Мириам, Мириам, а где же наш кофе?
Мириам тут же принесла им по чашечке кофе, даже вазочку с вареньем и большую корзинку с вкусным печеньем.
И уже через полчаса Маруся оказалась на улице, так и не сумев высказать ему свое недоумение, она мучительно старалась вспомнить, о каких долларах, которые, якобы, год назад выплатил ей Серафим, шла речь. Все это казалось ей столь неожиданным и вопиющим враньем, что только теперь, на улице, через полчаса, до нее наконец что-то стало доходить. Кроме того, под мышкой у нее был тяжеленный рулон серого армейского сукна, который достался Серафиму в наследство от его отца-полковника, потомственного донского казака, и который на прощание, в знак своего особого расположения к ней, Серафим ей подарил.
Несколько раз Маруся еще пыталась дозвониться до Серафима, чтобы предупредить его, что, если положенные ей шестьсот долларов не будут ей выплачены, то она заберет свой перевод и отдаст его другому издателю, тем более, насколько она помнила, никаких договоров с Серафимом по поводу этого перевода она не подписывала, ведь деньги он ей выплачивал исключительно по трудовой книжке, в соответствии с записью в которой она некоторое время, якобы, работала у него в издательстве в качестве переводчицы, и только. Однако всякий раз Серафима либо не было дома, либо к телефону подходила его жена, либо он сам куда-то очень спешил, но, когда Маруся все-таки попадала на него, он неизменно подбадривал ее и советовал особенно не расстраиватьсяя, говорил, что все у нее будет в порядке, ведь она еще так молода и так талантлива, лично он от ее переводов в полном восторге, такого мастерства и утонченного чувства стиля он раньше ни у кого не встречал, а ведь у нее еще все впереди, она не должна также забывать, что ей уже выплатили целых шестьсот долларов настоящими живыми деньгами, в то время, как у него на родине в Самаре множество рабочих месяцами сидят без зарплаты, а если им и платят, то унитазами и надгробными плитами… Мириам, в свою очередь, просила Марусю не слишком огорчать Фиму и не доставать его так часто своими звонками, потому что у него очень хрупкое здоровье, и он вообще человек очень нервный, а если он огорчится и от огорчения заболеет, то всем будет только еще гораздо хуже, чем есть…
В конце концов, Маруся вспомнила про Николая Корзуна, который, вроде бы, очень любил Селина и еще Толкина, главным образом за то, что и тот и другой замечательно описывают в своем творчестве замки, от которых он сам был просто без ума. Корзун уже однажды пытался Марусе у нее на кухне продемонстрировать свою любовь к замкам и даже сломал ей стул, прыгая на нем со шваброй под мышкой, изображая средневекового рыцаря, тогда он как раз и говорил о своем большем желании издать Селина, но в тот момент у него на это не было денег. Теперь же он, вроде, был готов к осуществлению этого проекта, во всяком случае, он со вниманием выслушал Марусю, и сразу же предложил ей заключить договор, что касается Серафима, то он считал, что тут Марусе беспокоиться особенно не о чем, если они не подписывали никакого договора. Но на всякий случай, просто чтобы подстраховаться, ей было нужно подать на Серафима заявление в суд, а то вдруг он все-таки выпустит этот перевод, и тогда Корзун как издатель тоже понесет определенные убытки, правда, никаких денег сам он Марусе пока не предложил, а пообещал расплатиться с ней сразу же после выхода книги в свет. Заявление же в суд как автор перевода Маруся должна была подать от своего имени, как частное лицо она на это имела полное право по закону. Корзун же своим авторитетом и по мере собственных сил готов был оказать ей во всех этих разборках поддержку с тыла.
Однако в суде заявление у Маруси с первого раза не приняли, так как оно должно было быть составлено по форме, которой Маруся по неопытности не знала, поэтому ей срочно понадобился адвокат, хотя бы для того, чтобы составить исковое заявление. Сам суд произвел на Марусю гнетущее впечатление, пробыв там около полутора часов в толпе, главным образом, состоявшей из пенсионеров, которые, отталкивая друг друга локтями, стремились проникнуть в кабинет судьи, она почувствовала себя очень плохо и, если бы в это мгновение не подошла ее очередь, она, пожалуй, и вовсе бы выскочила на улицу на свежий воздух, потому что с ней опять случился приступ клаустрофобии, страха перед этим большим скоплением народу и замкнутым пространством, такие приступы часто случались у нее в Париже в метро, а потом, вроде бы, на некоторое время прекратились.
