Ривка Рабинович - Сквозь три строя

Все права сохраняются за автором.

Запрещено копировать, фотографировать, сканировать, вносить в хранилища информации или распространять эту книгу или часть ее в любой форме и через любые средства информации, электронные, оптические или механические, включая Интернет, электронные книги или другие виды масс-медиа, без письменного разрешения обладателя прав.

Мне было года три, когда я сказала: «Как только буду знать все буквы, сяду писать книгу». По велению судьбы всегда находились другие дела, более необходимые и срочные, поэтому я смогла взяться за работу над книгой только в возрасте 78 лет…

Этот рассказ охватывает длительный период – от 30-х годов прошлого века до наших дней. В течение этого периода происходили события, полные драматизма, изменившие лицо мира. Чтобы выжить среди этих катаклизм, человек должен всякий раз «изобретать себя заново» (моя любимая ивритская идиома), не дать событиям раздавить его.

Мой жизненный путь прошел через три различных строя; каждый из них играет человеком на свой лад, создает и ломает что-то в его душе. По моему понятию, всякий раз, когда жизнь человека превращается в осколки, он вынужден начать с нулевой точки, и это равносильно рождению. Выходит, что человек рождается столько раз, сколько раз ему приходится строить свою жизнь заново.

Мне хотелось написать биографию эпохи, но не историческое исследование; я не претендую на раскрытие новых фактов, не известных историкам. Мне хотелось, чтобы это был живой рассказ о людях, ведь исторические события отражаются по-разному в судьбах современников. Естественно, что фоном для рассказа я выбрала то, что лучше всего знаю – мою судьбу и судьбу моих близких.

Я взялась за этот труд на склоне лет благодаря моему внуку Шарону, который всегда интересовался корнями семьи и любил слушать мои рассказы о прошлом. Оказалось, что действительность, о которой я рассказываю, ему совершенно незнакома. Разумеется, он знал учебный материал о второй мировой войне, о социализме в Советском Союзе и его крушении, но это знание не помогло ему увидеть за событиями реальную жизнь рядовых людей, их повседневную борьбу за выживание. Поэтому он и сказал мне однажды: «Почему бы тебе не написать об этом книгу?» Если бы не его поощрение и поддержка, книга не появилась бы.

Наша семья была подобна тысячам еврейских семей в Риге, столице Латвии, в период до второй мировой войны. Мои родители происходили из многодетных и очень бедных семей. У папы было восемь братьев и сестер, у мамы – семь. Один из моих дедов был сапожником, второй – портным. Их дети (мои родители, дяди и тети) вынуждены были вступать в самостоятельную жизнь в юном возрасте, сразу после начальной школы.

Часть их эмигрировала – три сестры и два брата мамы в США, два младших брата папы – в Россию, старший брат и одна из сестер – в Южную Африку. Некоторые из них преуспели в бизнесе, несмотря на отсутствие образования и профессии; оба маминых брата в США стали врачами. Один из них умер в молодом возрасте, второй дожил до глубокой старости.

30-е годы были годами экономического расцвета в Латвии. Из тех родных, что остались в Риге, больше всех преуспела семья моих родителей. В их владении был магазин, очень большой в масштабах той поры; была у них также недвижимость в Риге и в Тель-Авиве. В то время в кругах зажиточных еврейских семей в Европе было принято приобретать имущество в Палестине. Возможно, они видели в этом создание убежища для себя на черный день.

Курсировали слухи об опасности, угрожающей с запада, со стороны нацистской Германии, и с востока, со стороны Советского Союза. Папа говорил о возможности уехать в Палестину, но мама и слышать об этом не хотела. Когда заработки хороши и жизнь удобна, кому хочется бросать все это из-за призрачной опасности? «Мы не замешаны в политике, мы частные лица, будем сидеть тихо – кто нас тронет?» – такова была позиция мамы.

Наша жизнь протекала в спокойствии и благополучии. Большая квартира, еврейские праздники, Бар-Мицва для сына, уроки игры на пианино для дочери – все было так, как принято в респектабельных еврейских домах.

Родители проводили большую часть времени в магазине; не было особой близости между ними и детьми. Мы – мой старший брат Иосиф и я – были отданы на попечение гувернантки, 40-летней немки. Мы называли ее «фройлайн» – таково принятое на немецком языке обращение к незамужней женщине. Она по сути дела вырастила меня. Она научила меня молиться так, как принято у христиан: вечером, перед сном, я становилась на колени возле кровати, прижимала ладони к груди и шептала: «Добрый Боженька, прости меня за все плохое, что я сделала сегодня».

