Александр Дюма - Кровопролития на Юге

Быть может, наш читатель, всецело поглощенный последними своими воспоминаниями, восходящими к Реставрации, подивится тому, что мы, заключаем картину, которую собираемся перед ним развернуть, в столь широкую раму, охватывающую не менее двух с половиной столетий; но все на свете имеет свои причины, всякая река — свои истоки, всякий вулкан — свой очаг; дело в том, что с 1551 по 1815 год на тех землях, куда мы теперь устремляем взгляд, действие постоянно сменялось противодействием, месть — расправами; дело в том, что религиозная летопись Юга представляет собой двойной список деяний, чинимых фанатизмом на благо смерти, список, начертанный, с одной стороны, кровью католиков, с другой же — протестантской кровью.

Центром этих великих политических и религиозных потрясений на Юге, которые, подобно подземным толчкам, подчас колебали даже столицу, всегда оказывался Ним; поэтому мы избрали Ним стержнем нашего повествования, которое подчас будет от него удаляться, но всякий раз возвращаться назад.

Ним, присоединенный к Франции Людовиком VIII и управлявшийся консулами, которые начиная с 1207 года сменили у власти виконта Бернара Атона VI, едва успел в бытность епископом Мишеля Брисонне отпраздновать явление мощей святого мученика Василия, покровителя города, как во Франции распространились новые учения. С самого начала Ним приложил руку к гонениям, и в 1551 году нимское сенешальство распорядилось сжечь на площади нескольких реформаторов, в числе коих находился Морис Сесена, просветитель Севенн, застигнутый на месте преступления во время проповеди; с тех пор у Нима было два мученика и два покровителя — одного чтили католики, другого протестанты, и святому Василию после двадцати четырех лет господства пришлось поделиться честью покровительства с новым соперником.

Морису Сесена наследовал Пьер де Лаво; с разницей в четыре года эти два проповедника, чьи имена уцелели в отличие от многих других имен неведомых и позабытых мучеников, были преданы смерти на площади Саламандры; вся разница между ними та, что первый был сожжен, а второй повешен.

При последних мгновениях Пьера де Лаво присутствовал Доминик Дерон, доктор богословия, но, вопреки обыкновению, на сей раз не священник обратил осужденного, а осужденный священника. И вот слово, которое пытались задушить, зазвучало вновь. Доминик Дерон был осужден по приговору суда, подвергнут преследованиям, затравлен и спасся от виселицы лишь тем, что убежал в горы.

Горы — убежище для любой секты, зарождающейся или поверженной: королям Господь даровал города, равнины, моря, зато слабым и угнетенным он даровал горы.

Впрочем, гонения и прозелитизм шли рука об руку, но кровь произвела свое обычное действие: она удобрила почву, и через двадцать три года борьбы, после того как было сожжено или повешено несколько сот гугенотов, в один прекрасный день вдруг выяснилось, что большинство жителей города Нима — протестанты. И вот в 1556 году консулы Нима получили жестокий нагоняй за то, что город склоняется к реформации. А в 1557, то есть через год после этого выговора, король Генрих II был вынужден передать должность председателя гражданского и уголовного суда протестанту Гийому де Кальвьеру. Далее судья-чернокнижник распорядился, чтобы при казни еретиков присутствовали консулы в капюшонах: горожане, члены суда, отменили смертный приговор, так что королевская власть оказалась бессильна перед их решением, и казнь не состоялась.

Умер Генрих, и под именем Франциска II на трон взошли Екатерина Медичи и Гизы; если народам подчас и выпадают праздники, то лишь на время, когда они хоронят своих государей; Ним воспользовался церемонией погребения Генриха II, и 29 сентября 1559 года Гийом Може основал в городе первую протестантскую общину.

Гийом Може приехал в Ним из Женевы, где был возлюбленным чадом Кальвина; он прибыл с твердым намерением либо обратить в новую веру всех оставшихся католиков, либо отправиться на виселицу. При этом он был красноречив, энергичен, хитер, слишком просвещен, чтобы питать склонность к жестокости, и готов на уступки при условии, что противная сторона ответит ему взаимностью[1], — словом, он обладал массой преимуществ, а потому и не угодил на виселицу.

Как только новорожденная секта перестает быть рабыней, она становится госпожой: ересь, овладевшая уже тремя четвертями города, понемногу стала выходить на улицы с гордо поднятой головой. Некий буржуа, Гийом Ремон, предоставил свой дом проповеднику-кальвинисту; тот принялся читать публичные проповеди, склонять колеблющихся в пользу новой веры; скоро дом стал слишком тесен для толп, которые приходили впитывать яд революционных речей, и самые нетерпеливые уже начали обращать взгляды к церквям.

