владыкой. Сердце Басманова обливалось горячей кровью, покуда он взирал на Иоанна, на его абсолютно бездушный отсутствующий взгляд, в котором не было ничего, кроме жестокой и слепой боли. Эти тёмные глаза полнились жутким мраком. Та беспросветность завораживала и пробирала до дрожи.
– То правда? – шептал государь, сокрушённо упираясь о свои руки.
Фёдор повёл бровью.
– Об чём? – вопрошал Фёдор.
Иоанн усмехнулся, всплеснув руками.
– Об отце Филиппе. Об твоём отце? – вопрошал владыка, бесцельно блуждая взглядом по безлюдной палате. – От гляжу в твои очи дрянные и всё не разумею – правда ль? – горько молвил царь. – Будто бы в этом нынче есть какой толк…
– А ежели толк есть? – вопрошал Басманов.
– Нет, – упрямо отрезал Иоанн, – да оно и к лучшему.
Фёдор глубоко вздохнул, цокнув. Повисло молчание. Наконец Басманов собрался с духом.
– А будь твоя воля, ты бы воротил меня обратно? – тихо вопрошал он, устремив очи на царя.
Иоанн провёл рукой по лицу, и уста его вновь разошлись страшной ухмылкой.
– Ты смеешь спрашивать, пёс? – сорванным голосом вопрошал владыка и, ища опоры, положил руку на подлокотник трона. – Ты же был там…
Фёдор сглотнул, не в силах вынести той рвущей боли, коей полнилось каждое царское слово.
– Ты же был там, – огрызнулся сквозь стиснутые зубы Иоанн, и на руках его выступали жилы. – Ты был там, во мраке. Ты был там каждую ночь, когда я звал тебя.
Фёдор сглотнул, ощущая дрожь в охладевших руках своих.
– Ты смеешь спрашивать это, проклятая ты шавка? – глухо усмехался Иоанн. – Я принял на свою душу все грехи. И я не отрекусь от сих слов вовек.
Иоанн резко встал с трона, в неистовой ярости оглядев призрачное видение.
– На кой чёрт явился, бес? – сорванным хриплым голосом вопрошал владыка.
– Велишь исчезнуть тени? – молвил Фёдор, заглядывая в царские очи.
– Велю, – отрезал Иоанн.
Губы Фёдора чуть дрогнули – отчего едва ли не занялась улыбка. Бездействие проклятого образа взбесило Иоанна, и он в ярости отвесил резкую пощёчину и тотчас же отпрянул назад. Басманов медленно воротил взгляд на владыку.
– Как мог я умереть, – молвил Фёдор, потирая ушибленную щёку, на коей медленно загорался румянец, – коли ты, мой царь, мой светлый владыка, не дал дозволения?
Иоанн пересилил ледяной страх, подступивший к его сердцу, протянув руку к слуге своему, с благоговейным трепетом прикоснулся к белой скуле. Дыхание замерло. Иоанн замер на несколько мгновений. Сердце тихо-тихо, неповоротливо и медленно, но возвращалось к жизни. Иоанн вглядывался, и будто бы прямо на его глазах явившийся призрак обратился его слугой из плоти и крови, его Фёдором.
Басманов поджал губы, силясь держаться пред своим царём, но ком в горле удушливо и гнусно саднил изнутри. Он коротко и часто закивал, заверяя государя, что всё истина, что всё взаправду. Послав к чёрту и Бога, и дьявола, Иоанн прижал Фёдора к наконец-то оживающему сердцу. Казалось, ничто бы не могло нарушить сих объятий, да вдруг заслышались тяжёлые шаги.
Фёдор тотчас же обернулся через плечо, и улыбка совсем иного толка взыграла на устах Басманова. Видя лик пришлого Малюты, Иоанн чуть вскинул брови.
– Ты же тоже его видишь, Малют? – вопрошал царь, указывая на самодовольно ухмыляющегося Басманова.
Скуратов оцепенел.
– И, Гриш, – молвил Фёдор, убирая свою прядь за ухо, – я всё понимаю, да токмо дай мне буквально пару мгновений. Я ещё не закончил свою исповедь.
* * *
Это был славный пир. Самый славный на памяти Иоанна Васильевича, великого князя Московского и всея Руси. Его любимец и кравчий был подле него всё время, до тех самых пор, как не прибежал холоп, доложив об особом госте. Фёдор буквально расталкивал всякого зазевавшегося скомороха на своём пути и, не дав Афанасию Вяземскому переступить порога, заключил в крепкие объятия. Князь охотно обнял Басманова в ответ, похлопав по плечу.
– Припоздал, Афанасий Иваныч, – с отрадною и светлой улыбкой Фёдор пожурил князя.
– Как мог, так и явился, Фёдор Алексеич, – развёл руками Вяземский.
– Нынче новые порядки, княже, – молвил Фёдор, провожая Афанасия ко столу, – ни слова об опричнине. А в остальном всё премного-много славно.
С этими словами Басманов взял кувшин и наполнил чашу Вяземского. Да, видать, кравчий забылся али то было по задумке, но Фёдор перелил через край, замарав и узорную скатерть, и подол кафтана князя. Об истинной брани не могло идти и речи в тот день, и всяко ж Фёдор спешно отбежал прочь. Афанасий и не думал пускаться в погоню.
– Да уж, – вздохнул Вяземский, отжимая рукав от вина, – а ведь славные деньки ж были – носились с шашкой наперевес да орали: Гойда, гойда!
Автор обожает и благодарит свою семью.
Спасибо Кире за тот размах крыльев, от которого захватывает дух до сих пор.
Отдельная благодарность Анастасии Черленяк за её самоотверженный труд и открытия иного порядка, недоступные мне.
Спасибо Господину Кононенко за техническую и моральную поддержку, а также за референс к ряду сцен.
Огромное спасибо всем читателям, которые ждали и этого и дождались!