Мои родители были «либерально религиозными», или, как теперь говорят, «традиционными». За соблюдением кошерности и празднованием еврейских праздников, включая Седер Песах со всеми предписанными правилами, следил дедушка, рано овдовевший и живший с нами. У родителей были постоянные места в синагоге, но они бывали там редко – в основном в Судный день. Мама зажигала субботние свечи. Нас записали в еврейские школы: брата – в единственную в Риге ивритскую гимназию, а меня – в школу общества «Эзра». Это было общество филантропов, создавшее сеть еврейских школ в Восточной и Центральной Европе.

В нашей школе преподавание велось на немецком языке. Ивриту и вопросам религии посвящались два урока в неделю. В последнее лето перед советским вторжением родители записали меня в спортивный кружок: у меня обнаружились нарушения координации движений и равновесия. Я ненавидела эти занятия. Толку от них было мало; они не устранили мои физические недостатки.

Я росла довольно странной девочкой. Никогда не играла в куклы (не помню ни одной куклы в доме), не участвовала в играх в мяч с другими детьми во дворе. Любила рисовать (без особого таланта), а также слушать сказки Андерсена и братьев Гримм, которые читала нам фройлайн. Со временем научилась сама сочинять сказки; мой брат любил слушать их перед сном. У нас были настольные игры – домино, лото и шашки. Брат, который был старше меня на четыре с половиной года и любил приносить из школы разные новшества, научил меня играть в шахматы. От него я в первый раз услышала «Ха-Тикву» – в старом варианте, принятом среди евреев диаспоры.

Слышала я от него и другие песни Эрец Исраэль той поры, с кратким переводом слов. Он хорошо владел ивритом: ведь это был язык преподавания в его школе. Мне особенно полюбилась песня о строительстве тель-авивского порта; я до сих пор помню один из ее куплетов.

Читать и писать – на немецком языке – я умела в пятилетнем возрасте. Русским языком не владела, идиш понимала, но не говорила на нем. Любила играть на пианино.

Очень рано развилось у меня понятие о классовых различиях и о нашем положении богатой семьи. Были у меня две тетки, мамины сестры – тетя Эстер и тетя Фейга; мою маму официально звали Мирьям Ида, но все называли ее Мэри. Я очень любила своих теток, они были мне ближе, чем мама. У тети Эстер и ее мужа Симона был небольшой мебельный магазин; они не были богаты и относились к так называемому «среднему классу». У них была дочь по имени Рая. В отличие от них семья тети Фейги и ее мужа Срулика (Исраэля) была бедной. Дядя Срулик занимался каким-то простым ремеслом (кажется, шитьем шапок), и его заработка не хватало на содержание семьи. У них были две дочери, Рая и Ривка. Старшая, Рая, была членом сионистской молодежной организации «ха-Шомер ха-Цаир» [2] и участвовала в мероприятиях «Хакшара» [3] . Я тогда не понимала, что это означает. Видела ее на фотографиях вместе с другими девушками и парнями; они были одеты в шорты цвета хаки и сидели вокруг костра.

Мои родители помогали семье тети Фейги в плате за квартиру. От моего внимания не ускользнул тот факт, что тетя Фейга и дядя Срулик никогда не присутствовали на званых вечерах, которые время от времени устраивались в нашем доме. На мой вопрос об этом мама ответила, что они, хотя и родственники, «не принадлежат к нашему общественному кругу». Тетя Фейга одевалась очень просто, в отличие от мамы, всегда элегантной, носившей туфли из крокодиловой кожи на высоких каблуках и кольцо с большим бриллиантом на пальце. Тетя Эстер приглашалась на все вечера. Она была самой красивой из трех сестер и самой близкой маме по возрасту. Ее муж, дядя Симон, видный и веселый мужчина, был всегда «гвоздем вечера».

У обеих теток, в отличие от нас, не было прислуги в доме. Семья тети Фейги даже не покидала город в летние месяцы. Мои родители снимали ежегодно целый этаж большой дачи в курортном городе Юрмала. Семья тети Эстер тоже проводила лето в Юрмале, но снимала более скромное жилье. К началу учебного года мы все возвращались в город.