Сергей Мосияш - Фельдмаршал Борис Шереметев

ШЕРЕМЕТЕВ (Борис Петрович, граф) — фельдмаршал, знаменитый сподвижник Петра Великого, родился в 1652 г. В 1669 г. был на службе у царя Алексея Михайловича комнатным стольником. В 1686 г. был послан с окольничим Чаадаевым в Варшаву для ратификации «Вечного мира» с Польшей. В 1695 г. вместе с Мазепой очень удачно воевал турецкие города в устьях Днестра. В начале Северной войны был послан под Везенберг наблюдать за шведами и при их приближении отступил к Нарве. Во время нарвского сражения конница Шереметева бежала с поля боя. Петр, который сам заранее уехал из-под Нарвы, прислал ему ободрительное письмо и приказал двигаться в пределы шведские. Шереметев осадил Мариенбург, но был отбит Шлиппенбахом; зато в поле русские одержали верх. За победу при Эрестфере награжден был чином фельдмаршала. В 1702 г. при Гуммельсгофе разбил наголову войско Шлиппенбаха, разорил Лифляндию, взял 8 городов, завоевал Ингрию. В 1703 г. им был взят Нотебург, при участии Петра. Оттуда он пошел вниз по правому берегу Невы и взял Ниеншанц. Затем Шереметев взял Копорье, Ямбург и этим закончил покорение Ингрии. В 1704 г. Шереметев осадил Дерпт, который в начале штурма сдался. В 1705 г. Шереметев потерпел поражение от войск Левенгаупта.

Петр Великий отправляет Шереметева в Астрахань, где разрастался бунт. Астрахань была взята войсками. Когда волнение было усмирено, Петр Великий щедро наградил Шереметева: он получил более 2400 дворов; сын его из комнатных стольников был произведен в полковники. Вернувшийся из Астрахани Шереметев сейчас же был послан в Курляндию. В 1708 г. он участвовал в неудачной для русских битве при Головчине. В Полтавской битве начальствовал над центром. Участвовал в Прутском походе. Вместе с Шафировым подписал договор с турками. Его сын, Михаил, и Шафиров остались заложниками выполнения условий договора. По возвращении из Константинополя принимал участие в походах в Померанию и Мекленбург. Всю жизнь Шереметев отдал на служение Петру, но из-за тяжелого характера и неприязни к Меншикову не пользовался расположением царя. Шереметев горько жаловался, что ему приходится исполнять на старости лет чужие приказания, что Петр ему ничего не пишет и не исполняет его просьбы. Горячий западник, он тем не менее симпатизировал царевичу Алексею и не участвовал в суде над ним. Умер в 1719 г.

Пятого марта 1697 года над Москвой волочились по небу сырые, хмурые тучи и сыпали то снежной крупкой, то изморосью. Невесело было в столице, жутковато, и виной тому не только погода была.

Сытно отобедав, Борис Петрович Шереметев, блюдя старину, отправился в опочивальню соснуть часок. И только лег, не успел и очей смежить, как в дверях явился испуганный слуга Алешка Курбатов {1}:

— Боярин, от государя к тебе…

Большего сказать не управился: оттолкнув Алешку, в дверь, пригнувшись, явился верзила, на голову выше верхней косячины:

— Борис Петрович, изволь к государю.

Екнуло сердце у боярина, признал в вошедшем любимца царского, Алексашку Меншикова, человека безродного, Бог знает откуда свалившегося. Ране бы не то что в опочивальню, а и на крыльцо ступить не посмел к боярину, выскочка. А если бы и явился, то велел боярин гнать его со двора, а то и собаками притравить, дабы знал свое место. Но это раньше. А ныне… Стыд головушке — испуганно воспрянул Борис Петрович на ложе, засуетился, забормотал униженно:

— Я счас, счас… К государю счас.

Сам натягивал себе сапоги, на Алешку шумнул:

— Вели заседлать Воронка.

— Не стоит седлать, — сказал Меншиков, кривя губы в усмешке. — Я за тобой в коляске.

И в усмешке этой почудилось Борису Петровичу что-то нехорошее, угрозливое. «В коляске! Не заарестовывать ли? За что? Чем виноват?» — мысли тревожные сверлили в голове. И было с чего. Лишь вчера отрубили головы заговорщикам, возглавляемым Цыклером {2}. И вот уж на следующий день спонадобился Борис Петрович государю. Зачем? Для чего? Уж не оговорили ли его на пытках?

— Ну, я жду тебя в коляске, — сказал Меншиков и вышел.

В коридор из боковушки высунулся сын:

— Батюшка, куда вы?

— К государю, Миша. Зовет срочно.

— Зачем?

— Не ведаю… — И, уж сбежав с лесенки вниз, оглянулся.

Михаил Борисович еще стоял наверху, словно ожидая какого-то слова от отца.

— Молись за меня, Миша, — пробормотал боярин и выскочил на двор.

