Дикая карта - Ольга Еремина

Серия «Исторический контекст»

В оформлении обложки использовано изображение, предоставленное фотоагентством Shutterstock (№ 2412371385)

Автор карт С. А. Беляков

© Ольга Ерёмина, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

2 октября 1608 года [1]

Троице-Сергиева обитель

Слободы занялись враз. Затрещала солома, взвилась ошмётками в небо. Загорелись избы. Закрылись ворота монастыря, впустив поджигателей – удалого князя Ивана Григорьича со казаками. Волчицами взвыли бабы, но внезапно смолкли: на стены поднялся архимандрит Иоасаф в полном облачении. Самоцветы на золоте митры горели огнём. Задрав белую бороду, Иоасаф возгласил мощным басом:

– Господу помолимся!

И все: князь Долгоруков и сын его, чернецы и стрельцы, бояре и крестьяне, посадские и беглецы из иных городов, бабы, детишки… и сама царевна Ксения, сиречь инокиня Ольга, с безумными от застывшего в них ужаса глазами – все пали на колени, на бурый кирпич стенных прясел, крестились и молились.

Настоятель Троицкого монастыря оглядел паству – все стояли на коленях, лишь светло-русый отрок в сапогах, в рубахе тонкого полотна, синих портах и зелёном кафтане, который был ему явно маловат, стоял недвижим. Отрока, родича своего, привёз в обитель из Углича старец Авраамий Палицын – на выучку. Сам-то старец ныне на Москве пребывает, а Митрий здесь – стоит как не слышит. «Остолбенел, знать», – подумал архимандрит и возгласил вдругорядь:

– Господу помолимся!

Митрий наконец услышал, пал на колени, вслед за Иоасафом чёл молитву и чуял, как поднимается из глубины живота что-то мощное и злое, как застревают в горле слова, как страх прорывается слезами, а вслед за ними голос звучит освобождённо и вольно, и голова уже не клонится, а гордо поднимается вверх, и глаз не оторвать от высоких языков пламени, за которыми на Красной горе видны бунчуки всадников-чужеземцев.

– Да не страшимся супостатов! Надежда наша и упование, Святая Живоначальная Троица, Стена же наша и Заступление и Покров, Пренепорочная Владычица Богородица и Приснодева Мария, способники же нам и молитвенницы к Богу о нас, преподобные отцы наши велиции чудотворцы Сергий и Никон! – возгласил архимандрит. – Вместе на крест взойдём за веру православную!

Митрий замер, словно душа его на миг покинула тело, перелетела в родной Углич, затрепетала крылами над отчим домом, над Волгой, над маковками Спаса Преображения. А когда очнулся, вокруг не было никого. Огонь жадно пожирал дерево, но уже не взвивался высоко, а стлался по земле.

Стрельцы и мужики, едва спустившись со стен, повалились в сон. И немудрено.

Накануне на заре прибежали к воротам Троицы софринские людишки, крича:

– Ляхи идут!

Вскоре прискакал посыльный от воеводы князя Григория Ромодановского, подтвердил: сила несметная движется. Вор Тушинский, не знаючи, как прокормить разбойников да расплатиться с ними, послал их зорить землю русскую. Воеводы царя Василия Ивановича Шуйского встали перед ними на Троицкой дороге у села Рахманцева, оставив позади речку Талицу. И смяли наши воеводы польские полки, врубились в полк Яна Петра Сапеги, потеснили его, самого в лицо ранили, едва в плен не захватили – и почли дело сделанным. Но недаром лис вышит на знамени Сапеги – он сделал вид, что отступает в смятении, но вдруг в обход своего смятого полка послал на Ивана Шуйского, царского брата, две гусарские роты, прятавшиеся за леском на берегу Талицы.

Иван Шуйский с позором бежал в Москву. Григорий же Ромодановский, державшийся долее всех, успел отправить к Троице чёрного вестника.

Не скоро придёт помощь из Москвы.

Надо обители в затвор садиться.

Ладно, что келарь Авраамий, бывший некогда воеводой, обитель не только съестными припасами, но и пушками обеспечил, вдоль всех стен надолбы поставили – вкопали в землю брёвна, заострённые в сторону поля. Изначально монастырь наёмные казаки охраняли, но келарь решил, что того будет мало. Его же, Авраамия, радением присланы были из столицы восемь сотен дворян и детей боярских во главе с князем Григорием Борисовичем Долгоруковым. Шутка ли дело – окольничий! Значит, понимает царь Василий Иванович, сколь важно сохранить обитель. Позже, уже опосля Спаса, прибыла сотня стрельцов воеводы Голохвастого.

Князь Григорий Борисович тут же отправил казаков по всем дорогам в дозоры, велел засадно палить из пищалей, ввязываться в схватки и всячески задерживать тушинцев. Стрельцов да чернецов отрядил раскатывать крайние избы посада: слишком близко посад прижался к стене обительной. Слободские и посадские собирали самое ценное: одёжу, сбрую, топоры, горшки да съестное, заворачивали второпях в узлы: вали кулём, после разберём. Крестьянские лошади тащили в монастырь повозки с детьми и поклажей. Мужики впряглись помогать воеводским людям: выложили брёвнами дорогу к воротам, раскатывали избы, волокли бечевой брёвна вверх, в обитель, – там брёвна пригодятся. Митрий тоже таскал, упираясь босыми ногами в горячую землю, обливаясь потом. Дрожащими руками брал он у девушек кувшины с водой, пил, расплёскивая, и вновь впрягался в бечеву.

Крестьяне собирали в стада своих коней и коров, спешили угнать их подальше, в дремучие леса, надеясь переждать беду.

Работали всю ночь. Первый осенний холод помогал, остужал и взбадривал утомлённые тела. Когда забрезжило утро и вернулись все сторожи, подтверждая горькие вести, когда на горе за речкой Кончурой показались первые крылатые всадники, князь-воевода приказал своему сыну со товарищи поджечь слободы.

3 октября 1608 года

Зазвонили к обедне. Набившиеся в крепость потянулись к собору. Но служба на сей раз была короткой, не