княжение Ингваря Игоревича стольный град решили сделать неприступной твердыней, безопасным центром одного из важнейших торговых путей.
Дело в том, что верховье реки Прони, впадающей в Оку, близко подходит к верхнему течению Дона. Рязань замыкала собой водный торговый путь от междуречья Оки и Волги к берегам Сурожского (Азовского) моря.
Вопрос укрепления города носил стратегический характер. Половецкие набеги случались часто, нередко кочевники доходили до стольного града. И хотя взять его было делом непростым – Рязань стояла на возвышенном берегу Оки, – но стены её обветшали во многих местах, а кое-где пришли в полную негодность. Их необходимо было частью подновить, частью соорудить заново, увеличив при этом число городских ворот, в связи с расширением столицы княжества на все стороны света. Пока что они располагались только вокруг кремля: Водяные, Серебряные, Спасские и Подольские.
Рязань хорошела теремами и усадьбами, число каменных Божьих храмов тоже возрастало. Со времени отделения Рязанской епархии от Черниговской появился ещё один – Спасский собор, над созданием которого трудились смоленские зодчие. Он стал ещё одним украшением града. Это было крестовидное здание с тремя полувыступами – апсидами. Верхнее перекрытие, на котором был запечатлён лик Спасителя в небесах, поддерживали четыре столба.
Его красота и великолепие стали значительным подспорьем для самоутверждения рязанского князя, прославления его богатства и могущества. Именно рядом со Спасским собором расположился княжеский дворец.
Возведённый ранее Борисоглебский собор сделался местопребыванием епископской кафедры, которая стала так и называться – Борисоглебская.
Успенский собор в южной части города был немного старше вышеупомянутых и предназначался для простых людей.
Так Рязань постепенно обретала свою христианскую душу.
В Спасском соборе молился и выстаивал службы рязанский князь Ингварь Игоревич с родственниками, но в большие праздники на торжественные богослужения неизменно приглашались ближайшие бояре и воеводы с домочадцами.
…Была середина зарева-августа 1218 года.
Совершалась Божественная литургия в честь Успения Пресвятой Богородицы.
Собор был полон. Впереди стояли князья Ингварь Игоревич и Юрий Игоревич со своими домочадцами.
Далее располагались ближние бояре и воеводы. По случаю великого праздника приехали из Переяславля, Неринска, Ростиславля, Льгова, Дедославля, других городов Рязанщины: православную веру истово блюли все поголовно.
В боковых притворах толпились гости-купцы и выборные посадские ремесленники, для которых приглашение в Спасский собор было великой честью.
Коловраты стояли сразу за княжеской свитой.
Евпатий откровенно скучал, церковные службы его утомляли, они заставляли отрываться от службы воинской, которую молодой витязь почитал самым необходимым делом всей своей жизни.
Он разглядывал белокаменные стены, увешанные большими и малыми образами с лампадами при них, а то бездумно смотрел на пол, состоящий из цветных неполивных кирпичных плиток розового и голубовато-зеленого оттенков.
…И вот под густой бас благочинного настоятеля собора отца Аникея, который заполнял собой всё внутрисоборное пространство, Евпатий ощутил на себе нечто… Подобно толчку в сердце, или уколу ножа – быстрый взгляд девичьих глаз, наскоро брошенный из-под тёмного, вышитого золотыми нитями плата.
И как-то сразу сделалось жарче… Острее запахло ладаном, живее ощутилась духота многочисленных горящих свечей. Звонче воспарил, выбираясь на небесную высоту, глас церковного хора.
«Ишь, какая востроглазая, – подумалось Евпатию. – Смелая какая! Прямо-таки оцарапала».
Он знал, что рядом семейство воеводы Кофы: сам Данила Данилович, его чада и домочадцы, а также младший брат Вадим Данилович сурово крестились и преклоняли колени, когда требовалось. Стало быть, воеводская дочь.
Выйдя из собора, стал ждать, уж очень хотелось увидеть обладательницу такого пронзительного взгляда.
Елена задумчиво шла чуть позади всего семейства. Она просто шла, а ему казалось, что это плывёт над твердью земной сама Богородица, спустившаяся с небесных чертогов. Высокая, ладная, сильная, казалась она ему воплощением женственности и красоты.
Покрестившись на врата собора, нежданно повернулась в ту сторону, где стоял молодой дружинник. Их взгляды встретились…
«Лада ты моя, – подумал Евпатий, – единая на всё житие».
«Витязь ты мой, – отвечал взгляд Елены. – Долгожданный».
…За воинскими буднями краткая встреча у собора стала казаться чем-то заоблачным или приснившимися, но глаза девичьи звать и манить не переставали, а укол в самое сердце был настоящим, и Евпатий временами его ощущал, особенно ночами.
Ворочаясь под медвежьей шкурой в гриднице, пытался соображать, что бы значило его нынешнее состояние, совсем ни на что прежнее не похожее.
А в голове торжественно и грозно звучал голос дьякона Спасского собора: «В рождестве девство сохранила еси, во успении мира не оставила еси, Богородице, преставилася еси к животу, Мати сущи Живота, и молитвами Твоими избавляеши от смерти души наша».
Покосившись на лежащих рядом дружинников, Евпатий забоялся, как бы они не услышали то, что сейчас слышит он. Потом встряхнулся, подумав, что слышать они не могут, всё это в его голове. В самом деле – сотоварищи сладко спали, кто-то похрапывал, кто-то густо храпел.
А вот молодой дружинник утратил и покой и сон.
В один из дней ревуна-сентября, приехав из сторожи в Диком поле, Евпатий явился домой, дабы попариться в мови и отдохнуть под отчим кровом.
Переступив порог горницы, перекрестился на образа, поклонился родителям.
Матушка Надежда обняла сына, поцеловала в голову и торопливо перекрестила макушку, всплакнув при этом.
– Больно рано ты возвернулся ныне… Что там в стороже? – грозно спросил Лев Гаврилович.
– Пока тихо, батюшка, но я чаю, тишь эта невразумительная и шаткая.
– Отчего ж?
– Видели на той стороне костры многочисленные, коих прежде не случалось.
– И что с того, что костры? Степняки жгут, а мы бойся?
– Я чаю, сами степняки чего-то опасаются, батюшка.
– О как! – воскликнул Лев Гаврилович. – Князю поведали?
– Савватий поспешил.
– Ладно, иди с сестрой обнимись да Меланьюшку почемокай.
– Сестрица! – обрадовался Евпатий. – Здравствуй, милая! А где маленький цветочек?
– Только что заснула, всё капризничала… Зубки режутся у нас.
– Ох ты! Большая становится уже.
Осторожно открыл дверь и заглянул в светёлку.
– Спит… Почто сама, где твой Дивей?
– В Новый город подался с товаром…
– Тяжек хлеб его, как погляжу, отдыха не ведает в набивании мошны.
– Евпатий, – строго сказал отец. – Всякому своё. Кто отчину бережёт, кто товары стережёт. Не для всякого меч в руке хорош, кому и мерило сойдёт.
Любомила вздохнула озадаченно – она знала: брат считает, что всякий рязанец мужеского пола должен непременно быть воином и защищать землю от ворога внешнего, а уж потом кем захочется. А её муж Дивей – купец в третьем поколении, удачливый купец, весь в своего отца Звягу. В своё время батюшка решил, что породниться с богатым гостем Звягой, который часто бывает в заморских странах, хорошо. Евпатий был недоволен, но против родителя сказать не решился, однако Любомилу