* * *
Адвоката, «специалиста по авторскому праву», по объявлению нашла марусина подруга Ира, и они вместе с ней отправились к нему в большую коммуналку на Среднем проспекте Васильевского острова, где он, как выяснилось, снимал комнату. Это был высокий тощий юноша, во всяком случае, моложе Маруси лет на пять, с выкрашенными в соломенный цвет длинными волосами, он сразу же предупредил Марусю и Иру, что берет полтинник в час, и это по нашим временам совсем не дорого, проконсультировать же за это время он их мог по любому вопросу, какие их только интересуют, так что они могут смело его спрашивать абсолютно обо всем, он им все сразу расскажет и объяснит. Марусю интересовала только судьба ее перевода.
По его мнению, в этом вопросе существовало очень много самых разных неожиданных тонкостей, о которых неподготовленный человек может часто даже и не подозревать, поэтому всем людям так и нужны советы таких, как он. Например, Маруся считает себя автором перевода, а ведь настоящий автор этой книги совсем другой, и где он сейчас находится, ведь, может быть, многое зависит от него… Как она сказала, его фамилия? Селин? Хорошо, так вот тогда, пожалуй, лучше бы сам Селин, а не Маруся к нему сейчас и пришел, и он бы с ним с удовольствием побеседовал, потому что автор-то именно он, а Маруся здесь, вроде как, и не при чем. Люди вообще часто заблуждаются на свой счет и принимают себя не за тех, кем они являются, поэтому то, что Маруся — не Селин, это он сразу мог ей сказать и внести полную ясность в ситуацию, чтобы она, на всякий случай, так не думала… Заметив же, что Ира, после этих его слов, стала как-то слишком нервно ерзать на стуле, он сразу же поспешил ее и Марусю успокоить и даже попросил прощения, если он сказал что-то не то, потому что все это он говорил просто так, для примера, чтобы они поняли, какие сложные и двусмысленные ситуации могут часто и совершенно неожиданно возникнуть во время длительных судебных разбирательств, чтобы мысленно подготовить их ко всему, заставить их немного раскрепоститься, оглядеться по сторонам, для этого ему и нужно было подойти к этой проблеме с совершенно иной, неожиданной стороны. Этот прием он всегда использовал в своих консультациях, и он всегда приносил ему хорошие результаты.
И хотя сам он был, как они видели, еще человек сравнительно молодой, но опыт работы у него был уже достаточно внушительный, и успехи тоже весьма и весьма впечатляющие, в частности, уже сейчас он был заместителем председателя Калининского отделения «Мемориала», организации, в которой многие ребята и сегодня еще от прав человека просто охуевали — при этом он жестом указал на висевший у него над головой портрет академика Сахарова — он же, будучи помоложе, не брезговал и коммерцией, и вообще не гнушался никакой работой, и если, например, у них с Ирой прохудилась сантехника, то он тоже брался им в этом отношении помочь и мог по знакомству достать замечательный, совершенно новый итальянский унитаз, причем совсем недорого, потому что фирма, которую он постоянно консультировал, уступала ему такие унитазы оптом по дешевой цене, а он их уже дальше переправлял, в Псков и в Новгород, где тоже были отделения их «Мемориала». Помимо фирмы, снабжавшей его унитазами, он был знаком еще со многими известными людьми Москвы и Петербурга: музыкантами, писателями, артистами, — некоторых из них ему тоже приходилось иногда выручать в трудной ситуации, правда, большинство его клиентов, к сожалению, были люди уже преклонного возраста, пенсионеры, бомжи, и проститутки, и все они его уже порядком достали, поэтому ему и было так приятно поговорить с интеллигентными дамами, вроде Маруси и Иры…
Маруся наконец-то попыталась изложить ему суть дела, по которому они к нему пришли, но он сразу же замахал на нее руками и сказал, что ему и так все ясно, она может ничего не говорить, потому что, по большому счету, все, что она скажет, никого не интересует, то есть, не его лично, как раз его это очень интересует, но в суде, это уж точно, никого не интересует, и это он прекрасно знал по своему личному опыту. Например, недавно он защищал одну девушку, приехавшую в Петербург откуда-то из Сибири, которую свекровь, после того, как та развелась со своим мужем, выставила за дверь с маленьким ребенком на руках, хотя она была прописана у нее в квартире, и по закону свекровь этого сделать не могла, тем более, что у девушки здесь в Питере больше никого не было, и ей просто негде было даже переночевать, поэтому он вообще не сомневался, что это дело верное, что здесь и так заранее все ясно, выселять его подзащитную никто не имел права, поэтому он весь процесс спокойно сидел и ни хуя не делал, ничего даже не говорил, отказался от своего слова, просто решил немного отдохнуть, раз уж исход был настолько ясен и очевиден, а судья и два народных заседателя, немного посовещавшись, вернулись в зал и вдруг объявили: «Выселить!», — ну тут он совсем охуел, и уже в коридоре, после заседания, подошел к судье и спросил ее, а куда же бедная девушка теперь пойдет, а та ему в ответ: «С улицы пришла, на улицу и пойдет!»- вот так.
