лагерю. За воротами были слышны гул голосов, топот ног, выкрики старост, называющих фамилии. Татьяна Герасимовна привязала лошадь к коновязи и пошла вместе с Лаптевым и Тамарой в лагерь.
Весь обширный двор был заполнен людьми. У корпусов строились роты. Впереди стояла первая рота. Суетился со списками в руках ее староста Вебер, немолодой уже немец с добрым широким лицом. Лейтенант Петухов ходил вдоль строя и сквозь зубы ругал немцев за отсутствие хорошей выправки.
Подошел комбат. Петухов отрапортовал:
— Первая рота батальона интернированных немцев построена. Трудоспособных первой категории — сто сорок человек, трудоспособных второй категории — тридцать семь человек, больных — одиннадцать человек.
Комбат тоже прошелся вдоль строя.
— Ну, смотреть бодро! Что мы вас, на казнь ведем, что ли? — крикнул он, потом подозвал Татьяну Герасимовну и Тамару. — Что, нравятся вам эти красавцы? Парни хоть куда! Вот хоть этот франт, — он указал пальцем на пепельнобородого Чундерлинка, очень импозантного в модном коричневом пальто. — Вы на них покрепче жмите. Если не будут как следует работать, пишите мне рапорт на каждого в отдельности. Я с ними быстро управлюсь.
— Мужики красивые, спору нет, да уж что-то больно шикарно одеты, — заметила Татьяна Герасимовна. — В лес бы надо одежонку похуже: пожгут все и порвут.
— Извините, не успел им в ателье рабочие костюмчики заказать, — съязвил комбат. — Но только вы зря беспокоитесь: у них багажу — кладовая ломится. Два вагона барахла я им из Румынии вез. А женить их здесь я не собираюсь, так что беречь ихние наряды нечего.
Тамара с любопытством разглядывала немцев. Их лица резко отличались от русских. Мужчины были похожи то ли на киноартистов, то ли на профессоров каких-то, как она их себе представляла. Женщины на нее особого впечатления не произвели. Тамара снова посмотрела на первую роту и вдруг встретилась глазами с высоким красивым парнем, который стоял с краю. Она потупилась и отошла в сторону.
— Что, не понравилась вам наша команда, Тамарочка? — спросил Лаптев.
— Будут ли они работать? — с сомнением сказала она, косясь на немцев.
Штребль, взгляд которого так смутил девушку, услышал ее и понял. Подобрав несколько известных ему русских слов, он выпалил:
— Мы будет хорош работа.
Тамара покраснела и ответила по-немецки:
— Это мы увидим.
— Фрейлейн говорит по-немецки! Кто она такая? — раздался удивленный шепот.
— Будет там болтать! — крикнул комбат. — Махен, захен, шляхен, черт вас поберихен! В лесу наговоритесь. Петухов, выводи лесорубов на улицу. Звонов, как твоя рота?
Саша Звонов, красный, потный, взволнованный, подбежал и отрапортовал:
— Рота построена! Трудоспособных — сто двадцать человек, вторая группа — двадцать один человек, больных — семь человек и, я извиняюсь, товарищ старший лейтенант, которые совсем оказались раздетые — одиннадцать человек. Не в чем построить, сидят в корпусе.
— Что за чертовщина! Куда же они одежду дели?
— Не иначе попрятали. Сам все обшарил, товарищ старший лейтенант. Вчера еще ходили по двору в одеже…
Комбат, не стесняясь женщин, крепко выругался, потом махнул рукой Отто Грауеру. Тот быстро подбежал.
— Выдай этим одиннадцати паразитам телогрейки из командирского фонда. И чтобы вечером отобрать и найти их собственные.
— Беда, — объяснял Звонов Татьяне Герасимовне и Тамаре, — два часа собирались: только отвернешься, куда-то пиджак с него исчез, другой шапку прячет. Чистые симулянты! Свое хоронят, требуют казенного.
Татьяна Герасимовна покачала головой:
— Ну, народ! Хватим мы с ними горя. До чего же несознательные! Они наших небось голышом гоняли, а сами требуют: подай им то, другое…
Хромов разъярился:
— Я их, сукиных детей, поморожу, а одежды им не дам, пока не заработают. Они думают, что Россия — это собес для фашистских подонков. По́том своим заставлю заработать! В землю затопчу!
Лицо у комбата стало дергаться, запрыгала левая бровь. Лаптев взял его за рукав и потащил в сторону:
— Да успокойся ты! Есть из-за чего себя волновать.
Комбат перевел дух и скомандовал:
— Марш за ворота!
Вторая рота, ежась и топчась, нарушая всякий строй, повалила за ворота.
— Мингалеев, давай баб! — крикнул комбат.
Из глубины двора тронулась третья рота. Крестьянки торопливо двигали ногами, обутыми в огромные валенки. На всех были длинные теплые шали. Горожанки дрожали в своих коротких пальтишках.
Мингалеев оскалил зубы и отрапортовал:
— Третий рота — сто сорок пять человек весь здоровый, тридцать три человека — кухня, десять — прачечная, пять человек — ничего не делай: декретный отпуск. Остальной — налицо.
— Молодцы бабки! — немного успокоившись, сказал комбат. — Веди их, Салават.
Тамара и Татьяна Герасимовна тоже вышли за ворота.
— Ну, Томка, счастливо тебе! Идите по тракту прямо до новой делянки. Я догоню вас.
Тамара растерянно спросила:
— А они не разбегутся у меня?
— Небось не разбегутся. Куда им бежать-то? Шагай передом, а сзади десятники пойдут, Влас Петрович с Колесником.
— Ни пуха ни пера! — вышел напутствовать Лаптев. — Не робейте, Тамарочка. Завтра и мы приедем на лесосеку.
Тамара вышла вперед и не очень уверенно скомандовала:
— Геен!
Она шла, не оглядываясь, слыша за собой скрип снега под множеством ног и шумное дыхание четырехсот немцев. Было страшно, но она изо всех сил старалась не подать виду. Солнце выплывало из-за горы, ярко-оранжевое, в белых парных облаках. Мороз слегка отпустил: близилась весна.
Штребль жадно глядел вокруг. Леса и горы — все под глубоким снегом, сбоку — поселок, над каждым домиком — тоненький, прямой, как свечка, столбик дыма. Дорога накатанная, блестящая, уходит далеко вдаль. Белокурая девушка впереди все идет и идет, не оборачиваясь. Штребль глядел на нее, и в его душу запало радостное чувство: не вооруженный до зубов охранник гнал их на работу, а вела симпатичная русская девушка, одетая в старую ватную куртку и подшитые валенки.
— Откуда вы знаете немецкий язык, фрейлейн? — осмелев, спросил Штребль.
Тамара, не повернув головы, ответила:
— В школе учила.
До лесосеки по тракту было около четырех километров. Немки, не привыкшие к тяжелым валенкам, начали отставать.
— А ну, подтянись! — покрикивал на них старичок-десятник Влас Петрович. — На юбки наступлю!
Старик ворчал всю дорогу и ругал немцев на чем свет стоит.
— Два сына у меня было. Где они? Подайте-ка мне сыновей! Ах вы, б… нехристи не нашего Бога! Были бы сыновья живы, я бы… вашу мать, и дорогу в лес уже позабыл. А из-за вас, проклятых, иди, мерзни, как пес. Ни дна бы вам, б… ни покрышки!
— Ладно тебе, дядя Влас, — рассудительно сказал другой десятник, недавно вернувшийся с фронта однорукий Колесник. — Слава богу, что мы их гоним, а не они нас.
Тамара свернула с тракта в лес. Немцы, сбившись в
