Сошлись на доплате – бриллиантовой диадеме и семи кусках сахара.
На следующий день Исаков пришел за драгоценностями.
Сложив камешки, он как-то торжественно вынул из-под рубашки (носил на груди) ту фотографию.
Она оказалась совершенно темной. Под увеличительным стеклом, принесенным Исаковым, стали различимы какие-то мешки, разбросанные по полу…
Исаков шептал:
– Света там было скудно… Но комиссар, руководивший расстрелом, был по профессии фотограф и все ж таки сумел снять… Даже фуражка Государя в углу видна…
Это были не мешки. На полу лежали человеческие тела! И рядом с черным мешком – телом царя – я еле различил темное… Фуражка!
Только Цесаревич был виден. Лежал на полу, смотрел мертвым юным лицом прямо в камеру.
Уходя, Исаков сказал:
– Мой совет вам, милостивый государь, побыстрее убраться. Считайте, что я оставил у вас бомбу… Я пришлю к вам того финна побыстрее.
Уже на следующий день появился финн. И здесь тоже изменилась цена. Пришлось прибавить бриллиантовый кокошник и два перстня, которые красовались на тетке во время исторического бала в Зимнем дворце.
Финн объяснил: нужно идти три километра по льду, в условленном месте будет ждать телега, на которой и доедем до Финляндии. Я задал мучивший меня вопрос:
– Думаете, смогу? Все-таки три километра по льду…
Финн насмешливо посмотрел на меня:
– Это при нормальной жизни для вас слишком, возраст у вас не для таких прогулок. А при нашей безумной – дойдете. Я переправлял через залив госпожу Вырубову – еще не забыли такую?.. – Как странно звучали нынче эти имена, будто из времен Древнего Рима. – Хромая, с искалеченной ногой и костылем, и все равно дошла, – закончил финн.
Стояла тихая морозная ночь. Все звезды высыпали на небе…
Мы отправились из Петергофа – из Нижнего парка, где был миниатюрный царский дворец, именуемый коттеджем… В нем прошло детство Александра Второго, чей секретный дневник лежал у меня в мешке.
В этом дворце, как рассказывала мне княгиня Урусова, объяснились в любви мальчик и девочка – Аликс и Ники. Последний царь и последняя царица, лежащие сейчас во тьме на полу, на фотографии, спрятанной у меня на груди.
Теперь дом глядел заколоченными окнами. Как и вся наша прошлая жизнь.
Я поклонился дому.
Через пару километров по льду я уже с трудом шел, точнее, полз, когда нас встретили низенькие сани с лошадью и возницей – другим мрачным финном. Когда я взгромоздился, счастливый, на сено, мой старый провожатый, прощаясь, вдруг сказал:
– Вижу, устали, ваше благородие? Это оттого, что мешок тяжелый. Отдайте-ка его лучше мне… – Он решил, что в мешке драгоценности.
Усмехаясь, я раскрыл мешок. Он увидел царские тетради, с досады плюнул.
Потом молча повернулся и пошел назад, в Петроград. А мы с возницей тронулись. Я сидел, прислоняясь к вознице спиной, а он в молчании погонял лошаденку.
Часам к девяти достигли Финского залива. Пронизывающий ледяной ветер нес снежные вихри, и вмиг лицо обледенело. К одиннадцати вдалеке показались огни Кронштадта… Возница все так же молча накрыл меня, себя и лошадь белой простыней. Под этим белым балахоном в полночь мы достигли Кронштадта. Нас тотчас высветил прожектор… Возница резко остановился. Мы замерли, сани не двигались. Как только свет прожектора ушел, мы в темноте продолжили путь. Когда миновали кронштадский Тотлебенский форт, возница сказал:
– Ловят беглецов, сволочи, найдут – расстреляют. Но мы для них были снежной глыбой… – Он хихикнул.
Это длинное предложение и этот смех – всё, что я услышал от него за весь длинный путь.
В Терриоки мы приехали в пятом часу утра.
