в свои покои, бросил короткий взгляд на раскрытое окно. Завывания ветра лишь боле нагоняли тревоги на душу царя.
«Неужто гроза грядёт?..» – подумал Иоанн.
* * *
Заслышав свист и топот лошадей, девки у реки тотчас же подняли головы да кинулись прочь. Костры уж догорали, но даже их слабого света хватало, чтобы признать лошадей царского опричника со всеми знаками его. Лишь Фёдор на всём речном берегу ничуть не устрашился, завидев вдалеке Штадена. Генрих ехал верхом да взял с собою на привязи Данку. Басманов широко улыбнулся и присвистнул, дабы немец мог приметить его, и замахал рукой.
То не было большим трудом для Фёдора – запрыгнуть на полном ходу на любимую Данку свою быстроногую. Как внезапно нагрянули опричники на берег колдовской, столь же быстро и скрылися они по дороге, что вела в столицу.
* * *
Иоанн в нетерпении стучал пальцами по столу, блуждая взглядом по золотым блюдам, на которых подали владыке его трапезу. Если Иоанн и был голоден, он всяко не мог взять куска в рот, прислушиваясь к поднимающемуся ненастью за окном. Когда первый раскат грома послышался вдалеке, царь зло поглядел в окно. Капли дождя уж бились в мутное стекло, подгоняемые хлёсткими ветрами. Летняя ночь обещала разразиться грозой. Тревога подступала к горлу владыки. В ярости он ощутил, как его руки дрожат, и царь в бессилии своём не мог унять эту дрожь.
И сквозь завывания ветров, сквозь барабанящие капли дождя послышались далёкие шаги из коридора. Иоанн тотчас поднял свой взгляд на дверь. Уж заслышался тихий, мягкий голос Фёдора. Не дожидаясь доклада рынд, царь повелел:
– Пусть заходит.
Дверь отворилась, и юноша вошёл в покои. Фёдор уж переменил одежду, облачившись в белую рубаху, да всяко было видно, что дождь застал его врасплох. Некоторые мгновения они стояли безмолвно. Басманов и впрямь не ведал, отчего настроение владыки переменилось и отчего столь срочно опричник был вызван ко двору.
Не ведал того и царь. Он повиновался тихой воле знамений, затрагивающих его сердце. Раскат грома точно оживил Иоанна. Он глубоко вздохнул и указал на место подле себя. Фёдор повиновался, заглядывая в глаза владыки. Басманов уж выучил этот взгляд, эту отрешённость, точно очи государя наполнились безжизненным стеклом.
– Царе? – молвил Фёдор.
Иоанн перевёл взгляд на юношу. Царские очи оставались пустыми. Фёдор глубоко вздохнул и осторожно подался вперёд. Басманов положил свою руку поверх руки Иоанна. Царь едва качнул головой, но не боле.
За окном сверкнула молния, и ей вторил рокочущий раскат грома. Басманов вздрогнул, в то время как владыка едва ли внимал ненастью. Владыка поднял взгляд на Фёдора.
– Нашёл цветок счастья? – полушёпотом спросил царь.
Фёдор широко улыбнулся и кивнул, уж порешив, что славно дело, да Иоанн всё боле и боле мрачнел, подобно тому, как набирала силу буря.
– И думается тебе, будто бы то добрый знак? – спрашивал великий царь, и ужаснулся слуга жестокости голоса его.
Ничего не ответил молодой опричник, лишь выжидал дале речи повелителя своего. Будто бы владыке был ведом и тот трепет, и оцепенение, и потому медлил. Громыхнул такой раскат, от которого у Фёдора вовсе сердце замерло, а как обернулся опричник на владыку, так встретился с безумием в очах, коего раньше не видел, ни в приступе ярости, гнева, ни в распалённом упоении на казни. То был иной свет, свет самой грозы, застывший искрами в чёрных очах.
Следующая вспышка света озарила лик Иоанна, и Фёдор уже был готов признать, будто бы ненастье, зверствующее за окном, отравило его своим безумием. Лик государев, бесчеловечно грозный, сделался пустым и безумным. Владыка дрогнул, точно отойдя ото сна, и резко закрыл лицо рукой. Басманов хотел сорваться с места и бежать прочь, покуда новый приступ гнева не обрушился жестокой расправой, а вместе с тем был пригвождён к месту.
Впервой ему пришлось узреть великого царя в разбитости. Фёдор боялся прикоснуться к скорбной фигуре, к этим вздрагивающим плечам. Всё нутро твердило, что нынче подле Басманова не человек, а лишь бренное тело, и дух его разбит и изничтожен, разорван, истоптан и истлел. Всё прошло, всё износилось, оставив лишь одно – горе, ревущее горе, которое металось и стенало во сто раз громче, нежели буря за окном.
Басманов был подле владыки, покуда гроза не стихла, слушая тяжкие стенания. Время изменило свой ход, узрев агонию небес, и посему ни царь, ни опричник не ведали, сколь долго они сидели подле друг друга. В какой-то миг гнев бури иссяк и молнии перестали. Грузный ливень продолжал биться в окна. Тёмный взор Иоанна, остекленевший и влажный от горестного плача, медленно прояснялся.
– Добрый это знак, добрый, – сипло произнёс царь.
Басманов не поверил ушам своим, услышав отчаянную немощь голоса владыческого.
Давно не было такого ливня. Реки уж исходили из берегов, и вода стекалась вниз, притопляя улочки да переулки, что ютились у подножия холмов. Одинаковый стук капель в окно продолжал монотонно барабанить, когда сквозь густые мрачные тучи начало проглядывать бледное солнце.
Иоанн уже с раннего утра сидел над многими своими трудами. Он поднял взгляд, когда за его плечом появилась тень. Фёдор стоял подле Иоанна, держась за деревянную спинку резного кресла. Юноша протёр сонные глаза рукой. Всю ночь провёл опричник подле государя своего, не смея покинуть ни в час отчаянной скорби и горестных стенаний, ни в час светлой радости, подобно тому, как наступает радуга после дождя, как Божье знамение, как добрый знак.
Фёдор зевнул, обращая взгляд на окно. Стоял опричник, обхватив себя руками. В ушах ещё гремела гроза, и до сих пор сердце резко сжималось, помня страшный раскат. Серое небо обещало лить ещё долго. Опричник обернулся на Иоанна. Всё горе было сброшено и будто бы забыто. Басманов принялся тихо напевать одну из многих мелодий, что играли на застольях, покуда медленным плавным шагом прошёлся по комнате и сел поодаль от государя. Поначалу владыка и вовсе не приметил за опричником никакого занятия, и перо продолжало чертать судьбы на сухом пергаменте. И всё же решился царь предаться доброй отраде и внял голосу опричника, и остановилось перо. Даже когда песнь стихла, царь не спешил вернуться к сложению указа. Всё занял шум дождя.
– Чем ты маешься? – спросил Иоанн, обернувшись на знакомый щелчок замка от большой деревянной шкатулки для шахмат.
Фёдор поднял взгляд на государя.
– Али нельзя мне? – спросил Басманов, отдёрнув руки от шкатулки точно от огня.
Иоанн вздохнул да равнодушно пожал плечами. Перо вновь заскрипело
