ЯРИЛИНО СЕРДЦЕ
— Оживи-ка костер, — сказал Федоту бородатый ратник по прозвищу Медвежье Ухо, — в такую ночь огонь полыхать-праздновать должен.
Федот Малой (прозванный так потому, что в дружине Евпатия Коловрата был и второй Федот — Корень), нашарив в расступающейся от света костерища темноте сучья, кинул их в огонь.
Поначалу потемнело, потом сухие ветви занялись, и круг людей, усевшихся у костра, стал шириться.
Часть дружины стояла в дозоре, а те, кому полагалось менять дозоры, спать не ложились: ночь была очень уж хороша, ночь на Ивана Купала. И места здесь добрые на берегу Хопра, по южной границе княжества Рязанского. Вот уже третью неделю стояли ратники Коловрата, ожидая очередной вылазки хана Барчака: о приготовлениях половцев к военному походу на землю Рязанскую донесли князю Юрию верные люди.
— Дядя, — обратился Федот Малой к Медвежьему Уху, — про «огонь-цвет» расскажи. Ведь его только в сегодняшнюю ночь и сыскать можно. Так все сказывают…
Был Федот еще безусым парнем, пошел он с дружиной впервые, воспитания был смиренного, приучен уважать старших, набираться от них ума-разума. Молодого ратника в дружине приняли отечески. Хоть и посмеивались над неумением, ребячьим удивлением его, но по-доброму шутили, беззлобно, понимая, что Федот Малой — они сами в минувшие годы.
— Я-то что, — молвил Медвежье Ухо, — знать знаю, да язык коряв, чтоб красивые говоренки складывать. Сотника надо просить.
— Ладно вам, — откликнулся сотник Иван, — не до говоренок. По утру выступаем, спали б лучше.
— Ничего, брат Иван, — послышался голос из темноты. — Сказывай им. Ночь и верно коротка, да ведь и празднична. В Рязани спать люди не лягут до последних петухов. Костры жгут, игрища по лесу водят. Нам ноне такое не выдалось, так хоть послушаем говоренки твои. — Это сказал Евпатий Коловрат. Он обошел дозоры, что выставила дружина в сторону Дикого Поля, откуда всегда жди напасти, и незаметно приблизился к костру, где сидели его воины. Они потеснились. Воевода сел у огня, щурясь от света костра и улыбаясь в бороду.
— Тогда ладно, — сказал Иван, — слушайте о том, как отец наш, ясноглазый Ярила, полюбил Землю-кормилицу.
Рассказ сотника о Ярилином сердцеМолод был тогда ясноглазый Ярила и состоял в холостяцком звании. Без устали носился по синему небу, колобродил, удалью своей перед сестрами-звездами похвалялся. А внизу под небом коротала одиночество Земля-кормилица. Хоть и прозвана она была кормилицей, да некого было ей кормить. И лишь только вздыхать ей оставалось, когда видела лихого Ярилу, который на нее, на Землю, взглянуть ни разу не догадался. Долго ли, коротко ли жили они рядом, только однажды возвращался молодой Ярила домой и уж очень притомился в тот раз. Сморила его усталость, а идти еще далеко. Прилег он на грудь Земли-кормилицы и уснул. И тут свершилось чудо. Жаркое тепло Ярилиного тела согрело Землю-кормилицу, и расцвела она. Спит Ярила, и так сладко ему, как никогда не было еще. Проснулся Ярила и не поймет, где же это он… Вокруг невиданной красоты луга с яркими цветами, ручьи, птицы поют. «Что это, — спросил Ярила, — какое чудо все пробудило?» И услыхал голос Земли-кормилицы: «Тепло наших сердец, Ярилушко!»
С той поры возлюбил ясноглазый Ярила Землю-кормилицу.
Прошло время, и принесла Земля-кормилица молодому супругу дочь. Сильно обрадовался Ярила, что положил начало новому роду.
— Будет множиться род человеческий на общую радость нашу, — воскликнул он радостно, пестуя новорожденную. — А у нас с тобой, Земля, забот приумножится. Ты как истая кормилица будешь даровать людям хлеб. Я — свет, тепло, без коих ни радости, ни счастья, ни самой жизни в этом мире не может быть.
Стала расти-подрастать девица. А родитель ее засобирался в дальнюю дорогу. Заплакала девочка. Ярила и говорит ей:
— Не кручинься. Хоть далеко от тебя буду, а приветы стану посылать. Коли закроют глаза мои черные тучи или отдалюсь так, что не дотянусь к тебе взглядом, пусть обогреет тебя и детей твоих, внуков Ярилиных, частица моего сердца. — Протянул Ярила кусочек своего сердца и отправился в дальнюю дорогу. Пока недалеко он был, тепло и свет от ясных глаз Ярилиных приходили к дочери и согревали ее. Потом и тепла, и света становилось все меньше, и вот настало время, когда лишь мельком мог взглянуть Ярила на оставленную далеко-далеко любимую дочь.