Когда взобрался в коляску, сел рядом с Меншиковым, невольно отдуваясь, тот приказал вознице:

— В Кремль…

Коляска, запряженная парой, покатила по улице, переваливаясь на рытвинах и ухабах, разбрызгивая грязь со снегом. Когда выехали на Красную площадь, возница поворотил к Спасским воротам мимо Лобного места и свежего столба, на котором высились взоткнутые на острые штыри головы казненных.

— Ты гля!.. — толкнул Меншиков локтем под бок боярина. — Ворон уж Соковнина оседлал, в глаз ему целит. Гля, гля!..

Невольно косится Борис Петрович на столб, по бороде седой и длинной узнает боярина Соковнина, крестится машинально. Страх по спине подирает: «Ведь родственник же он Ему. За что ж его-то?» И уж мстится Борису Петровичу, что не случайно Меншиков мимо казненных повез его, словно намекая ему, что, мол, ждет тебя. А може, просто пугает? Ведь Шереметев и слыхом не слыхал об этом заговоре, ни сном ни духом. Однако ж поджилки трясутся у боярина. Вроде и не виноват, а страшно: отчего это государю понадобился он сразу после казней?

Въехали в Кремль, подкатили к Постельному крыльцу. Поднимаясь по ступенькам, споткнулся Борис Петрович. «Ох, не к худу ли сие?» Меншиков шагал широко, перемахивая через ступени. Поспешая за ним, боярин думал с осуждением: «Эк скачет, как жеребец-трехлеток, словно не в царский дворец является, а в конюшню. Никакого трепету и благоговения. Что с него взять — быдло!»

— А-а, привез!.. — воскликнул царь, поднимаясь из-за стола, заваленного бумагами, пронзая боярина пытливым взглядом.

Хотел Борис Петрович пасть на колени, но Петр предупредил его:

— Но-но, без этого. Я не икона. — Повернулся к Меншикову: — Александр, ступай в Посольский приказ, пусть Лев Кириллович {3} подойдет.

Меншиков ушел, царь опять оборотился к столу, на котором дыбились листы бумаги. Перебирая их, спросил:

— Пошто, Борис Петрович, вчерась не изволил быть в Преображенском? Аль злодеев жалко стало?

— Что ты, государь, чего их жалеть, заслужили. А не был я болезни ради. Прости за-ради Христа…

— Чем болел-то?

— Да, видать, застудился где-то. Погода-то вишь какая.

— Ты воин, боярин, закален должон быть.

— Вот то-то и штука, государь, на походе-то, бывало, и на снегу, и в сырости спишь, да на брюхо голодное — и ничего. Не чхнешь. А тут дома, в тепле и в сытости, — и на тебе.

— Стал быть, разнежился шибко. Не к пользе дом-от?

— Эдак, эдак, государь!..

— Где болит-то?

— Да в грудях вот тут доси колит. А вчера сопли ручьем лили, голова как с похмелья трещала.

Шереметев постепенно успокаивался, поняв, что не на казнь зван, раз государь о здоровье справляется.

— Вечером вели баню истопить, — посоветовал Петр, продолжая перебирать листы, — напарься как следует, да хлопни на сон кварту вина покрепче, да закуси медом липовым. Укутайся. Пропотей и утром будешь как новый.

— Спасибо, государь, так я и сделаю, — вздохнул облегченно боярин, веселея сердцем.

А Петр меж тем перекинул несколько листов на столе, нашел искомый. Поднял глаза на боярина, темные, выпуклые. Прищурился:

— А теперь скажи, Шереметев, какие у тебя были отношения с полковником Цыклером?

— С Цыклером? — удивился боярин. — Никаких, государь.

— А он о тебе вспоминал на дыбе-то. Вспоминал.

«Час от часу не легче!..» — насторожился вновь Борис Петрович, но виду не подал, молвил, пожав плечами:

— Что он мог обо мне вспоминать, государь? Он ведь с тобой под Азов ходил, не со мной. И потом, на дыбе-то под кнутом и отца родного оговоришь.

— Он не оговаривал тебя, напротив — хвалил.

— Хвалил? — удивился Шереметев. — Нужна мне его похвала!

— Вот здесь… — Петр щелкнул пальцем по листу, — в допросном листе с его слов написано, что-де стрельцы очень любят боярина Шереметева.

— Ну и что? — нахмурился боярин и даже подбородок вздернул горделиво. — А было бы лучше, если бы воины ненавидели своего воеводу? Да?

— Я так не говорю, но по всему Цыклер на тебя виды имел, думал, сразу после убийства царя ты подымешь стрельцов.

— Прости, государь, но я на службе у тебя, не у Цыклера. И, кажись, служил исправно, — отвечал, бледнея, Шереметев, и уж не от страха, от возмущения. — Вон по Днепру с ходу два города взял, и, между прочим, с нерегулярным войском.