Александр Иванович тоже считал, что такого уровня, как у них в Саратове, настоящих профессионалов, здесь в Петербурге среди журналистов поискать днем с огнем, поэтому он собирался своих сотрудников, главным образом, выписывать из Саратова и окрестных областных городков, поселив их на первое время в одном из заводских общежитий на Выборгской стороне. Из числа же старых сотрудников «Резонанса» его вообще мало кто устраивал, большинство из них, по его мнению, абсолютно не умели писать и ничего не смыслили в проблемах замечательного города на Неве, которые ему даже оттуда, издалека, с Волги, были видны гораздо лучше. При этом он весьма скептически окинул Марусю взглядом с ног до головы, и сказал, что, если она надеется получить долги, за которые он, собственно, не несет никакой моральной ответственности, а просто отвечает за других сугубо формально, как это она сама прекрасно понимает, то тогда она должна будет пройти у него испытательный срок, который будет длиться неопределенное время, пока он окончательно не решит, подходит ли она ему, тогда, может быть, ей начнут выплачивать полную ставку, а пока она может рассчитывать разве что на пятую ее часть. И само собой, ей надо будет забыть о том свободном расписании, которым обычно пользуются столичные журналисты, так как у них в Саратове так не принято. Приходить на работу надо будет в девять утра, а уходить, соответственно, в районе шести, но все это только в том случае, если его устроит качество марусиных текстов, с которыми он еще не успел ознакомиться, потому что в настоящий момент у него очень большой конкурс на каждое рабочее место, а непомерно раздувать штат, как это было в старом, а теперь «Новом Резонансе», он не намерен.
Все эти его предложения Маруся должна была, по его мнению, предварительно хорошенько осмыслить и обдумать, прежде чем принимать столь ответственное в своей жизни решение, и подавать ему заявление о приеме на работу, которое он потом должен будет еще рассмотреть и наложить на него свою резолюцию. Что касается тех двух пожилых корректорш, которые ему уже звонили, то на их счет у него уже сложилось вполне определенное мнение, это были абсолютно безграмотные, выжившие из ума пенсионерки, которые почему-то возомнили, что могут выполнять эту сложную и ответственную работу в газете, с ними, в отличие от Маруси, он даже и встречаться не собирался.
Столь сложная процедура получения уже заработанных ею денег Марусю совсем не устраивала, ей очень хотелось найти какой-нибудь путь покороче, чтобы побыстрее получить деньги, которые ей были очень нужны. Она теперь жалела, что так пассивно относилась к этой проблеме в последний год своей работы в «Резонансе», но бессознательно ей было даже как-то приятно думать, что у нее как бы отложена на будущее еще целая тысяча долларов и так, в невыплаченном виде, они даже лучше сохранятся, и потом она почему-то думала, что они никуда не денутся, и она всегда их может потребовать, и тогда сможет купить себе не только мороженое, но и еще много чего, что ей было крайне необходимо, например, какое-нибудь красивое платье, или новую дубленку, или зимние сапоги…
* * *
Сева Азаров, коллега Маруси по «Универсуму», писавший на криминальные темы, посоветовал ей обратиться к адвокату, который консультировал журналистов бесплатно.
В адвокатской конторе «Голицын и Ко» ее встретил видный пожилой мужчина с окладистой бородой и благородной сединой в волосах, чем-то отдаленно напоминающий Тургенева, каким его обычно изображали на старых портретах и в школьных учебниках. Он сразу же сообщил Марусе, что он, являясь представителем старинного русского княжеского рода, основал свою контору вместе с двумя своими племянниками и сыном исключительно для того, чтобы помогать попавшим в беду людям, но это было чем-то и так само собой разумеющимся, ибо это был его професссиональный долг, так его учили в Университете на юрфаке, поэтому он основал контору не только с этой очевидной для всех целью, но еще и с целью возрождения во многом утраченной в годы коммунистического правления традиции настоящей российской юриспруденции, это уже была своего рода сверхзадача, которую он преследовал в каждом своем деле, в каждом своем конкретном поступке и, в сущности, это и было настоящим смыслом всей его деятельности, о которой она, Маруся, как журналист, тоже могла бы где-нибудь при случае написать, не обязательно, конечно, прямо сейчас, можно и через месяц или два, и по какому-нибудь иному поводу.