Страшно стало ей. Только частица Ярилиного сердца продолжала согревать девнину, давала силы и помогала дождаться возвращения родимого батюшки. Едва заприметила дочь отца за околицей, бросилась навстречу. Раскрыла руки, чтобы обнять, а дарованный кусочек возьми да упади на Землю. Разбился он, рассыпался на мелкие-мелкие частички. Так они и остались у Земли-кормилицы на груди, и превратилась каждая в невиданной красы цветок, и называют его «цвет-огонь» или «Ярилино сердце».
Земля-кормилица обиделась на дочь, что не уберегла частицу отчего сердца и положила зарок на «цвет-огонь». Невидим он стал для людского глаза. Только одну ночь в году цветет «Ярилино сердце», в ночь на Ивана Купала[4], и редкому человеку удается увидеть этот цвет. Ярилины враги стерегут его. Мало кто из людей рискнет отправиться за ним. Уж очень большую силу дает «Ярилино сердце» человеку. Сорвет он в Иванову ночь огненный цвет, и становится понятен ему язык каждого дерева, каждой травинки, говоры птиц и зверей. А уж про мысли человека и говорить не приходится. Велик дар Ярилы! Настолько велик, что слабый человек гибнет от той силы, что вдруг оказывается в его руках.
А Ярила всегда с людьми. Как и обещал, одаривает всех теплом и светом. Потому и празднуют они его день, тот, когда дочь в радости, бежавшая к родимому батюшке, обронила подаренный ей кусочек отцовского сердца.
В этот день отец наш ясноглазый поднимается высоко-высоко, чтобы получше рассмотреть, что же делается там на земле, как живут люди. Нет ли меж ними свары какой, или требуется им какая-нито помога. И внуки Ярилы, зная, что он смотрит на них, устраивают в его честь веселые игрища, жгут костры, водят хороводы, пьют во здравие его хмельную брагу.
Замолчал Иван, не заводили разговор и ратники. Припомнилась сразу Рязань-матушка, где остались жены, матери и ребятишки. От шумного гулянья в честь Ярилы да хмельной браги никто б из них не отказался, да что поделаешь, если тревожат родную землю враги, и не будь их, удальцов рязанских, здесь, у Дикого Поля, никаких праздников на Рязанщине не было бы вовеки.
Так никто и не промолвил слова до той поры, пока Евпатий Коловрат не сказал ложиться спать, кроме тех, кому надлежало менять стражу. Дружинники молча укладывались, Федот Малой спрашивал о чем-то шепотом Медвежье Ухо. Тот отмахивался, бубнил под нос, но стихли и они.
Сотник отправился менять караулы, Коловрат прилег у костра. Не спалось. И он долго глядел на затухающий огонь. Он вспомнил слова сотника Ивана о том, что обладание Ярилиным даром никогда не идет человеку на пользу, подумал, что слабому и впрямь не справиться с великим таким даром, смежил глаза и уснул.
Евпатию показалось: едва закрыл он глаза, как раздался боевой клич его воинов. В один миг воевода был на ногах.
Небо посерело. Дружинники спешно, но без лишней суеты, разбирали оружие. Ржали кони. Бряцал металл, а от реки несся топот.
В утреннем сумеречье возник гонец. Он подлетел к конному уже Коловрату и, задыхаясь, прокричал:
— Половцы идут через реку!
Глава третья
В РЯЗАНЬ С НЕДОБРОЙ ВЕСТЬЮ
На счастье оказалось, что поднимать тревогу не приспело. И биться рязанским удальцам было не с кем. Через Хопер-реку переправлялся небольшой конный отряд половецкий. И едва ночь на уход пошла, напоролись половцы на дозоры рязанцев. В темноте и не разобрать — двадцать ли конников вылетело к ратникам, сторожившим переправу, али две сотни и поболе.
Скоро все улеглось, успокоилось. Не с дурным умыслом ночные гости пришли.
Был у князя Юрия Рязанского не то чтоб великий друг, но неплохой товарищ, хотя и не православной веры, дальний родственник хана Барчака, хан Куштум. С половецкой родней Куштум не ладил, а с рязанцами и торговлю вел, и в гости ездил, старался все дела добром и миром решать. Это он и переправлялся через Хопер, направляясь в Рязань с важной, как сказал он Евпатию Коловрату, вестью для Юрия Ингваревича.
Радуясь, что ошибка быстро распозналась и не пролилась по случайности кровь, воевода и хан решили позавтракать вместе, благо короткая ночь поблекла, наступил день Ивана Купала.
— Что так спешил, хан? — спросил Евпатий Коловрат. — И ночью не оставил путь-дорогу…
— Нехорошую весть везу великому князю Рязанскому.
Рассказал хан Куштум, что из-за Великих степей, с другого края земли движется неисчислимое войско могучего Бату-хана. Когда идет орда, так называют это войско, пыль, поднятая копытами лошадей, затмевает солнце, и тогда наступает ночь. Многие царства покорил и предал огню Бату-хан. Недавно с Булгарским царством расправился, разорил его, и теперь, как доносят с берегов Волги верные Куштуму люди, идет на закат солнца, через мордовские племена, на здешние земли.
