Глава первая
КОНИ НА КРАСНОМ ЛУГУ
Недавно прошел дождь. Сырой хворост разгорался плохо, костры едва тлели, дым низко полз над землею, спускался по пологому берегу к реке, уходил в камыши и растворялся в холодном воздухе ночи.
Иван почуял: коченеют ноги, и осторожно, чтоб не плеснула вода, переступил, с трудом выбираясь из илистого дна. Сильнее потянуло дымом от половецких костров, примешались запахи мяса, сыромятной кожи. Иван проглотил слюну, шепотом выругался. Ему захотелось есть, и голод заставил забыть о замерзших ногах.
Камыши стеной поднимались у самого берега Хопра, где передовой отряд половецкого хана Барчака встал ночевкой. Дружина Евпатия Коловрата, воеводы князя Рязанского, укрылась в зарослях ольховника на другом берегу реки. Едва стало смеркаться, воевода призвал к себе сотника Ивана, велел с темнотой подобраться к половецкому стану, выждать время и угнать лошадей.
— Пойдут с тобой два ратника, — сказал Коловрат. — Они поддержат, коли что.
— Один управлюсь. Лишние люди — только помеха.
И вот стоит среди камышей по горло в воде половину ночи, а на том берегу поганые никак не угомонятся. Время от времени поднимает Иван голову к небу и смотрит, как Лось[1] встал, и высоко ли поднялись Стожары. Лось хвостом в зарю еще не повернулся, до утра время есть, а вот заполночь перевалило, это точно. В деревнях уж первый спень[2] прошел, по разу петухи прокричали, а здесь какие петухи… Только ждать Ивану дольше нельзя, надо к берегу продвигаться, пока не застыл вовсе, да ближе к утру и лошади беспокойнее, ладить с ними труднее.
Иван вытащил с усилием ногу, ил совсем засосал, потом другую потянул, медленно стал приближаться к берегу, осторожно раздвигая под водой камышовые стебли.
Неожиданно пальцы ткнулись в корягу. Он обхватил ствол руками, подтянулся и лег на корягу грудью. Дым щекотал сотнику ноздри, он едва сдержался, чтобы не чихнуть, когда выбирался на берег. Крался потаенно, сторожко прислушиваясь к пасущимся на лугу половецким лошадям.
Тело, застывшее в воде, слушалось плохо. Но мало-помалу кровь заиграла в жилах. Иван подбирался все ближе. Он припадал к земле, замирал, когда до него доносились шорохи у костров, переклик дозорных.
Вот и кони. Стоят спокойно. Притих, затаился и рязанский сотник, пусть пообвыкнут, освоятся лошади с присутствием человека. Обождав малость, Иван снял осторожно шапку, вынул краюху хлеба, густо обсыпанную красноватой солью…
Ясно горели звезды в небе. Было еще темно. Только Лось норовил хвостом в зарю повернуться. Еще немного — и посветлеет небо…
Привстал Иван, поднял хлебную краюху над головой, начал подбираться к жеребцу, отодвинувшемуся от табуна в сторону, шагов на двадцать. Жеребец пофыркал-пофыркал, ударил копытом и мягкими губами бережно принял хлеб.
Мигом взлетел Иван на коня. И торжествующий клич разнесся над уснувшей рекой, под безучастными звездами, дошел он и до русских ратников, что ждали сигнала выше и ниже по реке от половецкого становища.
Ринулся жеребец в поле, увлекая за собой коней. Уклещившись, сидел Иван на лошадиной спине, ухватив коня за гриву и сжимая упругие бока его босыми ногами.
Ночь раскололась от криков, свиста стрел и топота коней. Позади остались костры и шатры половцев, впереди была вольная степь.
Все дальше и дальше уходили кони. И стало Ивану казаться — будто крылья у половецкого жеребца. Конь уже в воздухе и летит к звездам. Голова у Ивана закружилась, потерял он опору, повалился наземь.
…Когда во вчерашнем вечеру сотник Иван по крепкой лестнице поднялся в верхнюю половину просторного овина, по самую крышу забитую духовитой мостью[3], перевалило заполночь, и был он сам уже в крепком хмелю. Света разжигать не стал, поленился, на коленях подобрался к расстеленной шубе. Немного поворочался, голова гудела, а когда совсем было успокоился и сквозь медленно выходящий хмель стал думать о завтрашней встрече с Коловратом, сбиваясь порой на иные мысли, показалось Ивану, будто кликает его кто. Открыл глаза. Батюшки, да уж и утро настало!