В приемной, пока Маруся некоторое время ждала своей очереди у кабинета Голицына-старшего, она действительно видела множество вырезок из разных газет, развешанных по стенам, в основном это были публикации под рубриками: «Советует адвокат», «С вами беседует специалист», «В гостях у адвоката», «Юрист предупреждает» и т. п.,- на всех вырезках были фотографии пожилого видного мужчины с благородной сединой.
Главным же условием возрождения этой утраченной традиции отечественной юриспруденции было установление доверия между клиентом и адвокатом, чему и должна была способствовать его славная фамилия, которой Голицын сам лично никогда не кичился и даже сейчас не стал особенно спорить с этими мудаками из Дворянского собрания, которые отказались его туда принять и поставили под сомнение его происхождение, ему на это было глубоко плевать, ведь главное-то было не в фамилии, а в его честности, в которой еще никто из его клиентов никогда не смог усомниться.
Сейчас, например, он вел крупный процесс, в котором защищал местного петербургского журналиста, марусиного коллегу, в его тяжбе с Жириновским. Журналист отснял двухчасовой видеофильм про Жириновского, и, после того, как этот фильм был растиражирован на видеокассетах, Жириновский неожиданно отказался платить ему обещанный авторский гонорар, заявив, что того, что записано на этой кассете, он никогда в жизни не говорил и сказать не мог, а эта кассета уже вовсю продается, более того, он теперь предъявил встречный иск журналисту за грубое искажение его слов и моральный ущерб, хотя всем известно, что Жириновский мог говорить, что угодно и как угодно, это он, собственно, и собирался доказывать в суде. Жириновский же, в свою очередь, настаивал на том, что именно этого, что записано на кассете, он никогда не говорил и говорить не мог. Голицын даже предложил Марусе буквально на следующий день прийти на этот процесс и посмотреть, если ей интересно.
Что касается марусиного дела, Голицын сразу же вызвался ей помочь. Он прекрасно знал Китонову и называл ее не иначе как Оля, он тоже считал, что, несмотря на некоторую абсурдность ситуации, когда долги делали одни, а отдавать их должны другие, тем не менее, по закону это действительно так, поэтому он сразу же при помощи своего помощника составил от имени Маруси заявление в суд. Сначала он даже хотел, было, написать в нем, чтобы судья оформил судебный приказ, так как это было бы даже быстрее, тогда деньги без лишней волокиты просто сняли бы у них со счета и превели Марусе, но потом он решил, что этого будет недостаточно и составил более обстоятельное заявление с требованием возместить не только долг по зарплате, но еще и моральный ущерб в целых две тысячи долларов, который Маруся, а ему как юристу это было совершенно очевидно, в данном случае понесла. К заявлению он приложил справку о задолженности, которую Маруся принесла с собой, все это он положил в конверт, который отдал помощнику, чтобы тот его отправил по назначению.
Однако уже через полторы недели это письмо Маруся получила обратно с разъяснением, что все дела и иски к ответчику рассматриваются судами по месту их нахождения, то есть этот иск должен был рассматриваться Петроградским районным судом, где располагался «Резонанс», а Голицын почему-то отправил его в суд Центрального района, где жила Маруся. Справки о задолженности, которую она добыла с таким трудом, в вернувшемся письме уже не оказалось. Она стала звонить в контору «Голицын и Ко», но безуспешно, на работе его застать ей никак не удавалось, в конце концов, ей дали его домашний телефон.
Она позвонила ему домой вечером около девяти часов, Голицын был в очень веселом расположении духа, громко смеялся и шутил, называл ее «Марусенька», а Китонову — «Оленька», говорил, что он их обеих очень любит и помнит о них, причем не просто помнит, а только о них постоянно и думает, правда, о письме, которое он составил, он уже ничего не помнил, поэтому просил ее перезвонить через час, потому что сейчас был очень занят по работе, у него в гостях был какой-то очередной клиент. Однако через час он был уже совсем грустный, говорил заплетающимся языком и, кажется, даже плакал, он с трудом узнал Марусю и, судя по всему, уже не помнил даже, что она звонила ему час назад, но все равно, трагическим голосом, с едва сдерживаемым рыданием, он долго просил у нее прощения, если он чем-то когда-то ее обидел, потому что он ее, дуреху, очень-очень любил, а русские женщины, по его мнению, те и вообще были самыми лучшими женщинами в мире…
