— Я предпочитаю взнуздать его, не становясь его союзником. Кроме того, наше вторжение может плохо повлиять на колеблющихся. Оно послужит весомым предлогом для начала боевых действий, и мы лишь разбросаем свои силы.
— Допустим.
— Мне нужно срочно еще раз связаться с перевозчиками на Луаре и вергобретом. Возможно, их тревожные донесения — военная хитрость, и в этом густом лесу незаметно скапливается большая сила. Предположим, лесные племена объединятся с ареморийцами, увлекут за собой ратиатов и пиктонов, своих ближайших соседей…
— Это то, чего боится Цезарь.
— Я знаю галлов, они отличаются непостоянством. Вот почему я смотрю на вещи спокойнее. Но я не собираюсь медлить. Поэтому и ждал встречи с тобой.
— Я всего неделю в этих краях!
— Но ты вполне способен дать совет. Ведь понимаешь же ты, что нужно незамедлительно действовать? Я предполагал сделать вот что…
Он продолжил, взвешивая каждое слово.
— …Пока от Цезаря не пришло точных распоряжений, я должен собрать как можно больше сведений, подробных и точных. Есть у тебя на примете человек, который мог бы заняться этим?
— Я сам.
— Ты в своем уме?
— Ни один из твоих офицеров или простых легионеров не справится с поручением.
— А среди наёмников?
— Пошли грека шпионом в Афины и потом удивляйся, что он тебя предал…
— Но я заплачу этому человеку десять тысяч сестерциев.
— Ты очень щедр, но любовь к родине не всегда продается.
— Галлия — не родина для этого сборища полудиких племен, без общих традиций, без законов, без единой власти.
— События последних месяцев доказывают обратное.
— Знаешь ли ты, какому риску собираешься подвергнуть себя? Вчера с первыми лучами солнца в лагерь забросили голову Руфия. Я решил, что воинам не стоит знать об этом происшествии.
— Кто был этот Руфий?
— Тайный посланец. Он говорил на четырех языках. До войны он занимался торговлей в Галлии. Знай, что, если тебя поймают, ты будешь умерщвлен на камне для жертвоприношений, в лучшем случае тебя посадят в ивовую клетку. А Цезарь затаит на меня злобу за твою смерть.
Произнося это, он принял добродушное выражение лица, вновь сделавшее его похожим на отца, когда тот взывал к чувствам собеседника. Он даже положил, подобно Крассу, руку на сердце. Я ответил:
— Боюсь, что умру от скуки в этом лагере, если не возьмусь за настоящее дело. Не беспокойся, даже если Цезарь появится здесь, он ни в чем не обвинит тебя. Он сам послал меня сюда, и я завишу от него одного.
Теперь нам оставалось лишь обсудить детали и согласовать свои дальнейшие действия. Мы оба решили, что мне лучше всего будет выступить прямо на другой день в полдень, а сопровождать меня будет лишь «оруженосец» Котус.
Когда я вышел из палатки Красса-младшего, стояла непроглядная ночь. Я был приглашен центурионами своей когорты на празднество, которое устраивал некий Апроний в честь своего произведения в трибуны. Я направился к кухням, где накрыли столы, но, услышав издали чей-то хохот во все горло, пьяные голоса, решил не торопиться к застолью. После долгой беседы с легатом мне нужно было побыть какое-то время одному, подышать свежим ночным воздухом.
Я шел вдоль палаток кавалерии. У костров звучали варварские песни, ржание коней временами заглушало их. Я сразу узнал по мелодии песни, которые распевали галлы-наемники: в них была надрывающая душу тоска. Песни же солдат-римлян звучали бодро и зычно. А нумидийские лучники распевали крикливо, даже неистово. На фоне отсветов костров, ложащихся на палатки, мелькали тени. Отсюда, с окраины лагеря, они казались безмолвными. Из кустов доносился шепот, там кто-то забавлялся с маркитантской девкой.
Каждый лагерь охватывала эта исступленная лихорадка: темнота пробуждала страсть и ненависть, заранее отпуская грехи.
Среди веревок, натягивающих края палаток, бродили собаки, ищущие ласку либо брошенный кусок. Одна из них, крупная борзая, увязалась за мной до самого частокола. Она стояла рядом все время, пока я наблюдал через бойницу за рекой. Берега были окутаны туманом, воды, белесые в свете луны, медленно уходили к своей далекой цели, редкие всплески серебрились и исчезали, придавая ночному пейзажу сказочное очарование. Мне показалось, что чья-то тень мелькнула в тумане, как будто делая пробежку. Часовые ничего не заметили: они продолжали монотонно расхаживать взад-вперед, положив копья на плечи. Заинтересовавшись моим присутствием, они стали подходить ближе. Услышав скрип гравия под их подошвами, я оставил свой наблюдательный пост и вернулся в лагерь.
