Выйдя во двор, залитый солнцем, Шереметев сразу догадался, отчего помягчел так градский войт. Там стояла золоченая карета, запряженная парой белоснежных коней, у распахнутой дверцы высился поляк в расшитой серебром ливрее, а с ним рядом — Алешка, рот до ушей.
— Борис Петрович, король прислал за вами, — произнес торжественно Курбатов. — Он ждет вас во дворце.
Сия громкая тирада предназначалась не столь боярину, сколь стражникам злополучной заставы.
Когда мчались в карете в Краков, Борис Петрович спросил Курбатова:
— Король-то кто? Чей?
— Курфюрст саксонский Август {22}.
— Ага! Значит, наша взяла, — молвил удовлетворенно Шереметев. — Не вышло у французов-то.
— Так ведь он ни бум-бум по-польски, Борис Петрович.
— Как же ты говорил?
— Кое-как на немецком.
— Ну и я так же буду. Мало-мало шпрехаю. Жаль, конечно, по-польски-то у меня лучше получается.
У дворца королевского Бориса Петровича встретили, провели в огромный зал, наполненный людьми, громко провозгласили его представление: «Русский генерал Шереметев!»
Навстречу Борису Петровичу двинулся высокий и красивый мужчина, одетый в золотобортный камзол из бархата, из рукавов которого высовывались ослепительно белые кружевные манжеты. Узкие панталоны заходили ниже колен и были застегнуты на перламутровые пуговицы.
«Король, — догадался Шереметев. — Пожалуй, будет под стать нашему государю».
— Дорогой генерал, — проговорил улыбаясь Август, — как мы рады приветствовать вас на польской земле, вас как представителя нашего союзника!
Август, не обращая внимания на придворных, взял гостя под руку и увлек из зала, сказав негромко:
— Нам есть о чем побеседовать наедине.
Придя в кабинет, Август налил в хрустальные бокалы какого-то пахучего вина, кивнул Шереметеву:
— Выпьем за встречу.
— Ваше здоровье, ваше величество, — поднял бокал Шереметев.
Август отпил половину, поставил бокал на стол, опустился в кресло, жестом приглашая сесть напротив и гостя.
Борис Петрович выпил до дна и, уловив тень удивления на лице короля, сказал:
— За здоровье полагается пить до дна.
— О-о! — воскликнул Август. — Это, наверно, есть русский обычай?
— Наверно, — согласился Шереметев.
Король засмеялся, потянулся за своим бокалом и залпом выпил остатки.
— Х-хороший обычай. Иной раз хочется навернуть ведро, так нельзя. Этикет. Еще, чего доброго, свиньей обзовут.
— Вообще-то я, ваше величество, этим не увлекаюсь. И выпить ведро никогда не хотелось.
— Уж не обиделись ли вы, генерал?
— Что вы, ваше величество, напротив, я вам очень благодарен, что вытащили меня из тюрьмы.
— Я накажу этого дурака войта.
— Не надо, ваше величество. Я сам виноват, вздумал ехать инкогнито, это с кучей-то слуг. Он заподозрил, что я шпион, и взял под стражу. Как человек военный, я одобряю его действия.
— Ну ладно, черт с ним, с войтом. Как ваше имя, генерал?
— Борис Петрович, ваше величество.
— И что ж позвало вас в дорогу, Борис Петрович?
— Обет, ваше величество. Я дал себе клятву, что если святые апостолы Петр и Павел помогут мне победить неверных, то я обязательно поеду поклониться их мощам.
— И они помогли? — спросил Август, едва кривя губы в усмешке.
— Помогли, ваше величество. И я по обету, данному мной, еду поклониться святым.
— Ну что ж, раз Петр и Павел ваши патроны, надеюсь, они помогут вам преодолеть этот неблизкий и опасный путь.
Шереметев догадывался, что король не верит ни единому его слову, но сообщать об истинной цели своего путешествия не спешил. Колебался. Ведь когда царь наставлял его в путь, Август еще не был польским королем, о нем и речи не шло. И естественно, никакого письма к нему не писалось. А король, словно зовя к откровенности, сказал решительно:
— Борис Петрович, я надеюсь, что мы в союзе с вами переломаем кости султану.
— Дай Бог, дай Бог!
— В этой чертовой Польше дурацкие порядки. Короля выбирают — словно это лошадь. Каково? Ян Собеский умер год назад, и вот целый год они жили без короля. Это все равно что человек без головы. Верно?
— Пожалуй, — усмехнулся Шереметев. — Но человек без головы год не протянет, ваше величество.
