— Я не боюсь. Слушайте: красные ночью готовят налет. В районе концентрируются войска. Нужно встретить их скорее. Иначе погибнем!
— Что… ты… несешь? — возмутился Махно. — Где доказательства?
— Но мы же ехали, наблюдали. Сорок вторая дивизия с артиллерией сунет сюда с севера! — повысил голос и Мирский. — Расстреляйте меня, если вру!
— Что с ним делать, с провокатором? — обратился Батько к командирам. Все были в замешательстве. Гость внушал доверие своей искренностью. Но тогда что же — война? А как же Крымская группа? Там десять тысяч хлопцев!
— Коцнуть успеем, — сказал Федор Щусь, обычно скорый на расправу. «И он допетрил, что нельзя ерепениться», — подумал с благодарностью Нестор Иванович. Тут зазвонил телефон. Адъютант Махно взял трубку.
— Виктор Федорович, вас.
Билаш послушал, возвратился к столу.
— Две сотни красных сабель стоят у штаба, — сообщил.
— Кто же их пропустил? — вскипел Батько. Неприятности сыпались градом.
— Иван Долженко докладывает, что пришли сдаваться и мирно спешились. Штабные пулеметы держат их на мушке. Командир приблудного дивизиона утверждает: этой ночью будет налет!
За столом обеспокоенно зашушукались. Значит, Мирский не врет? Или их всех специально прислали? Проверяют на благонадежность! Билаш сказал в раздумье:
— Прогнать мы их не можем. Такое комиссары своим не прощают. Может, на всякий случай ушлем на хутор? И агентов с ними.
— Ну, давай. Поглядим, что за гуси.
Командиры закурили. Два таких предупреждения — это не шутки, и с Крымом уже десять дней как потеряна связь. Но что же делать? Поднимать людей среди ночи, на мороз? Все спят, и разведка молчит. Махно велел адъютанту Василевскому:
— Мотай, Гриша, на телеграф. Еще и еще раз вызывай Харьков, штаб Южного фронта. Надо же выяснить в конце концов, что за бардак!
— Депешу дадите?
— Да линия-то барахлит. Если наладите — позовешь.
Батько поднялся, по давней привычке потер руки, где были кандалы, и стал что-то тихо говорить Билашу. Галина смотрела на них с тревогой. Неужели опять мыкаться? Надо бы приготовить теплые вещи. В дверях появился Петр Аршинов с пачкой бумаги.
— Я прямо из типографии. Вот, готовое положение «О вольных Советах», — улыбаясь, он раздавал пахнущие краской листки. — Завтра познакомим народ!
Петр Андреевич был доволен своим трудом и тем, что недавно сколотил, снабдил деньгами и разослал в Киев, Одессу, Екатеринослав, Полтаву, редакции анархических газет. Они там тоже не спят!
— Вот что нам нужно, а не война, — говорил Махно, читая свежий текст. За столом помалу оживились.
— Трэба його на украйинську мову пэрэвэсты, — предложила Галина, роясь в шкафу и доставая шерстяные вещи.
Такой уж беспокойной выдалась эта ночь, что появились еще гости. Срочно приехали из Харькова представители повстанцев при советском правительстве Александр Клейн и Ольга Таратута. Вместе с морозным воздухом с улицы они внесли мешок, развязали его.
— Сто миллионов на мелкие расходы! — возбужденно объявил Клейн. — Комиссары отвалили ровно столько, как мы просили. А на станции еще сотни сабель и сёдел.
— Да, и наш вольный Гуляйпольский район признан! — добавила Таратута. На нее смотрели с недоумением. — А что с вами, товарищи? Не верите? Заждались добрых вестей?
— Вы же с дороги. Садитесь, будь ласка, к столу, — пригласила Галина. Гостям налили по чарке. Батько предложил тост за их благополучное возвращение. Выпили. Но Ольга, белокурая с темными глазами и пушком над верхней губой, ощущала какую-то напряженность.
— Что же вы не радуетесь? — спросила игривым голосом. — Сам секретарь цека Косиор заверил меня в преданности и дружбе. А еще неделю назад волком поглядывал на членов «Набата».
— Да они же вас дурят! — не выдержал Мирский. — Водят за нос, как птенцов!
— О чем это вы? — широко распахнула темные глаза Ольга.
Слушая их перепалку, Махно шумно, тяжело дышал. Давал о себе знать забытый каторжный туберкулез, и мучили сомнения. Так близка желанная, многовыстраданная цель. Миллионы, сабли, сёдла дали! Это ли не факт? Вместе выперли Врангеля. Люди же они, хоть и большевики. Есть же у них, диктаторов, хоть крохи совести?