Я не буду описывать то, как меня арестовали в Финляндии. Как после месяцев хождений по мукам освободили. Большие деньги, лежавшие у меня в парижском «Лионском кредите», сильно ускорили освобождение. Наконец я смог продолжить путешествие с привычными прежде, уже забытыми мною удобствами…
Я направился в Копенгаген. Прибыл туда в декабре 1919 года. Здесь узнал, что несчастная вдова Александра Третьего по велению врачей уехала в Гмунден – курортное местечко в Австрии.
В Гмунден я прибыл рано утром, остановился в прелестном отеле.
Тихий курортный городишко. Горы, озеро, прогуливающиеся люди в тирольских шапочках с перышком, великолепные экипажи, очень мало авто, будто я вновь вернулся в исчезнувшую жизнь…
В полдень я послал к Ее Величеству нарочного с запиской. Напомнил о прежнем нашем знакомстве и рискнул сообщить о той фотографии. Ее Величество тотчас прислала за мной.
Замок располагался на озере. Из окон открывался прелестный вид. Идиллия – плавали лебеди…
Вошла она.
Сколько смертей близких людей было в ее жизни, сколько крушений!.. Убийство Александра Второго – свекр умер на ее глазах… Кончина Александра Третьего – муж умер на ее руках. Смерть четырех сыновей: в младенчестве – сын Александр, потом Георгий – от туберкулеза, потом Революция и отречение от престола Николая и Михаила, а затем убийство обоих. И мученическая гибель вместе с отцом внука Цесаревича и четырех внучек. А также смерть любимого брата – греческого короля Георга, застреленного в Фессалониках…
Она пережила конец великой Империи, трехсотлетней Романовской династии и доживала теперь свой век на чужбине. Я же пришел передать ей фотографию – чтобы она своими глазами увидела конец Империи.
Я знал ее Цесаревной, знал гордой Императрицей, затем – властной вдовой при сыне Императоре. Она придумала тогда снова стать молодой и проделала мучительную операцию – ей соскоблили старую кожу… Потом видел ее в Могилеве – в царской Ставке после отречения Николая. Была ужасная пурга, когда она на императорском поезде прибыла в Могилев – свидеться с отрекшимся сыном. Я приехал вместе с комиссарами Думы наблюдать за обстановкой в Ставке и стоял на перроне.
Но она даже не узнала меня. В ожидании несчастного Ники она быстро ходила по перрону – взад-вперед, взад-вперед! Яростная женщина в яростном снежном вихре.
Теперь ко мне вышла маленькая, сморщенная, трогательная старушка.
Она поймала мой взгляд, помолчала, потом сказала:
– Тридцать лет назад я приезжала в этот замок с сестрами. Мы навещали здесь герцогиню Тосканскую. Она в тот год потеряла свой трон… Не знала, как держать себя, и придумала быть величественной… до смешного. – И повторила: – До смешного.
Умна была Мария Федоровна, умной и осталась.
Я передал ей поклон от графа Кириллова и фотографию.
Она не взглянула на нее, торопливо уложила в кожаный бювар. Долго молча смотрела в окно.
Наконец сказала:
– Я не разрешала себе поверить… Не разрешу и теперь. Даже если Создателю воистину угодно было призвать их к Себе… Я благодарна господину Кириллову. Мужу всегда его недоставало. Как он живет теперь?
– Он умер, Ваше Величество.
Вошел слуга, зажег свечи.
Она кивнула:
– Да, все они умерли. А с нами, мой друг, случилась большая неприятность – нас сослали продолжать жить в этом гнуснейшем из веков. Прощайте.
Я оставил ее, раскладывающую цветы на столе – вокруг бювара с фотографией конца Империи.
КОНЕЦ.
Фридрих Энгельс.
Карл Маркс.
Бакунин Михаил Александрович.
Сергей Нечаев.
Достоевский Федор Михайлович.
Софья Перовская и Андрей Желябов.
Цесаревич Александр Николаевич со своей супругой Марией Федровной.
Цесаревич Николай Александрович со своей невестой, принцессой Дагмарой Датской.
Великий Князь Константин Николаевич.
Семья Великого Князя Николая Константиновича.
Императрица Мария Александровна.
Александр II.
Екатерина Долгорукова.
Цесаревич Николай.
Цесаревич Александр.