— Но это я к примеру говорю. У них ведь сейм — верхняя палата — почти не имеет власти, хотя в нем два великих подскарбия {23}, два подканцлера, два великих канцлера, два надворных маршалка {24}, и вот еще два великих гетмана. Обратите внимание, сколько великих — и ни у кого на мизинец власти. Нижняя палата, так называемая Посольская изба, состоит из послов от каждого воеводства. Воеводств, заметьте, более полусотни, в каждом из них созывается сеймик, и на нем выбирается посол в нижнюю палату. Этот посол по рукам и ногам связан с сеймиковой инструкцией. Что ему наказали, то и выполняет. А сеймиков шестьдесят, стало быть, столько и инструкций.
— Да, действительно, — покачал головой Шереметев.
— Послы съезжаются на конвекционный сейм для выбора короля, и почти все с саблями. Думаете почему?
— Интересно.
— Вот то-то. Чтоб отстаивать наказ своего сеймика оружием.
— Что? И дерутся?
— А как же. Обязательно. И ранят друг друга, а то и убивают.
— И на ваших выборах рубились?
— Еще как!
— Но все же вас выбрали, ваше величество.
— Хэх!.. Выбрали… — засмеялся Август. — Если б не ваш царь, вряд ли мне досталась польская корона {25}.
— Так что? Государь заезжал сюда? — удивился Борис Петрович.
— Зачем? Он прислал из Кенигсберга письмо для ясновельможных, где недвусмысленно пригрозил, что если они изберут королем французского принца Конти, то этим нарушат мирный договор с Россией, поскольку принц держит сторону султана, и в этом случае Польша станет врагом Руси. Так и написал в грамоте: такого короля в дружеской Польше мы видеть не хотим. Письмо его на сейме зачитал ваш представитель Никитин. Оно явилось для многих панов как ушат ледяной воды. Отрезвило горячие головы. И на выборах за меня проголосовало большинство. А сторонники принца, оставшись в меньшинстве, сразу за сабли.
— И рубились?
— А как же. Так вот, семнадцатого июня я был избран королем. Ну а на коронационный сейм сюда, в Краков, я пришел со своей армией. Это лучший аргумент в споре. И ваш государь, спасибо ему, придвинул армию Ромодановского {26} к польским границам. Так что коронация прошла вполне благополучно.
— А как к этому отнеслись другие посольства?
— Меня, помимо России, поддержали Австрия и Бранденбург. Даже вдова Яна Собеского Мария-Казимира была на моей стороне.
— Королева? Она-то почему?
— Она ненавидит французского короля Людовика XIV. Ну а я… — Август засмеялся. — Я еще не встречал женщины, которую бы не смог влюбить в себя {27}. Давайте выпьем за успех у них.
— У кого?
— У женщин, разумеется.
Август опять поднялся с кресла, наполнил бокалы, взял свой.
— Ну, Борис, за женщин.
Осушив бокал, опустился опять в кресло, проговорил с нескрываемым удовлетворением:
— Ваш царь первым поздравил меня с избранием и выразил надежду на союз с Польшей. Я через Никитина велел передать царю мое честное слово, что буду всегда заодно с ним против врагов Креста Святого, и мой низкий поклон за изъявленный Петром аффект в мою пользу. Я тщу себя надеждой лично повидаться с ним.
— Я полагаю, ваше величество, он, возвращаясь из Голландии, обязательно заедет к вам.
— Зачем он поехал туда? Если, конечно, не секрет.
— Ну, официально это Великое посольство поехало приискивать союзников на борьбу с Турцией.
— Ну, Голландию — эту купчиху — вряд ли удастся соблазнить на драку с султаном.
— У государя и другая цель: выучиться там правильному судостроению и вождению кораблей. Нанять побольше профессиональных моряков, военных, закупить оружия. Кстати, сам он едет туда инкогнито.
— Даже так? — удивился король.
— Да. Он всем спутникам запретил величать себя за границей государем под страхом наказания.
— А как же?
— А просто — Петр Михайлов. Десятник.
— Видно, ваш царь оригинал, Борис… э-э…
— Петрович, — подсказал Шереметев.
— Да, да, я так и хотел сказать, Борис Петрович. Сдается мне, мы подружимся с ним по-настоящему. Говорят, он с меня ростом?
— Да, ваше величество, пожалуй, вы одного роста, — согласился Шереметев. — Может, и силой равны.
Видимо, последние слова задели самолюбие Августа: он молча взял со стола бокал свой, обернул его носовым платочком и, кажется совсем не напрягаясь, раздавил в кулаке. Осколки высыпал на стол. Заметив удивление на лице гостя, предложил:
