кучу, повалили за ней, увязая в снегу. Тропка привела на большую поляну. У маленькой лесной сторожки стояли сани с топорами и пилами.
— Возьмите инструмент, — по-немецки сказала Тамара. — Бери, бери, — поспешно добавила она по-русски. — Цвей топор, одна пила на троих.
Подъехала Татьяна Герасимовна. Вылезая из саней, крикнула Тамаре:
— Баб смешай с мужиками! Баб, говорю, не бросайте одних! Чего они одни-то наработают? Ни колоть не можут, ни что… Тома, бери вот этих, помордастей, веди в лес, — она указала на мужчин из первой роты.
Тамара махнула рукой:
— Пошли!
Влас Петрович отобрал себе мужчин из второй роты. Колесник обиженно заметил:
— Что ж, мне одна шваль досталась?
— Чем же они шваль? — рассердилась Татьяна Герасимовна. — Что плохо одеты? Может, лучше работать будут, чем те, нарядные. Инструмент берите, айда с богом!
Тамара вывела свою партию на просторную снежную поляну. Посередине красовались три высокие разлапистые ели.
— Лиса! — восторженно закричал Бер, заметив рыжий комок, который мелькнул и скрылся между елок. Неожиданно упавший снежный ком засыпал всех холодными иглами.
Крайняя ель была огромная. Вершина ее, казалось, упирается в холодные снежные облака, а ветки-лапы держат на себе каждая не менее пуда снега.
Тамара скинула телогрейку и знаком подозвала стоящего рядом немца.
— Бери пилу. Остальные отойдите подальше, — она махнула рукой в сторону.
Немец согнул длинную спину, чуть-чуть высунул язык и принялся дергать за ручку пилы.
— Ровней пили, не дергай! — строго сказала Тамара. — Гут надо зеген. Ферштеен?
— Гут, — буркнул немец и снова согнулся.
Мерзлое дерево сопротивлялось, пила звенела и гнулась. Тамара вынула из-за пояса топор и стала подрубать. Вновь поднялся снежный вихрь, и закружилась серебристая пыль. Тамара подозвала Штребля.
— Умеете пилить? — спросила она его по-немецки и немного покраснела за свое произношение.
— Яволь, фрейлейн. Я столяр.
Снова зазвенела пила. Пилили очень долго. Слабый скрип внутри дерева означал, что ель уже сдается и скоро рухнет вниз. Скрип этот усиливался и перешел в стон, а затем ель начала медленно крениться, задевая ветками соседние деревья и снова поднимая снежную метель.
— Ахтунг! — крикнул Штребль.
Раздался сильный треск, свист рассекаемого воздуха, и ель с печальным гулом упала на землю, поломав своей тяжестью молодые елочки и пихты. Обнажился пень, светло-розовый, просторный, как обеденный стол, накрытый скатертью.
Штребль старался унять дрожь в коленях и с трудом разогнул затекшую спину.
— С непривычки-то тяжело, — улыбнулась Тамара. — Гут арбайтен, камарад!
Она достала спички. Вскоре запылал огромный костер. Гигантские ветки с воем корчились на огне. От каждой подброшенной в костер еловой лапы взвивался целый фейерверк искр. Скоро огромный, очищенный от ветвей ствол угрюмо лежал в снегу, а вся былая краса дерева превратилась в груду пепла и тлеющих углей, над которыми немцы грели озябшие руки.
— Ну что, поняли, как работать? — спросила Тамара.
— Я, юнге фрейлейн, — ответило несколько голосов.
— Ну, глядите дальше.
Вместе с плечистым Раннером она отпилила первую чурку. Поставив чурку на попа, она тяжелым колуном разбила ее на плахи. Мерзлое дерево разлеталось, как стекло.
— Вот и все. Расходитесь подальше друг от друга и начинайте.
Тамара развела всех по лесу. Застучали топоры. Раздвигая ветки, на поляну вышла Татьяна Герасимовна.
— Ну, как дела? Двигаетесь помаленьку? А прогадала ты, Томка, что взяла этих франтов: вон у Власа да у Колесника те немцы, что в узких штанах, им рта разинуть не дали, взяли топоры и давай жарить, как заправские лесорубы. Их и учить нечего. И бабы в красных юбках пилят так, что любо! Один долговязый мне и говорит: в Румынии дома тоже в лесу работал.
— И этих обучим, — не совсем уверенно сказала Тамара.
Но вечером из лесосеки она возвращалась печальная. Понуро брели за ней и усталые немцы. Первый день не обещал ничего хорошего: только очень немногие — плотники и столяры — умели держать в руках пилу и топор. Остальные чувствовали себя совершенно беспомощно. Люди эти никогда даже не видели, как рубится лес, не умели разжигать костры, метались, суетились, вязли в снегу, мешали друг другу, рискуя быть задавленными деревом. «Можно подумать, вчера только на свет родились, — сердито думала Тамара. — Как они норму-то будут выполнять?» Но все же ее отчасти утешало то, что большинство немцев обнаружили явное желание работать. Поэтому, когда у лагеря их встретили комбат и Лаптев, на вопрос: «Как дела? Небось, весь лес вырубили?» — Тамара, тряхнув головой, ответила весело: «Не вырубили, но вырубим!»
Поздно вечером Тамара сидела за немецким словарем. Подперев усталую голову кулаком, борясь с дремотой, она твердила:
— Дрова… дас хольц, сучья… ди эсте… ди эсте.
— Томка, будет тебе язык-то ломать! — прикрикнул Василий Петрович. — Ложись, квартиранта разбудишь!
— Сейчас… Сжигать… фербреннен. И что я, дура, в школе не учила! Как бы годилось! Топор… ди акст…
Вообще-то в школе она училась хорошо, и немецкий ей давался легко, поэтому она себя им не очень-то и утруждала. Стоило ей день-другой позаниматься перед экзаменом, и немецкие слова сами собой начинали крутиться на языке.
Утром Тамара поднялась с трудом. Забрала хлеб и пошла.
— Томочка, ты бы не оставалась одна с солдатами-то, — шепнула ей вслед бабка, все еще никак не понявшая, что эти немцы вовсе не солдаты.
Девушка только весело махнула рукой и убежала.
— Сегодня мы не должны лицом в грязь ударить, — объясняла она, как умела, идущим за нею немцам. — Сам комбат с офицерами в лес приедет. Вы поменьше суетитесь и не орите без толку. Работать попробуйте по трое. Легче будет. Цвей ман и ейне фрау. Понятно?
Штребль и Вер взяли к себе в бригаду рослую немку Розу Боден. Штребль видел, как она вчера первой из женщин сбросила пальто и работала в одном свитере.
Лес был настолько строен и красив, что рубить его было жалко. Когда Тамара отдала распоряжение о сплошной рубке, послышался удивленный шепот.
— Такие прелестные елочки! — с чувством сказал Бер на ухо Штреблю. — Из них выросли бы роскошные деревья.
Тем не менее немцы взялись за дело. То тут, то там раздавались возгласы «Ахтунг!», потом стук упавшего дерева. Когда часа через два Тамара стала обходить делянки, то увидела, что у большинства уже навалено много леса и пылают яркие костры.
Штребль выбрал удачное место — на опушке. Деревья падали на чистую снежную поляну. Бер, пыхтя и сопя, пилил вместе с краснощекой Розой Боден, засучившей рукава по локоть. Штребль тоже работал без куртки.
Тамара подошла ближе и улыбнулась: этот голубоглазый вихрастый парень так тщательно очищал ствол ели от
