— Богохульствует, — подтвердила она.
— Кто богохульствует, Перегрина?
Писарь приготовился записывать.
— Она…
Жоан терпеливо ожидал в наступившей тишине. У нее уже не было выхода.
— Я слышала, как она богохульствует, когда сердится… — Перегрина снова уставилась в земляной пол.
— Сестра моего мужа, Марта. Она говорит ужасные вещи, когда сердится.
Скрип пера заглушал все прочие звуки.
— Еще что-нибудь, Перегрина?
На этот раз женщина спокойно подняла голову.
— Больше ничего.
— Точно?
— Клянусь вам. Вы должны мне верить.
Он ошибся только с человеком с черным поясом. Босоногий донес на двух пастухов, которые не соблюдали воздержания. Он утверждал, что видел, как те ели мясо во время Великого поста. Молодая женщина с малышом, преждевременно овдовевшая, грешила со своим соседом, женатым мужчиной, который не прекращал делать ей бесчестные предложения… И даже ласкал ей грудь.
— А ты, ты позволила? — строго спросил ее Жоан. — Испытывала удовольствие?
Женщина расплакалась.
— Ты уступила? — настаивал Жоан.
— Мы хотели есть, — всхлипнула она, поднимая ребенка.
Писарь отметил у себя имя женщины. Жоан пристально посмотрел на нее. «А что он тебе дал? — подумал он. — Краюху сухого хлеба? Как же низко оценивается твоя честь!»
— Признавайся! — приказал Жоан.
Еще двое крестьян донесли на своих соседей. Еретиков, как они утверждали.
— Иногда по ночам меня будят странные звуки и я вижу свет в их доме, — сообщил один. — Они поклоняются дьяволу.
«Что плохого сделал тебе твой сосед, если ты на него доносишь? — подумал Жоан. Ты прекрасно знаешь, что он никогда не узнает имени доносчика. Что ты выиграешь, если он будет осужден мною? Может, получишь полоску земли?»
— Как зовут твоего соседа?
— Антон, пекарь.
Писарь записал имя.
Когда Жоан закончил допрос, уже стемнело. Он приказал офицеру войти, и писарь продиктовал ему имена тех, кто должен был предстать перед инквизицией на следующий день, на рассвете, как только взойдет солнце.
Снова ночная тишина, холод, мерцающее пламя свечи… и навязчивые воспоминания. Жоан медленно поднялся Богохульство, разврат и поклонение дьяволу. «Когда рассветет, вы будете моими», — пробормотал он. Правда ли то, что ему рассказали о пекаре? До этого было много подобных доносов, но удался только один. Будет ли он истинным на этот раз? Как бы его доказать?
Он почувствовал себя уставшим и вернулся к тюфяку, чтобы сомкнуть глаза. Почитатель демона…
— Клянешься ли ты на четырех евангелиях? — спросил Жоан, когда свет начал проникать через окно.
Человек кивнул.
— Я знаю, что ты согрешил, — заявил Жоан.
Окруженный двумя солдатами, мужчина, купивший миг удовольствия с молодой вдовой, побледнел.
Капельки пота, словно жемчужины, проступили у него на лбу.
— Как тебя зовут?
— Гаспар, — послышалось в ответ.
— Я знаю, ты согрешил, Гаспар, — повторил Жоан.
Мужчина стал запинаться.
— Я… я…
— Признавайся, — Жоан повысил голос.
— Я…
— Выпорите его, пока не признается! — Монах поднялся и стукнул по столу кулаками.
Один из солдат потянулся к поясу, на котором болтался кожаный кнут. Мужчина упал на колени перед столом и обратил свой затравленный взгляд на Жоана.
— Нет! Прошу вас! Не порите меня.
— Признавайся.
Солдат с кнутом, пока еще замотанным, стукнул его по спине.
— Признавайся! — крикнул Жоан.
— Я… я не виновен. Это женщина… Она меня околдовала, — мужчина говорил сбивчиво, неотрывно следя за инквизитором, лицо которого оставалось непроницаемым. — У нее нет мужа, и она ходит за мной, преследует меня. Мы это делали всего несколько раз, но… Я больше не буду с ней… Я даже не посмотрю в ее сторону. Клянусь вам.
— Ты распутничал с ней?
— Да… да.
— Сколько раз?
— Не помню…
— Четыре? Пять? Десять?
— Четыре. Да, четыре.
— Как зовут эту женщину?
Писарь снова склонился, чтобы сделать запись.
— Какие еще грехи ты совершил?
— Нет… больше никаких, клянусь вам.
— Не клянись напрасно. — Помедлив, Жоан приказал: — Выпорите его.