И сразу сон свой вспомнил, про недавний бой с половцами. Тут его снова позвали со двора. Иван заторопился одеваться. Едва порог переступил, ударили на колокольне Успенского собора к заутрене, слева у Бориса и Глеба подхватили, подале, у городских ворот, отозвался Спас, и пошли петь-говорить колокола над столицей княжества Рязанского.
На дворе сотника Ивана в нарядной одежде стояла молодая хозяйка.
— Пошто зовешь, Анфисушка? — спросил Иван. — Али скучно спалось?
— Хорош, видно, был муженек во вчерашнем дне, что про жену забыл и в овин умостился. Плесни на себя водой да ступай к воеводе. Кликал тебя спозарани. Верно, по делу зовет.
У кузницы Евпатий Коловрат следил, как закаливали мастера мечи. Он издали заметил сотника, пошел ему навстречу.
— Табуны уж на лугу, Иван… Иль забыл уговор: поранее выйти да коней дружине добрых сыскать?
По каждой весне пригоняли под Рязань лошадей на большое торжище, что устраивали на второй день после летнего Николы дня. С задонских степей, с Дикого Поля, из-за Елецкого края, со стороны Мокши и Цны двигались кони на Красный луг, окаймленный с двух сторон реками Окой и Проней. Сюда, к Рязани, собирали поджарых степняков, горбоносых, с тонкими ногами, умеющих по-над полем словно летать. Шли на Красный луг боевые бахматы с богатырской грудью, заволжские лошадки, ростом невеликие, а выносливости непревзойденной, тяжелые битюги с черниговских уделов, привычные до трудной крестьянской работы.
Каких только лошадей не видели на Красном лугу! И своих, рязанских и суздальских заводов, и далеких, западных кровей потомков. Для особых княжеских выездов предназначенных приводили из-за южных морей добытых, невиданных в русской земле красавцев с чисто-белой шерстью по черной коже.
Большим докой по лошадиной части был сотник Иван, первый помощник Евпатия Коловрата в этом непростом деле. Не раз сватали его в конюшие, да не пошел Иван в службу на княжий двор… Любил он простор и волю, пропадал в далеких боевых походах. Воином был отменным, и, памятуя, что в дружине Евпатия, которая ладилась для ратных испытаний, народ должен быть переборный, князь Юрий отказался от мысли заполучить Ивана в главные конюшие.
— Мои сборы недолги, — сказал Иван воеводе. — Глаза на месте, руки, слава господу, по-прежнему к плечам пришиты. Будем смотреть, коня заставим свой норов показать, так и отберем лошадок на дружину. Можно и направляться, готов я.
Весь день пробыли они на Красном лугу. И одного коня не сразу выберешь, а когда их потребны десятки — заделье совсем хлопотное, да и трудное. Однако всякая работа к концу приходит. Порешили и эту. Коловрат зазывал Ивана и его помощников к обеду, который по времени и за ужин бы сошел. Тут Иван вывел последнего коня, доброго каракового жеребца вороной масти, с подпалинами. Жеребец косил глазом, нервно подрагивал резко очерченными ноздрями. Иван подвел коня к воеводе:
— Возьми на племя, Евпатий. Крутую силу вижу у жеребца.
— Дик он, пожалуй, необъезженный еще.
— А это мигом, — сказал Иван. — Держите его, молодцы, изготовьте для пробы!
Никогда не носил на спине человека жеребец. А как почуял, что оседлали его, взвился свечкой в синее небо. Только земля его назад притянула, и удила едва не разорвали губ. Снова поднялся конь, и опять подчинил его человек. Опасался Иван, что после неудачной попытки сбросить седока, жеребец опрокинется на спину. И горе тому, кто зазевается, не догадается сам упасть на землю, придавит его степняк. Но этот конь был гордым жеребцом. Не мог он рухнуть на землю, не мог позволить себе такого. Коротко заржав, рванулся на толпу. Мгновенно расступились люди. И он понесся, кидая по-особому вперед длинные ноги. В мгновение ока пропал Иван с Красного луга. Ратные люди только головами покачали да стали выводить в город купленных коней, чтоб расставить по конюшням.
А конь все нес и нес сотника Ивана, не проявляя намерения сдаться. Сотник изо всех сил давил его бока, играл удилами, сминал железом конскую прыть. Но жеребец будто не чуял боли.
Страха Иван не испытывал — не впервой коней объезжать. Дал он пробеситься, промяться жеребцу, время ведь надо было ему, чтоб уразуметь силу человека, смириться с нею. А когда понял, что дозрел гордый корак, тут и сжал Иван коню бока посильнее, затянул удила. И вдруг остановился жеребец, так и застыл на месте, как вкопанный.
Остановился и грустно заржал. Победил ты меня, человек. Значит, так и быть, принимаю волю твою.
