Отважный меченосец Карл направил конницу в древний город Томы, который первым был на их пути после Переяславца.
В Томах праздновался день святого Дмитрия, все жители близлежащих селений спешили на шумную ярмарку со множеством пестрых палаток и длинных деревянных столов, на которых были разложены съестные припасы и изделия из глины, серебра, мехов, тканей и камней. Когда в город вошла конница Карла, словно вихрь пролетел по древним Томам, которые со времен пришествия булгар не помнили такого количества завоевателей и такого жестокого погрома. Сметалось все, что могло пригодиться в походе или для последующего обмена в других городах. Съестное складывалось в особые повозки и сразу же увозилось к ближайшим пристаням или причалам, где ратники передавали еду другим воинам, встречавшим добычу с дикими воплями радости и восхищения. Пир устраивался не теряя времени, прямо в ладьях: изголодавшиеся дружинники жаждали тут же грубо, зверски, немедленно удовлетворить самые низменные и животные инстинкты.
Олег со Стемиром видели все и стремились пока к одному: дать возможность ратникам выпустить из себя пар, ибо слишком долго дружина великого князя занималась созидательным трудом, а про грабительский свой дух забыла, забыла про лихую удаль, про свист ветра в ушах от широкого взмаха меча или секиры над головою дерзкого врага, про необходимость быстро соображать и метко стрелять из лука.
После Томов были разграблены Калатия, Анхиал и Ахтопол. Не миновали общей участи ни храм, ни монастырь, ни молебные избы. Все христианские, иудейские и кое-где даже языческие береговые общины Болгарского царства стонали от варварства грабителей и не знали, где найти от них спасение.
Слух о пришельцах полетел во все края Балканского полуострова и достиг столицы Византийского государства Константинополя.
И вот уже фракийская земля застонала под топотом копыт конницы русичей и вынуждена была отдать себя во власть пришельцев так же безропотно, как это сделала болгарская земля.
«Где же ты, император Лев? Где же ты, император Александр? Где же ты, патриарх Евфимий? Что ж вы бездействуете и не пошлете своего эпарха проверить, как противостоят ваши ойкии и катафрактарии, ваши воины под руководством турмархов и клайзнархов коннице русичей, чьи удаль и лихой натиск стали уже притчей во языцех всех народов, населяющих вашу империю! Что же вы замкнулись ото всех гонцов и не хотите слышать ни стонов, ни плача беззащитных женщин, стариков и детей! Лишь бы жены да наложницы ублажали вас! Лишь бы мудрые беседы ласкали слух ваш! Лишь бы повторяли вы Фотиеву речь. Ну, Фотий! Мудрый воспитатель императорских сынов! Просвещеннейший богослов! Поведай всему миру, чему ты научил братьев-императоров? Поведай своей христомудрой пастве, как можно спастись от полчищ новоиспеченного Ирода? Какими молитвами можно смягчить жестокость ударов его воинов?
«Ох, горе-правители! Найди на вас беспросветная мгла! Два мужа государственных не могут справиться с ордой варваров, которые подчиняются своему повелителю! И как подчиняются!..» — ворчал и бранился многоязыкий византийский народ, пытаясь схорониться от нашествия варваров…
Олег приказал остановиться своей флотилии в какой-то теплой, удобной бухточке и объединиться с конницей, ибо дальнейшие действия по его замыслу требовали совместных усилий.
Он ступил на чужой берег и вдохнул чужой воздух. Он посмотрел в чужое небо и увидел свое солнце! Нет, оно не пепелило его глаза и не жгло ему голову! Оно мудро смотрело прямо в его душу и ничем не укоряло его.
— Благодарю, Ярило! — обрадованно прошептал Олег, поклонившись солнцу, и, выпрямляясь, со спокойным упорством проговорил: — Нынче жертвы принесем Перуну здесь, в водах этой бухты, которую я решил назвать Солнечной.
Окружавшие Олега полководцы внимательно вглядывались в черты лица своего предводителя и старались найти в них признаки волнения или растерянности: шутка ли сказать, ведь до сказочного Царьграда рукой подать, но взять город будет ох как нелегко, и это знает их опытный князь, хотя ни разу не был ни в бухте Золотой Рог, ни в самом городе. Олег зорко и уверенно оглядывал каждого из своих полководцев и осторожно внушал им:
— Я восторгаюсь твоими конниками, Всеволод Радимичский! Ни одного промаха за все время похода! Это говорит о преданности твоих воинов своему полководцу! Надеюсь, Царьград будем брать так же слаженно, как прошли болгарский берег!
— Надеюсь и я на это, великий киевский князь Олег! — ответил Всеволод, уловив настороженность князя.
