всякий раз вышучивал. Вот и сейчас не удержался, но сестра не обижалась, только сокрушалась всякий раз, что её суженый не воин.
– Евпатя, что скажу тебе, – прошептала на ухо, когда отец вышел в горницу.
– Что за таинство? – удивился брат.
– Днесь встретила дочь воеводы Данилы Данилыча Елену… О тебе спрашивала, где ты да что ты. Я сказала, что который день в стороже обретаешься. А она лишь вздохнула и далее пошла. Ох и ладная девка! Боевая такая! Говорит, сама бы взяла меч, будь отроком, да в сторожу с тобой поехала.
– И впрямь боевая девчонка! – ответил он, чтобы только ответить, и разом почувствовал, как радостно забилось сердце, как захлестнула всё его естество тёплая волна.
– Ой, Евпатя, а ты покраснел! – воскликнула Любомила. – Знать, люба она тебе?
– Сестрица родная, – прошептал Евпатий. – В целом свете ничего не страшусь, окромя гнева Божьего да немилости родительской… А при мыслях о ней робею, как служка монастырский пред ликом Спасителя. Прямо напасть какая-то!
– Да не напасть это, а – лада она твоя, искра Божья. Не страшись… Я знаю, что это такое, хоть и молодше тебя на два лета, а мы, бабы, в этом большее разумение обретаем и пораньше вас. Вот и Дивеюшка мой тако же робел и краской покрывался, хотя и не дружинник. Люб ты ей, верь мне, брате. Глаза её, что в зеркале венецианском, что в отражении воды, истину твердят: люб.
– Не серчай, сестрица, за Дивея, это я так, без злобы, – сердечно повинился перед сестрой. – Ведаю, что отчине нашей потребны и воины, и купцы, и землепашцы.
– Я не серчаю, брате, – ответила Любомила. – Да и он, мой супруг, почитает тебя, а над своим званием купецким и сам иной раз посмеивается.
– Ин ладно! – отвечал Евпатий. – Доскажи о Елене. Ране-то её и не видно было.
– Шестнадцатая весна минула девке, – говорила сестра. – Соблюдалась и грамоте училась в монастыре под Муромом. На днях только возвернулась под отчий кров.
– Евпатий! – раздался голос батюшки. – Зайди в горницу.
Лев Гаврилыч стоял у дубового стола и разглядывал большой кусок пергамента, на котором были изображены рязанские и владимирские земли, а также небольшой кусочек территории Дикого поля.
– Не дописал иконописец, – в сердцах произнёс Коловрат-старший. – Покажь, где огни наблюдались?
Евпатий всмотрелся и пальцем, не касаясь пергамента, указал в юго-восточном направлении.
– Здесь, батюшка, и чуть глубже…
– Пообвык не тыкать пальцем в сию драгоценную роспись? Хвалю! За наблюдательность тоже. А вот за то, что возвернулись, не прознав, что в степи происходит, за то похвалить никак не могу. А вот, будь князем либо воеводой твоим, подверг бы наказанию…
– Батюшка, ты для меня выше любого воеводы, выше князя. Прикажи, и я немедля отправлюсь…
– Остынь, сыне, тем другая сторожа озадачится. Сбирайся в мовь, попарься да отдохни.
Евпатий шагнул к порогу горницы и застыл. Весь его облик излучал робость и нерешительность.
– Батюшка…
– Чего?
Лев Гаврилович пристально всматривался в карту.
– Ступай, сыне, мне недосуг.
«Ладно, – думал Евпатий, – нынче и впрямь недосуг… Спросить бы её прямо и без утайки, люб я или нет… Коли люб, и сватов засылать можно. А коли не люб?.. Такого быть не может. Ну уж случись такое, уеду на самую дальнюю южную заставу, стану смерти искать».
Данила Кофа, так же как Лев Коловрат за воинскую доблесть, был пожалован воеводой Дедославля рязанским князем Романом Глебовичем. Своих детей, а их было четверо, любил без памяти. И если к трём сыновьям относился как к будущим воинам – с излишней придирчивостью и строгостью, – то единственную дочь Елену баловал как мог. Но дочь взрослела, её ждала обычная участь женщины тех лет – жены и матери, однако Данила Данилович решил, что Елена должна овладеть грамотой и отправил её в муромский Покровский монастырь, где обучались дочери князей и бояр.
Отдавали в монастырь девчонку-замухрышку, а забирали уже взрослую девушку – высокую и ладную.
Её красота и стать настолько поразили сопровождавшего боярина Жидислава Путятича, что он тем же вечером пал в ноги Даниле Даниловичу с воплем:
– Отдай мне Елену в жёны! Жизнь без неё не мила!..
– Куда тебе? – подивился воевода. – Ты ж ростом вдвое меньше её. Будешь рядом, аки репей у малины.
– Не смейся, Данилыч, мой рост – в корень.
– Не хочу неволить единственную дочь, – сказал Кофа, как отрезал. – Сама пусть скажет, кто ей станет люб…
Однако, смягчившись, обещал подумать.
После того как Елена приметила в соборе Евпатия Коловрата, она так же потеряла и сон и покой. Влюбилась без памяти, с первого взгляда. Да и батюшка не единожды сказывал про воинскую доблесть и Льва Гаврилыча, и его сына Евпатия, тем самым ставя пример собственным сыновьям.
Воображение Елены рисовало огромного русоволосого богатыря с улыбкой ребёнка. Таким он и оказался. И был стеснительным, как ребёнок. Как он покраснел, когда их взгляды встретились!..
А однажды она, промаявшись почти до утра без сна в своей девичьей светёлке, нежданно заснула, ей приснился сон. Высоко-высоко, из-под самых Божьих небес она принимает на руки израненного стрелами супруга своего, мгновенно залечивает все его раны, и он улыбается ей… И Елена поняла, что это судьба.
Проснувшись, она едва сдержалась, чтобы не закричать. Но всего лишь позвала няню и попросила подать воды.
Данила Данилыч намекнул как-то, что бравый боярин жизни без неё не мыслит.
– Кто? – спросила Елена.
– С кем тебя из Божьей обители забирали – Жидислав Путятич.
– И думать забудьте, батюшка, – устало ответила Елена. – Не будет этого. Другой люб.
– Вот как? – удивился Данила Данилыч. – А не скоро ли? Едва из обители возвернулась… Кто же это?
– А сами не ведаете?
– Неужто Евпатий?
– Он. И мне без него жизнь не мила… Это Божий промысел, батюшка.
– Наталья! – позвал жену. – Доченька-то наша повзрослела… Теперь сватов станем ждать.
– Лучше Евпатия мужа ей не сыскать, – ответила матушка.
– И ты уже знаешь?! Все знают, одному мне невдомёк.
– Глаза пошире отвори, – посоветовала мужу.
Двор воеводы Данилы Кофы был тоже на Подоле.
Обычно Евпатий проезжал мимо, не обращая внимания, ну двор и двор, каких здесь много.
Но следующим ранним утром, собравшись на службу в детинец, он краснел непривычно, заранее зная, что проедет мимо дома, в котором живёт Елена.
Верный мечник Найдён ждал у крыльца, чалый жеребец Евпатия уже был осёдлан.
Вот и частокол ограды Кофы, за которым дорогой его сердцу дом. А у ограды…
Сердце Евпатия зашлось в стуке, в голове помутилось, едва с коня не свалился.
У ограды Елена в