Между тем виконт де Жуайез, губернатор Лангедока, сменивший на этом посту г-на де Виллара, забеспокоился при виде успехов протестантов, коих те и не думали скрывать, а напротив, открыто ими хвалились; он призвал к себе консулов и строго выбранил их именем короля, пригрозив прислать гарнизон, который найдет средства покончить с беспорядками. Консулы обещали пресечь зло прежде, чем понадобится призывать помощь со стороны, и во исполнение своего обещания удвоили городскую стражу, а также ввели должность городского смотрителя, в обязанность которому вменялась исключительно охрана порядка на улицах. А должностью городского смотрителя, обязанного искоренять ересь, был облечен капитан Буйарг, самый оголтелый из всех гугенотов.

Следствием столь удачного выбора явилось то, что как-то раз, когда Гийом Може проповедовал в саду, начался сильный ливень; надо было или разойтись, или поискать укрытие, но поскольку проповедник дошел в своей речи до самого интересного места, все без колебаний высказались в пользу второго решения. Поблизости находилась церковь св. Стефана Капитолийского, один из слушателей предложил ее в качестве убежища — не столько самого подходящего, сколько самого удобного. Предложение было принято с восторгом; дождь хлынул еще сильней, все бросились прямиком в церковь, выгнали оттуда кюре и всех духовных лиц, растоптали ногами святые дары, разнесли в куски образа. После этой расправы Гийом Може взошел на кафедру и продолжал проповедовать с таким красноречием, что присутствующие вновь возбудились, не пожелали ограничиться уже свершенными в тот день подвигами и с тою же поспешностью ринулись на штурм монастыря францисканцев, куда немедля водворили Може и двух женщин, которые, по утверждению Менара, историка Лангедока, не разлучались с ним ни днем, ни ночью; что же до капитана Буйарга, то он отнесся к происшедшему с поразительным безразличием.

Консулам, которых призвали к ответу в третий раз, очень хотелось отрицать происшедшие беспорядки, но это было не в их силах; поэтому они сдались на милость г-на де Виллара, который к этому времени снова вернулся на пост губернатора Лангедока, а г-н де Виллар, более на них не полагаясь, ввел гарнизон в цитадель Нима, причем город платил солдатам и кормил их, в то время как губернатор совместно с четырьмя квартальными смотрителями учредил военную полицию, независимую от муниципальной. Може был изгнан из Нима, а капитан Буйарг отрешен от должности.

Но тут умер Франциск II. Смерть его произвела обычное действие: гонения поутихли, и Може вернулся в Ним; это была победа, а поскольку каждая победа несет с собой продвижение вперед, воинствующий проповедник учредил церковный совет, и нимские депутаты потребовали от генеральных штатов в Орлеане, чтобы им были отданы храмы. Эта просьба осталась безрезультатной, но протестанты знали, как действовать в подобных случаях: 21 декабря 1561 года церкви св. Евгении, св. Августина и ордена францисканцев были взяты приступом и одним махом очищены от икон; капитан Буйарг на сей раз не ограничился простым наблюдением, а сам возглавил операцию.

Оставался еще кафедральный собор, где, как в последней крепости, окопались остатки католического духовенства; однако стало очевидно, что при первом же удобном случае он будет превращен в протестантский храм, и такой случай не замедлил представиться.

Однажды в воскресенье, во время мессы, которую служил епископ Бернар д'Эльбен, не успел постоянный проповедник начать проповедь, как дети реформатов, игравшие на паперти, принялись ошикивать «святошу». Прихожане, которых вопли детей отвлекали от благочестивых размышлений, вышли из церкви и задали малолетним гугенотам взбучку; родители детей сочли, что тем самым им нанесено оскорбление; округа возроптала, люди стали сбиваться в отряды, зазвучали крики: «В собор! В собор!» Случайно неподалеку проходил капитан Буйарг; он был человек последовательный; он организовал мятеж и, возглавив восставших, стремительно взял собор приступом, несмотря на баррикады, возведенные папистами; осада продлилась всего несколько минут, священники и прихожане спаслись бегством через одну дверь, когда реформаты уже входили в другую. Вмиг церковь была приспособлена для нового культа: большое распятие, висевшее над алтарем, обвязали веревкой и протащили по улицам, стегая его на всех перекрестках. Наконец с наступлением вечера перед собором развели большой костер и побросали в него церковные и монастырские бумаги, образа, мощи святых, алтарные украшения, священнические ризы; словом, все, вплоть до святых даров[2], было сожжено, а консулы и не думали вмешиваться: над Нимом веял ветер ереси.