А князь перешел к другому полководцу л ласково проговорил:
— Я с такой радостью наблюдал за твоими ловкими, смелыми лучниками, Ярослав Уличский, что пожалел о своей старости! Так хотелось побегать вместе с ними за болгарскими монахами! Ты сможешь дать мне совет: как лучше убрать защитников стен Константинопольского кремля?
— Я подумаю об этом, князь, когда увижу эти легендарные стены сам! — волнуясь, ответил Ярослав Уличский.
Олег поклонился уличскому воеводе и, широко улыбаясь, сказал следующему полководцу:
— О Глеб Тиверский! Твои ратники поразили меня в самое сердце! Они учуяли правоту моего замысла и везде были равны в силе и ловкости моим опытнейшим ратникам! Надеюсь, при взятии ворот Константинополя мы все будем едины и не растеряемся.
— Надо предупредить воинов, что греки хитры и могут подбросить яда в вина и яства, великий князь, — довольный вниманием Олега, ответил молодой, черноволосый, с красивым строгим лицом Глеб Тиверский.
— Мы поговорим с воинами об этом особо, — согласился Олег и подошел к следующему полководцу.
— Синько! Дорогой воевода хорватской дружины! Не зря первые русичи избрали твои леса и горы своей древней стоянкой! Сколько умения во владении секирами и копьями увидел я! После похода ты немного задержишься в Киеве и обучишь своим хитрым выпадам наших стольных ратников! Согласен, молодой забияка? — засмеялся Олег.
— Согласен после свидания с любимой женой приехать в Киев и обучить твоих столичников уму-разуму! — смеясь, ответил хорватский воевода.
Олег подошел твердой успокоенной поступью к Карлу Ингелоту.
— Ну а ты, дорогой фриз, знатный потомок фризских пиратских королей, Карл Ингелот, не зря ты остался в моей дружине со времен мадьярского нашествия. Я очень доволен твоей лихостью, ты пригодишься нам при взятии Коровьего брода, который византийцы именуют сейчас Босфоровым[59] проливом! — снова засмеялся Олег, похлопывая сорокалетнего Карла Ингелота по могучим плечам.
— Согласен, великий киевский князь, — широко улыбаясь, ответил именитый фриз и посторонился: за ним стояли самые дорогие князю люди, его «Лучеперые».
— Ну а вы, мои преданные друзья! Я прошу вас об одном: никуда от меня не отлучаться, даже тогда, когда вы будете выполнять мои задания! Душой и сердцем мы должны быть всегда вместе и едины делами своими! — жарким шепотом попросил он своих любимых друзёй и повлажневшими глазами окинул каждого из них: Стемира, Фарлафа, Веремида, Рулава и Ленка с Любаром.
Затем князь повернул к левому флангу своих дружин, где стояли воеводы плесковский, новгородский, белоозерский. Он подошел и к ним с радостной улыбкой на устах и для них нашел добрые, но несущие в душу каждого желание выполнить волю своего предводителя слова.
«Вот теперь можно начинать говорить с ними о главном: о штурме Константинополя», — решил Олег, и, пока его слуги разбивали княжеский шатер, он усердно молился Перуну.
Закончив молитву, он обратился к слуге с просьбой позвать к нему Ленка, и, когда тот явился не один, а с каким-то бродягой, Олег сначала вспылил.
Борода бродяги, его рваная одежда вызвали в Олеге и жалость, и злобу. «Пошли, бродячий человек, я накормлю тебя сытной пищей», — сказал ему Олег, уводя странника в свой шатер.
Но как только Олег со старцем миновали любопытствующие глаза и угли и оказались одни в княжеском шатре, старец мгновенно преобразился и оживленно заговорил:
— Не тревожься, Олег! Но приготовься, как я и предупреждал: бухта Золотой Рог закрыта обновленной цепью. Тебе придется повторить Аскольдову хитрость. Поставь часть флота на колеса, пройдешь с ним вдоль Константинопольского кремля от Деревянных ворот до Золотых, то есть с севера на юг, расставишь метательные и черепаховые биты вдоль ворот Калигарийских, Меландзийских и Пятибашенных, особо укрепленных, и единым ударом всех пробойных сил сможешь сокрушить стены Феодосия, коим пятое столетие насчитывается.
— Гаст! Я счастлив видеть тебя! Ты, Дитмар, Рем и Фалько столько нужных вестей собрали для меня, что мне будет стыдно не взять город. На всех вратах Царь-града я оставлю по заметной отметине, чтобы вечно помнил сей пьяный зазнайка, как врать и прибедняться перед племенем русичей! — горячо проговорил Олег, обнимая своего тайного и самого дорогого лазутчика. — А теперь скажи мне, так ли уж набожны и сильны духом своего бога братья-императоры? — с тревогой спросил князь Гаста, не тая тревоги от верного лазутчика.
