Ознакомительная версия.
— Матушка княгиня почивает, — сказал Асмуд. И тут же крикнул дерзким послам: — Ночь не спала! Убирайтесь вон!
Отец Григорий голову вскинул, крест к груди Асмуда приставил.
— Не бери грех на душу, воевода! На вашем холме невинные русичи к погибели приговорены. Веди не мешкая! — Глаза Григория обожгли все в груди варяга, он посмотрел на боярыню Павлу, коя спускалась с лестницы и слышала то, что сказал Григорий. Сказала торопливо:
— Матушка княгиня не спит. Она у сына в спаленке. — И повелела Асмуду: — Веди их, воевода, веди!
Путь по лестнице был самым тяжким для Григория. Он поверил, что княгиня исполнит их просьбу. Но встреча с нею и пугала и волновала его. Он шел навстречу к любимой женщине, к той единственной отраде души и сердца, образ которой не угас в нем за долгие сорок с лишним лет. У него была женщина — гречанка: сан позволял ему жениться, но любви к ней он не испытал. И когда она покинула его, пока он был на каторжных работах, Григорий не жалел о том. К тому же и детей они не завели.
Прекраса — другое дело. Это был ангел — хранитель Григория. Она дала ему мало, лишь возможность любить, и, хотя любовь его была безответной, она питала его сердце силой и теплом, и образ Прекрасы был несмываем временем. Жалел Григорий об одном — о том, что за год жизни в Киеве ни разу не увидел ее. Какая она в своем пятидесятилетием возрасте? Да что говорить о том, когда ее постигла черная беда.
Асмуд привел священников в трапезную и скрылся за дверью детского покоя. Прошло несколько минут, за это врет из‑за двери дважды выглядывал трехлетний Святослав, стрелял острыми глазенками и скрывался.
Но вот наконец Асмуд вышел, распахнул дверь и на пороге появилась княгиня Ольга. Горе подкосило ее. За прошедшие две ночи и день она поблекла и показалась Григорию старой женщиной. Но, похоже, ни время, ни горе не тронули ее стройной по — девичьи фигуры, кою облегал украшенный диамантами далматик. И потому Григорию показалось, что на лице у его Прекрасы — маска, что надевали женщины Царьграда в карнавальные ночи.
Ольга не очень приветливо спросила:
— Что вам нужно, слуги Христа Назарея? — Она смотрела на Григория, который стоял впереди протоиерея
Михаила, и на ее лице не дрогнула ни одна черточка. Земляк и сподвижник ее детских игр был для нее чужим и незнакомым.
Григорий и не ожидал иного. И понял в сей миг, что и Ольга для него чужая. И не было уже на свете Прекрасы. С ответом Григорий не замешкался и, подбирая сильные слова, сказал:
— Великая княгиня всея Руси, не дай пролиться невинной крови на Священном холме. Повели освободить семь пленников и пленниц. Над ними жрец Богомил готовит пагубную расправу.
— Кто они?
— Твои подданные, дети Христовы. Мы же с протоиереем Михаилом служим в соборной церкви Святого Илии, мы будем молиться за тебя, великая княгиня.
— Мне сие радости не прибавит. А на Священном холме своя власть. Богомил — слуга Перунов, но не мой, — Лицо княгини оставалось бесстрастным. И была она со своим горем где‑то далеко, но никак не лицом к лицу со священнослужителями чуждой ей религии.
В груди у Григория дрогнуло сердце. Он понял, что княгиня не защитит схваченных язычниками христиан. «Она отдаст их на заклание!» — крикнула его душа. И тогда Григорий отважился сказать то, что открывало его личность, что оставалось последней надеждой:
— Великая княгиня, Прекраса Псковской земли, друг твоего детства Егорша помнит твое человеколюбие и потому надеется, что ты исполнишь его просьбу, не загубишь напрасно семь россиянских душ.
Ольга сделала шаг назад, взмахнула рукой, словно защищаясь от наваждения, потом сделала несколько шагов вперед, остановилась близ Григория.
— Я помню Егоршу. Да ты ли это? Ведь Григорий, а не Егор твое имя!
— Да, великая княгиня, теперь я Григорий, но в семнадцать лет, когда покинул Изборск, я был Егоршей — Егорушкой.
— Давно ли в Киеве?
— Год.
— Почему же не пришел раньше, в лучшее время?
— Боялся встречи с тобой, — искренне ответил Григорий.
— Да, да, я понимаю. Я понимаю, — произнесла она тихо. Но поспешила сказать: — Хорошо, я исполню вашу просьбу. Вижу вы оба пришли с одним. — И, повернувшись к детской, позвала: — Асмуд!
— Слушаю, матушка княгиня, — появляясь в дверях, сказал Асмуд.