Оранжевые языки пламени вырывались из-под дверцев печи. Отблески играли на потолке, беленых стенах. Нестора Ивановича бросило в жар. Если война, то Крымской группе аминь! Опираясь на трость, он вышел на улицу, вдохнул морозный воздух. За холмами, что окружают Гуляй-Поле, уже занималась сиротливая заря. Глядя на еле обозначенный, кривой горизонт, Махно подумал о том, что давно беспокоило, да не высказывалось, таилось, чуждое анархизму: «Кроме свободы, народу нужна и власть. Своя, справедливая. Кто Хмельницкий? Гетман! Или вон большевики. Не успели прискакать — уже правительство из Москвы приволокли, ревкомы насаждают. Пусть липовые, вроде бакенов на Днепре, что сносятся течением. Но кораблю без них — гибель. Э-эх!»
— Не спится, Батько? — участливо поинтересовался часовой, что топтался за углом. Там же темнели еще три-четыре мужика. У их ног угадывались пулеметы. Махно не успел ответить, как далеким эхом загудело, засвистело и рванул снаряд! Из хаты выскакивали командиры.
— Вот оно, вот! — почти радостно закричал Мирский.
За околицей вспыхнула и нарастала стрельба. Галина вынесла, накинула на плечи Нестора полушубок, дала шапку. Теперь уже ни у кого не было сомнений — это подлое предательство, новая необъявленная война с большевиками.
Батько с охраной поехал в штаб. Рассветало. Прямо над головой молча летела стая ворон. Повстанцы, ругаясь, выкатывали на улицы тачанки, подводы. С только что прибывшего обоза раздавали патроны, сабли, седла. Испуганно лаяли собаки. С узелками в руках спешили к мужьям, сыновьям женщины. На рысях обгоняли их разведчики. Беспрерывно гудел церковный колокол, возвещая беду.
Дежурный по штабу Иван Долженко в начищенных до блеска сапогах доложил Махно, что со стороны железнодорожной станции на околицу ворвались конники какой-то Интернациональной бригады — мадьяры, киргизы, латыши. Их выбили. Разведка успела определить: Гуляй-Поле окружено. Близко подходить, однако, красные пока опасаются. Бьют из пушек, разворачиваются. Сколько их? Трудно сказать. Сорок вторая дивизия, Интербригада, еще какие-то полки с востока и юга.
Нестор Иванович слушал, насупившись. Не мог простить себе легкомыслия, доверчивости. А красные мухоморы подкрадывались. Ну что ж. Не впервой так. Били австрияков, генерала Слащева, карателей, рыскавших по пятам. «Прорвемся и на сей раз, — думалось. — Правда, войск маловато, около трех тысяч. Но зато какие хлопцы!»
Слушая твердые доклады командиров о готовности, Батько не сомневался в успехе. Его орлы сомнут и мадьяр, и латышей, и чекистов — самому черту свернут рога! Но где ударить? И как быть с Крымской группой? Пропадет же!
— Этот приблудный кавдивизион, что ночью появился, опять тут, — сказал Билаш.
— Мы же его отослали! — рассердился Махно, подмигивая. Левую щеку беспокоил нервный тик.
— Опять тут, — развел руками начальник штаба, — и рвется в бой.
— Та-ак, хай идут на Успеновку. Первыми, — решил Батько. — Там какие-то новые красные. А мы налетим следом, по флангам. Командуй!
Войско ринулось по заснеженным полям на восток. Впереди летели приблудные конники. Их не остановили ни разрывы снарядов, ни пулеметная трескотня. Терять было нечего. Следом, рассыпавшись влево и вправо, по баночкам устремились лихие тачанки. Красные пятились.
Легко они воюют. Не заманят в западню? — спросил Батько Билаша. Ехали на рессорной немецкой бричке в середине колонны. У Нестора Ивановича еще мелькнула догадка: «Не хотят бойни. Тоже трудяги. Кто же их гонит, несчастных? Фрунзе? Комиссары? Какая подлость!»
— Хрен с ними. Будем прорубаться! — отвечал начальник штаба.
В тылу красных, к счастью, резервов не оказалось, и, преследуя отступающую бригаду (она вскоре капитулировала), махновцы вырвались на оперативный простор.
— Ну-у, гадёныш Фрунзе, держись! — весело злобясь, воскликнул Батько. — Мы тебе покажем, как нарушать слово. Жаждал бойни — получишь!
Минувшей же ночью шли повальные аресты анархистов в Харькове, Киеве, других губернских городах. Были взяты дипломатические представители повстанцев Дмитрий Попов, Авраам Буданов, командиры, что лечились в госпиталях, а также секретари конфедерации «Набат» Всеволод Волин, Барон, Марк Мрачный — всего 346 человек. Многих отправили в Москву, в ЧК и там расстреляли.
После того как Семен Каретник уехал в штаб Фрунзе и не вернулся, когда повстанцы поняли, почему их затюрили в эту Евпаторию, песчаную окраину Крыма, где легко перекрыть дороги, — вожаком избрали Алексея Марченко. Он сразу вспомнил слова Льва Голика, сказанные на следующий же день по приходе сюда: «Хлопцы, это мышеловка. Давайте тикать!»
