: «Привет, Кэролайн»? Насколько я поняла из твоей книги, ты хотел со мной поговорить.
– Привет, Кэролайн, – сказал я. – Ты одна?
– Да, то есть, нет. То есть, Оливер где-то здесь, но он подумал, что сперва я пойду одна. Вроде как на разведку. Знаешь, он, кажется, тебя боится. Наверное, думает, что у тебя с собой эта трость с выкидной саблей. Они с Оззи пошли в луна-парк.
– Оззи?
– Да. Оззи – наш сын. Оливер мечтает, что Оззи пойдет по его стопам и тоже станет иллюзионистом. Озимандиас – хорошее имя для иллюзиониста.
– А сколько лет Оззи?
– Погоди, сейчас соображу. Пятнадцать. Нет, наверное, уже шестнадцать.
– Все эти годы… – начал я и замолчал, не зная, что говорить дальше.
– Да, давно это было. – Она тоже умолкла, пристально глядя мне в глаза. – Знаешь, она меня очень обидела, твоя книга. Как мой первый портрет, который ты сделал. «Стриптиз». У меня было чувство… и сейчас тоже есть… как будто меня прилюдно раздели и облили грязью. Ты меня изобразил такой стервой. Если ты и вправду меня любил,- как ты мог написать такое?!
– Я хотел снова увидеть тебя, Кэролайн.
– Да, но… – Ее лицо вдруг смягчилось. (Каждый раз, когда она думала об Оливере, ее лицо становилось таким просветленным и нежным, и мне было больно на это смотреть.) Она улыбнулась. – Оливер говорит, что это очень хорошая книга. И очень смешная. Он буквально рыдал от смеха, когда читал. И еще он сказал, что ты всегда был художником с явным уклоном в литературу, и что тебе надо было становиться не художником, а писателем, потому что твой «Изысканный труп» -это настоящий роман. Роман в его наивысшем проявлении. И дело не только в тебе. Оливер говорит, что все художники-сюрреалисты тяготеют к изящной словесности. Тебе так не кажется?
Я ничего не ответил на это, и очень скоро Кэролайн оставила все попытки втянуть меня в разговор. Я просто сидел, жадно впивая ее красоту изголодавшимся взглядом, а она рассказывала о себе: о своей жизни без меня. Я постоянно ловил себя на том, что у меня почти всегда получается предугадать, что она скажет дальше. Все было так предсказуемо и неизбежно. Мне бы следовало догадаться. Хотя, может быть, я и догадывался, просто не хотел верить в свою догадку.
Сначала, когда мы только познакомились с Кэролайн, я ей нравился – нет, даже больше, чем нравился, она действительно меня любила. А потом мы поехали в Брайтон с Элюарами, Галой, Марсией, Хорхе и Оливером. Оливер завел безумные речи о своей неизбывной любви к воображаемой вампирше по имени Стелла. Разумеется, это был бред сумасшедшего – или, вернее, некое подобие тайного шифра, завуалированного под фантастическую историю. Оливер влюбился в Кэролайн. Может быть, это случилось еще в самую первую их встречу, но он осознал, что влюблен, только в то утро на Брайтонском пляже, когда Кэролайн процитировала Бодлера. А когда он заговорил о Стелле, интуиция подсказала Кэролайн, что он говорит только с ней и о ней, и что-то в ней отозвалось на это причудливое признание в любви.
Поначалу она пыталась противиться зарождающемуся в ней чувству, но Оливер буквально забрасывал ее письмами и цветами и встречал ее по вечерам у работы – в те дни, когда ему было точно известно, что я занят чем-то другим. И вскоре она поняла, что ей вовсе не хочется сопротивляться. Однажды вечером, безо всякого предупреждения, она пришла к нему на Тоттенхэм-Корт-роуд, и там, на красном диване, сберегаемом якобы для визитов потусторонней вампирши, Оливер с Кэролайн – оба девственники – в первый раз в жизни занялись любовью.
– Неужели ты ничего не понял? – спросила Кэролайн, прервав свой рассказ. – Лицо Стеллы, быть может, действительно списано с Феликс, а задница позаимствована у Моники, но Стелла, истинная Стелла – это я. Я – вампирша Оливера, я пью его страсть и энергию. Вся его книга, «Вампир сюрреализма», это длинное любовное письмо, которое Оливер писал для меня.
– Я всегда думал, что он гомосексуалист, – сказал я. – Мы все так думали. Он же всегда говорил, что ненавидит женщин.
Кэролайн печально покачала головой.
– Он действительно их ненавидит. Оливер – убежденный женоненавистник. Но он ненавидит их потому, что они пробуждают в нем слишком сильные чувства. Я говорю о любви. Он их любит, и именно поэтому ненавидит. Его ненависть -это защита. Ему кажется, что женская красота угрожает его мужской гордости, поскольку с его точки зрения, влюбленный мужчина становится слабым. Когда Оливер занимается со мной любовью, для него это действительно что-то жуткое и запредельное. Как будто я и вправду вампир. И он вовсе не гомосексуалист. На самом деле, Оливер – сверх-гетеросексуальный мужчина. В любви он словно танцор фламенко. Ты когда-нибудь видел, как танцуют фламенко? Оливер рычит, и кричит, и выгибает спину, как будто стремится от меня оторваться, но все равно он танцует со мной.
Ознакомительная версия.