В зависимости от природы человека голова его во время пьяного веселья либо тяжелеет, либо воспламеняется. Так было с нами к концу празднества.
Столы были составлены калонами[9] в форме полумесяца. Мы сидели тесно на скамьях, на центральном месте — Апроний, герой праздника. По правую свою руку он посадил меня, по левую — старшину наших центурионов, почти старика. На дальних концах теснились субцентурионы, они ссорились и бранились, точно детвора. Многим из них едва перевалило за двадцать. Но у одного лицо было обветрено, не по годам морщинисто. Это был младший офицер, недавно получивший офицерский чин после пятнадцатилетней службы, он держался с большим достоинством, чем его сверстники.
Несмотря на то что полог палатки регулярно откидывался, пропуская сновавших туда-сюда калонов, мы задыхались от жары. Кто-то уже распустил пояс своей туники, кто-то зевал во все горло, кто-то отрешенно смотрел перед собой. Девицы переходили из рук в руки. Их лица обезображивали безумные улыбки, они отпускали сальные шуточки. Одна из них, очень красивая и стройная, отпивала от каждого кубка и всякий раз громко взвизгивала, когда ее хватал какой-нибудь центурион. Почти все они отчаянно отбивались и бранились на все голоса, но их жалобы только разжигали страсти: воины еще не пресытились ими; это был последний набор девиц, обеспеченный маркитантами. Среди них, однако, были гордячки, с вызовом смотревшие в раскрасневшиеся физиономии легионеров. Пожалуй, они видели в этом грязном застолье, в этом разврате символ римской власти. По столу были разбросаны куски мяса и хлеба, опрокинутые кубки, скатерть пестрела от винных и жирных пятен. Безмолвные, но расторопные калоны бегали между нами с амфорами в обнимку, поднимая с земли упавшие кубки. Одна девка, которую слишком грубо сдавил легионер, попробовала сбежать. Калоны вернули ее, таща за густую светлую косу. Тот же легионер снова схватил ее волосатыми руками и прижался своими толстыми губами к ее трепетному рту, затем одним рывком разорвал ее тунику, обнажив нежное тело. Это вызвало сумасшедший смех за столами, молодых чрезвычайно забавляла эта сцена.
Описывая все это, моя дорогая Ливия, я далек от восхищения; наоборот, еще раз скажу, что мне подобное веселье всегда было малоприятно. Я хотел, чтобы ты знала обо мне правду, так же как и о том, насколько непохож легендарный образ легионера на его настоящее лицо.
Апроний, разгоряченный вином, стукнул по столу кулаком. Старшина крикнул:
— Он будет говорить!
Опершись о его плечо, трибун с трудом привстал и поднял кубок, облив меня при этом его содержимым, и сказал торжественным голосом:
— Я пью за Цезаря!
— За Цезаря! — подхватили сидящие. — И за твое здоровье, трибун! За успех нашей кампании!
— Она будет победоносной, друзья… Еще один год и… мы вернемся на родину. У нас будут другие женщины… А эти варварки… У них красивые ляжки, белая кожа, мы, конечно, любим их, друзья… мы…
— Да здравствует Апроний!
— Через год… не более… мы выйдем на Священный Путь… мы пойдем по нему с триумфом!..
— Это при условии, — выкрикнул вдруг старшина, — что Галлия встанет на колени.
— Замолчи!
Но вино развязало язык старику:
— Вы не представляете, как обширна эта Галлия, друзья! Их здесь тысячи, и тысячи, и еще много тысяч…
— Тем лучше, — проворчал воин с жестким ежиком на голове, — долгие походы омолаживают кровь.
— Они укрепят твои старые кости, — прибавил другой, скулы которого стали от выпитого фиолетовыми.
Апроний покачивался, стоя рядом со мной, точно дерево под порывами ветра. Он покусывал бороду и яростно округлил глаза. Я помог ему сесть. Старый кривляка же продолжал говорить, яростно жестикулируя:
— В первый год мы надрали зады гельветам и германцам. Хорошо! Нам говорили, что это необходимо сделать для защиты наших союзников. На следующий год мы гоняли белгов. Хорошо! Согласен, они нам долго докучали. Но потом? Великий Цезарь уехал, а мы? Для чего мы здесь, мои юные друзья?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Что я хочу сказать? У Цезаря в голове полно всяких планов, это бесспорно. Но вот что ясно даже такому старому чурбану, как я: защищая Галлию от ее врагов, он всю ее прибрал к рукам.
