class="p1">— Дорога ложка к обеду.
Приказчик понизил голос до полушепота и предупредительно сказал:
— Не вздумай хозяину напомнить, не то плетей изведаешь в достатке, кандалами нагремишься…
— Не пужай, — сказал Федор. — Все равно доношение подам.
— Что ты, что ты! В уме ли? И не думай даже, — замахал приказчик руками. — Преизрядно хозяин поистратился в тяжбах, оттого лютее прежнего стал. Рука у него тяжелая, враз дух вышибет…
Федор с Соленым все-таки написали доношение.
Прошло много недель. Приказчик вызвал обоих рудоискателей, потряс над головой какой-то бумажкой и с состраданием заговорил:
— Видно, не в рубахах родились, ребятушки! От самого хозяина сия бумага получена, а в ней строгий наказ отменно отстегать вас плетьми за предерзкую просьбу. — Приказчик закатил глаза. Сухое лицо передернула притворная судорога. — Только грех великий за ослушание я решил взять на свою душу. Тот наказ оставлю впусте, и через то умножится радение ваше в рудных поисках. Мотайте на ус: молчание — золото. А теперь ступайте по домам.
В другой раз приказчик снова утешил Федора:
— А ты не роняй голову. Как только солнце снег с земли сгонит, снова пойдешь на рудный поиск. Подсказывает сердце мне: рудный клад сыщешь побогаче Змеевского. Тогда-то награда не минет тебя, потому как отныне все мы под одним хозяйским началом ходим.
Слова приказчика, как иглами, задели Федора.
— А я не пойду больше руду искать! Проку оттого ни на полушку. В Колывани куда спокойнее и подручнее робить.
Сказал Федор и осекся. Знал: ни за что на свете не променял бы прозрачный горный воздух, ночевки у костра на дымный поселок. Да и не волен Федор сам себе работу выбирать. Что заставят, то и делать будет.
Приказчик не обрушился горным сокрушающим обвалом. Принялся миролюбиво наставлять.
— Ни к чему горячишься, Федор. Веру в тебя немалую имею и от рудных поисков не уберу. Смекай о том своей головой. А сейчас… Эх, была не была!.. — В голосе послышалось озорство, будто приказчик намеревался преодолеть трудное препятствие. — На свой страх перед хозяином дерзну! Поди-ка, не повесит за своевольство. Бери, Федор, десятирублевик в награду! Получишь за новое открытие — возвернешь.
Рудоискатели перебросились короткими взглядами и без слов поняли друг друга.
— За милость спасибо, Мокеич, — сказал Федор и решительно отрезал: — Только не возьму десятирублевика, коли не заслужил.
Приказчик не прятал довольной улыбки, все обернулось как нельзя лучше. Он без особого труда перехватил доношение в Невьянск и думал утешительное: «Запугал рудоискателей так, что не пискнут отныне…» И не столько от этого в душе горланили петухи. Демидов жаловал за открытие Змеевой горы сто рублей. Приказчик ощущал пальцами, как в кармане приятно скользили новенькие ассигнации.
«Все, до единой копеечки, моими стали!»
* * *
Малолюднее становилось на вечеринках. Некоторым парням удалось сыграть свадьбы в зимние месяцы. В Колывани поубавилось число девиц, и без того невеликое. Теперь с Настей гуляло в хороводах не более десятка подруг. И те засиделись в девках оттого, что неприметны, неказисты на вид. Парней же по-прежнему избыток.
После памятного вечера Настя заметно для всех притихла. Угадывала девичьим чутьем: не от стеснительности тогда Федор так равнодушно ответил на ее желание. «Видно, не по сердцу я ему…» Жгучим огнем опалила душу Насти обида на себя за то, что бессильна перед Федором. «Неужели я так неприметна, что не нравлюсь ему?..»
Все считали Настю красивой. И она вдруг оживилась от желания проверить — так ли это. Прошлым летом ей доводилось видеть свое отражение в озерной воде, ломкое, нечеткое. Кроме-то смотреться не во что. В доме работного человека все пожитки на пальцах перечтешь. У Ивана Белоусова тем более. Как у странника: что поместится за плечами, то и его.
В Колывани у престарелой и одинокой бабки Агафьи жительствовал пробирный мастер саксонец Иоганн Юнганс. По саксонскому обычаю он часто брил бороду перед треснувшим ставным [5] зеркалом. Кроме Юнганса, имели зеркала в Колывани немногие мастера-иноземцы да сам приказчик.
Когда бабка оставалась дома одна — отбою от девок не было. Всем хотелось поглазеть на себя. Пришла туда и Настя. Бабка, как увидела ее, всплеснула руками, часто зашепелявила посохшими губами:
— И-и, мила-а-а-я! При твоей красе зеркало ни к чему. Все при тебе, голубка. Лицо что месяц, омытый дождями. Губы ярче радуги-дуги. В глазах — синь горная редкой чистоты…
Настя примерзла к зеркалу. Чем пристальнее вглядывалась, тем сильнее трогала ее лицо улыбка.
Бабка помяла шершавыми пальцами-костяшками пышную, шелковистую Настину косу и снова принялась за свое:
— Такая красна девка самому царевичу в невесты под стать!
— Неужто, бабуся, вправду это?
— Истин крест!
Настя вихрем сорвалась с места, осыпала градом поцелуев морщинистое лицо растроганной бабки. И вдруг схоронила буйную девичью радость.
— Может, и так, — задумчиво сказала Настя. — Только тот, что сердцу мил, не смотрит на меня.
— Не смотрит, говоришь? Да нешто у него глаз нет! — удивленная бабка перешла на невнятный шепот, будто раскрывала секрет своей молодости: — Ты того, меньше к парню взглядом прилипай. А коли заметишь в его глазах искорку — понастойчивее будь. Не устоит против тебя. Ей-боженьки!..
Пуще прежнего зазвенела Настя на вечеринках. Первой становилась в хороводы, заводила песню. Стала горазда на разные затеи, озорные шутки.
Однажды через подруг Настя объявила, что не придет на вечеринку. Парням, что дружно ходили в парах с пришедшими девками, Настино отсутствие куда ни шло. Остальные же потолкались самую малость и рты перекосили в зевках. Кое-кто начал поглядывать на дверь, как вдруг в избу ввалилась до неузнаваемости выряженная девка, принялась по-смешному кривляться, молча цепляться к парням. Те определили, что Анисья Поднебеснова явилась ряженой.
С рябой и мужловатой Анисьей ни один парень не водил компании. Свое девичье одиночество Анисья скрашивала тем, что посредничала. Заметит, что у парня с девкой размолвка наступила, разобьется, а вернет им мир да согласие. Бывало и так, что Анисья из зависти злой сплетней или пустым наговором навеки разбивала пары. Девки ее не чуждались, но втайне побаивались. Парни же не упускали случая позубоскалить над неуклюжей внешностью Анисьи. Чтобы прогнать гложущую скуку, сегодня парни усердствовали в насмешках:
— Пройдись по избе, Оня, курочкой-наседкой!
— Когда замужество придет, до последних портов заложим все, а приданое тебе справим!
— Хошь ножкой топнула бы, что ли!
Каждый знал, что от топота больших, мужских ног Анисьи гудели половицы. Избу потряс общий смех. И тут кто-то из девок в защиту Анисьи присоветовал ей:
— Укажи на кого хошь из просмешников, того и заставим проводить тебя!..
Парни притихли, в
