эта смерть...
Взгляд его обратился на лодочку, скользившую по речке между мангровыми деревьями, под большими прибрежными пальмами.
— А всё-таки, — задумчиво спросил он, — ты как думаешь: она и вправду это сделала?
— Что?
— Выкопала труп мужа, чтобы отвезти сюда. Из любви...
— Спроси её сам.
Дон Эрнандо пинком опрокинул бочку, бросил полотенце в лицо кузену и засмеялся:
— Нет, мой милый, допрашивать эту даму будешь ты. Ты ведь первый сановник Манилы, разве нет? Едешь в город, врываешься ко мне в дом, поднимаешься ко мне в спальню, обольщаешь вдову. А потом ты вернёшься сюда рассказать, на что она вообще похожа и что тебе рассказала.
Зачем мне её обольщать?
— А что? «Сан-Херонимо» — судно хорошее. Хорошо построено. Из гуаякильского дерева, которое так ценится. Конечно, нуждается в починке. Серьёзной. Дорогой. Но в Маниле так мало кораблей. А этот! Двести пятьдесят тонн. Если бы вдова нам его продала...
— Понял. Ты прав: хорошая мысль.
— Может, продаст... а может, так подарит, прекрасный принц?
Дасмариньяс бросил скомканное полотенце обратно в лицо Эрнандо.
— Поезжай сам. Это же ты первый красавец в городе!
— Благодарение Богу!
Голый Эрнандо, смеясь, прошёл в свою спальню.
После обеда он оказался в порту Кавита, где вплотную друг к другу стояли большие корабли, которые не могли бросить якорь в неглубокой Манильской бухте.
* * *
Три-четыре десятка китайских джонок выстроились параллельными линиями до самой середины гавани. Их чёрные паруса, натянутые на рейки, напоминали перепончатые крылья летучих мышей.
В начале февраля все они одновременно вышли их Кантона, из Фучжоу, из Зайтуна и меньше, чем за две недели, добрались сюда. Тут они останутся на три месяца, распродадут товар и отправятся обратно в мае — до «вендавалей», страшных ураганов, начинающихся весной и продолжающихся всё лето. Домой они вернутся такими же тяжело гружёными, как вышли из дома, единственным испанским товаром, интересующим Китай: многими тоннами слитков серебра, которого в Поднебесной совершенно нет. В Севилье считали, что Китай поглощает около трети продукции американских рудников.
Весть о прибытии джонок весь город узнавал даже раньше, чем они входили в пролив.
Четыре общины, населявшие город: испанцы, китайцы, филиппинцы и японцы — жили исключительно торговлей и обменом. Сейчас порт бурлил, как муравейник. Множество маленьких судёнышек: сампаны, парао, банкасы, баланге — сгрудились на рейде, толклись, словно мухи, вокруг кораблей украшенных, как один, изображением глаза на носу.
Взойти на борт пока дозволялось только таможенникам. Сейчас они составляли опись товаров, оценивали их стоимость, вычисляли пошлину, которую китайские капитаны должны были заплатить королю Испании. Три процента за фарфор, три процента за шелка, три процента за драгоценные камни. И те же три процента за больших буйволов, которые останутся в Маниле, за гусей, похожих на лебедей, за монгольских лошадей, за тибетских мулов, за соловьёв, за экзотических птиц и всяческих животных в клетках, которые так нравились дамам. Три процента за все дешёвые безделушки — стеклянные браслеты или бисерные бусы. И за все копии: испанские мантильи, веера, похожие на севильские, сапоги и туфли, которые китайские работяги воспроизводили в совершенстве, всех цветов и размеров, по цене, побивавшей любую конкуренцию. Не говоря уже о священных предметах: распятиях и статуях Богоматери.
Взыскав законные платежи, королевские чиновники позволяли кули разгрузить ящики и тюки, перенести в город и сложить под замок в парианских амбарах.
Тогда в дело вступал дон Эрнандо.
Но сейчас он не думал о тех жарких торгах, которые скоро ему придётся вести.
Он смотрел на другое: на корабль, стоявший на якоре далеко на рейде — единственный крупный испанский корабль, принадлежавший частному лицу. Такое исключение. Такое чудо. Ведь только галеоны Его Величества имели право пересекать Южное море и вести торговлю с Новым Светом.
А этот, брошенный, был похож на птицу без крыльев. Ветер беспорядочно мотал его туда-сюда. Кажется, никто не видел, как опасно его разворачивает течение. Что там на борту — никого?
Фок-мачта была сломана непоправимо. Все реи болтались. А по сравнению с остальными поломками эти, должно быть, ещё пустяк! В очень плохом состоянии. Но очень крупный.
В Маниле почти не было судов такого водоизмещения. И вовсе не было таких у частных судовладельцев.
В общем, всё равно такая добыча могла хорошо послужить планам Эрнандо и его кузена Луиса.
Посмотрим... Корабль, кажется, неповоротлив. И недостаточно быстроходен для той цели, которую они для него предназначили. Посмотрим. Надо бы его заполучить. Хорошо бы даром.
Дон Эрнандо де Кастро, в одиночку гребя на своём сампане, прокладывал путь через лодочную толчею. Он взял с собой только одного слугу. Привлекать внимание не стоит. Он даже дождался захода солнца. Правда, не полной темноты: если бы кто увидел его в ночи, это тем более вызвало бы любопытство. Он знал: едва в Кавите кто-нибудь заметит, как он рыщет вокруг «Сан-Херонимо», тут же выстроится очередь из других покупателей.
Эрнандо сидел под навесом сампана, так что его не было видно снаружи, и не сводил глаз с галеона. Не корабль, а чудовище. И чудо. Прямо с гуаякильской верфи на острове Пунья в Перу. Строен из негниющего дерева.
Сколько же он может стоить? Как пятилетнее официальное жалованье губернатора?
Логика требовала, чтобы судно такого рода не оставалось без охраны.
Но Эрнандо помнил: когда явился «Сан-Херонимо», ни один моряк не держался на ногах. Их пришлось выносить на носилках. Десять человек с тех пор уже умерло. Другие поправлялись в госпиталях. Солдаты и колонисты, более-менее ещё годные, были на постое у местных жителей. Вдовы — у монахинь. А гобернадора — у него самого. Так, значит... Оставался главный навигатор. Эрнандо знал, что этот португалец в Маниле и занимается собственной защитой. Сейчас он наверняка в присутственном месте у