— Поспеши на Священный холм и скажи Богомилу моим именем, дабы отпустил всех, кого приговорил к жертвоприношению. Да возьми с собой воинов: одному тебе он их не отдаст.
Асмуд молча ушел. Ольга повернулась к Григорию. Он заметил, что на ее лице разгладились жесткие морщины, порадовался.
— Прости, — сказала Григорию Ольга, — нынче я не могу тебя принять, дабы посидеть и вспомнить Изборск Мы как‑нибудь встретимся.
— Спасибо за милость, великая княгиня. Я буду молиться за тебя Господу Богу. — И Григорий низко поклонился.
— Идите за Асмудом, — предупредила священников княгиня, — Возьмете у него своих назареев.
Григорию вдруг захотелось еще побыть близ княгини Ольги. Но, понимая, что пришел не на праздное времяпровождение, он еще раз поклонился Ольге и покинул трапезную. Его и отца Михаила провожала Павла.
Ольга же стояла не шелохнувшись, взор ее затуманился и в теле появилась легкость неведомая, и она улетела на свою любимую Псковщину, в далекую и радужную пору детства и отрочества.
На улицах Киева улеглись страсти. На Священном холме никого, кроме жрецов, не было. Богомил ушел в свои палаты. А в христианских храмах шла служба. Был праздник Святого Иоанна Златоуста, и священник Григорий возносил с амвона слова великого христианского мыслителя.
— Ты постишься? Тогда избегай клеветы, избегай лжи, злословия, вражды, богохульства и всяческой суеты! Ты постишься? Тогда избегай гнева, ревности, клятвопреступления и несправедливости. Если ты постишься ради Бога, то избегай всякого дела, кое ненавидит Бог, и Он примет твое покаяние с благосклонностью.
Звучала песнь похвалы Святому Златоусту, и Григорий пел вместе с хором. В это время к нему подошел отрок-послушник и сказал:
— Святой отец, княгиня Ольга уже села на коня.
Размахивая кадилом, отец Григорий ушел в алтарь. Спустя немного времени на амвон вышел протоиерей Михаил. А Григорий снял ризу, накинул суконный кафтан и покинул церковь. Он знал, для чего Ольга поднялась в седло. Она поведет дружину в Древлянскую землю, и там быть разрушенными, разоренными городам и селениям несчастной земли, там быть убитыми всем воинам и проданными в рабство тьме древлянских дев и отроков. И священник Григорий спешил на княжеский двор с одним желанием: остановить Ольгу, убедить ее в том, что кровная месть — дело варваров, но не русичей. Эта надежда Григория свершить благое дело была зыбка и призрачна. Кровная месть! О, она и в россиянах — язычниках имела глубокие корни, которые и богатырской силе не вырвать. А как он, слабый телом, старый человек, мог остановить женщину, которая потеряла любимого мужа, отца ее сына и отца державы? И с каждым шагом отец Григорий понимал тщетность своих побуждений, однако продолжал идти. Но шаги его становились медленнее, потеряли твердость, он миновал ворота на княжеский двор, пошел вдоль стены и вышел на высокий берег Днепра — и там застыл в удивлении. Взору его представилось огромное речное пространство, которое заполонили ладьи, челны — усады, коих не счесть. И берег, чуть ли не до окоема, занимали конные и пешие воины. Одним предстояло идти в Древлянскую землю на судах, другим — конным строем. И Григорий подумал, что изменить решение княгини Ольги в сей час не в состоянии даже Господь Бог.
Отец Григорий спустился к реке и шел теперь по стану воинов — христианин среди тьмы язычников. Он знал, что воины могли обидеть его, надсмеяться, бросить в спину бранное слово. Ему же хотелось поднять крест и наложить на воинов клятву: не мстить, не убивать, не грабить, не жаждать чужих жен. Но поднять крест в стане язычников было равносильно дерзкому вызову. И отец Григорий шел низко опустив голову, хотел остаться незамеченным. Однако ему это не удалось. На подходе к великокняжеской ладье он увидел княгиню Ольгу, она стояла на борту судна и осматривала дружину. А увидев Григория, сказала воинам:
— Прогоните этого человека и накажите забыть к моему терему дорогу. — Она догадалась, с чем шел к ней священнослужитель.
К тому же верховный жрец Богомил выразил княгине неудовольствие за то, что она повелела отдать христиан, тем лишив Перуна жертвоприношения. Когда же Ольга сказала, что сделано это по просьбе священника Григория, тот, зло сверкая глазами, жестко сказал:
— Не удивлюсь, великая княгиня, ежели ты будешь служить ему усерднее, чем мироправителю Перуну.
Ознакомительная версия.