После десятого удара кнутом мужчина признался, что распутничал не только с этой женщиной, но и с несколькими проститутками, когда ходил на рынок Пуйгсерда. Кроме того, он богохульствовал, лгал и совершил множество мелких грехов. Еще пять ударов кнутом — и он вспомнил молодую вдову.
— Признавшийся, — вынес приговор Жоан, — завтра на площади ты должен будешь появиться на sermo generalis, где я объявлю твое наказание.
У мужчины не было даже времени, чтобы протестовать. На коленях, ползком, он покинул дом под суровым взглядом солдат.
Марте, золовке Перегрины, угрозы не потребовались. Она призналась сразу, как только ее вызвали на следующий день.
Жоан посмотрел на писаря.
— Приведите Антона Синома, — приказал тот офицеру, прочитав имя в списке.
Увидев человека, поклоняющегося дьяволу, Жоан выпрямился на твердом деревянном стуле и внимательно посмотрел на него. Орлиный нос, выпуклый лоб, темные глаза…
Ему хотелось услышать голос этого человека.
— Клянешься ли ты на четырех евангелиях?
— Да…
— Как тебя зовут?
— Антон Сином.
Мужчина, стоявший между солдатами, которые его привели, был невысокого роста и казался немного сутулым. На вопросы инквизитора он отвечал с некоторым смирением. Это не осталось незамеченным.
— Тебя всегда так звали?
Антон Сином заколебался. Жоан терпеливо ожидал ответа.
— Здесь меня всегда знали под этим именем, — вымолвил он наконец.
— А за пределами здешних мест?
— За пределами этих мест у меня было другое имя.
Жоан и Антон посмотрели друг на друга. Ни на секунду этот темноглазый человек не отвел своего взгляда.
— Возможно, христианское имя?
Антон кивнул. Жоан сдержал улыбку. Как начать? Сказать ему, что он знал, что тот согрешил? Этот обращенный еврей не поддастся на такую игру. Никто в селении его не изобличил, хотя, вероятно, на него поступил далеко не первый донос, как это было принято с евреями. И он, должно быть, умный. Жоан наблюдал за ним несколько секунд, задаваясь вопросом, что скрывает этот человек, зачем он освещает свой дом по ночам?
Жоан поднялся и вышел из комнаты; ни писарь, ни солдаты даже не пошевелились. Когда он закрыл за собой дверь, любопытные, собравшиеся напротив дома, остались стоять как вкопанные. Жоан не обратил на них внимания и направился к офицеру.
— Здесь находятся родственники того, кто внутри? — спросил он.
Офицер показал ему на женщину и двух мальчиков, которые смотрели на него. Было что-то…
— Чем занимается этот человек? Какой у него дом? Что он делал, когда вы его вызвали на суд?
— Это пекарь, — ответил офицер. — Его пекарня находится в нижней части дома. Его жилище?.. Нормальное, чистое. Мы не разговаривали с ним, когда вызывали его; мы застали его с женой.
— Он не был в рабочем помещении?
— Нет.
— Вы пошли на рассвете, как я приказал?
— Да, брат Жоан.
«Иногда по ночам меня будит…» Сосед сказал «меня будит». Пекарь… пекарь встает до восхода солнца. «Ты не спишь, Сином? Раз тебе приходится вставать на рассвете…» Жоан снова посмотрел на семью обращенного еврея, стоявшую чуть поодаль от остальных селян. Некоторое время он ходил кругами, а затем, словно его осенило, быстро вошел в дом; писарь, солдаты и Антон Сином были на том же месте, где он их оставил.
Жоан подошел к обращенному так близко, что они чуть было не соприкоснулись лицами; потом монах сел на свое место.
— Разденьте его, — приказал он солдатам.
— У меня обрезание. Я уже это призна…
— Разденьте его!
Солдаты повернулись к Синому, и, прежде чем они набросились на него, взгляд, брошенный на инквизитора, подтвердил подозрение Жоана.
— А теперь, — сказал он ему, когда тот был совершенно голый, — что ты хотел бы мне сообщить?
Обращенный изо всех сил старался сохранять самообладание.
— Я не знаю, к чему ты клонишь, — ответил он Жоану.
— Я клоню к тому, — монах стал говорить тише, проговаривая каждое свое слово, — что твое лицо и шея грязные, но там, где начинается грудь, твоя кожа чистая, без единого пятнышка. Я клоню к тому, что твои руки и запястья грязные, но предплечье не загрязнено. Я клоню к тому, что твои ступни и лодыжки грязные, а все, что выше, чистое.
— Грязь там, где нет одежды. Чисто то, что под одеждой, — возразил Сином.
— И нет даже следов муки? Ты хочешь сказать, что одежда пекаря защищает его от муки? Ты хочешь сказать мне, что у печи ты работаешь в той же одежде, в которой ходишь по улице? Где же мука на твоих руках? Сегодня понедельник, Сином. Святил ли ты святой день?
