С искаженным от боли лицом Тенгери оседлал своего гнедого и негромко проговорил:
— Может быть, ты прав, Ошаб. Надо все обдумать.
— Как ты это сделаешь с нанизанной на шест головой?
Один из ремешков упал с его руки в траву. Наклонившись, чтобы поднять его, Ошаб пробормотал:
— Какое несчастье, Тенгери! Не я ли предостерегал Герел, когда она после твоего возвращения из империи Хин собиралась расцарапать лицо крикливому стражнику? А теперь дело вот до чего дошло! Какая ярость, какая необузданность!
А в кузнице кузнец опять бил молотом по раскаленному железу.
И вообще все вокруг опять шло своим чередом, за исключением одного: Герел ускакала. И еще: все игрушки и фигуры Тенгери превратились в пепел. И еще: Тенгери исхлестали плетьми до крови!
— Мне жаль ее, Ошаб!
Тот поднял на него глаза:
— А ее-то какая жалость к тебе охватила, представляешь, Тенгери? Ты помнишь: всех наших детей убили или угнали в плен, а у нас их было семеро. И все то, что она чувствовала как мать своих детей, она в последние годы перенесла на тебя, на тебя одного. Что правда, то правда: она у меня как ветер, который днем может дуть с севера, а ночью с юга. То она ненавидела хана, то любила его, и никогда нельзя было понять, почему и то и это ей в голову взбрело. Но вот о чем она мечтала все эти годы: увидеть тебя счастливым!
— Ты говоришь о ней как о мертвой, Ошаб!
— Мне кажется, Герел умерла сразу после того, как ты рассказал, что с тобой сделали у Чима. То, что может после этого случиться с ней самой, ее уже не пугает, Тенгери!
— Ошаб!
Но тот уже отвернулся и понес ремешки в юрту.
Тенгери медленно спускался на своем гнедом к Керулену. Он нарочно выбрал тропинку, которую Саран не могла видеть сверху, и спешился у реки, там, где вода была почти недвижной. Опустившись на колени, он гляделся в нее, как в зеркало, видел свое лицо, все в ссадинах и кровоподтеках, и думал: «Не может этого быть!» Но быстро овладел собой, стараясь прогнать боль и забыть о ней; сравнима ли она с теми страданиями, которые испытывает, наверное, в эти мгновения Герел? Тенгери остудил, как мог, свое пылающее лицо холодной речной водой, полежал немного на теплой земле. Камыши мягко шелестели над ним, легонько покачиваясь. Взглянув на скалу, разглядел очертания девичьей головы. Тенгери думал: «Ничего хорошего для себя я от этого приказа явиться к Чиму не ожидал. Как меня могли встретить при дворе? Высмеять, унизить, а потом прогнать прочь, сказав, что для хана никаких художников-монголов в природе не существует! Но этого им показалось мало: они сожгли все, что вышло из-под моих рук, и избили, как последнюю собаку. Знай этот приближенный хана, этот Чим, что я приемный сын Кара-Чоно, он велел бы удавить меня на месте. Бедняжка Герел!» Поднявшись, Тенгери повел гнедого через камыш. Выйдя на открытое пространство, сразу увидел свою юрту на склоне поросшего цветущими кустами холма. Вокруг холма ходила одинокая овечка. Он удивился: кто это привел ее к Саран? «А все-таки у нас будут и свои лошади, и овцы!» — подумал он. На поперечной жерди сушились вещи Саран. Тенгери поднимался по склону холма, ведя за собой лошадь в поводу. В какой-то момент ему почудилось, будто за ним наблюдают. Но сколько ни оглядывался, никого не обнаружил.
Когда Тенгери привязал гнедого рядом с коньком Саран, он услышал:
— Черный!
— Газель!
Она подбежала к нему, обняла, поцеловала и долго молча смотрела на него расширившимися глазами, с трудом сдерживая чувства:
— Я все знаю!
Тенгери кивнул.
— Пока ты был у реки, я заезжала к Ошабу.
— Что с Герел?
— Никто не знает… — покачала она головой. — Бежим, Черный? — быстрым шепотом спросила она.
— Газель!
— Мы должны бежать! Здесь они не позволят тебе ни резать по дереву, ни высекать на камне!
Они сели в траву.
— Куда? У каждой реки и речушки стоят ханские заставы. — Тенгери посмотрел вниз, где мужчина с женщиной прилаживали к верблюду бочонки с водой. — По степи шныряют гонцы, стражники и соглядатаи хана. До Онона нам не добраться, Газель! — Тенгери опять заметил привязанную к колышку овечку. — Откуда она здесь, Газель?
— Матушка подарила — ведь мы теперь муж и жена! — Она задумчиво поглядела на него и проговорила: — А я-то подумала, что мы сегодня ночью бежим!
Повернувшись к заходящему солнцу, Тенгери ответил:
— Вчера, в такое же время, когда солнце тоже заходило, я рассказал тебе, как сидел однажды с моими приемными родителями у озера с тремя кедрами на берегу и как появились десять всадников…
— Я помню, Черный!
— Мать с отцом тоже бежали! А теперь их называют предателями. Но разве вправе я считать их предателями, если не знаю даже, по какой причине они бежали из орды, Газель? Положим, у нас есть причина. А нас все равно назовут предателями!
— Пусть так! Но бежать все-таки надо!
Тенгери смотрел вслед удалявшемуся верблюду-водоносу. Женщина шла по левую, а мужчина по правую руку от него. Когда они прошли уже сквозь камыш, Тенгери сказал Саран:
— Нужно продумать все до мелочей. Какой смысл бежать, наперед зная, что нас изловят?
Ошаб тоже имел в виду это, когда говорил о необузданной ярости Герел, которая завязала ей глаза и заткнула уши.
— Герел, бедная Герел, — вздохнула Саран.
В тот вечер он даже не попытался обменять свое добро на лошадей и овец. Да и вообще это им ни к чему, раз они решили бежать. Для бегства было всего две возможности. Первая: наняться погонщиками в какой-нибудь караван и остаться потом в чужой стране. Вторая: дождаться нового похода и скрыться по пути…
— А вдруг новых войн не будет? — спросила Саран. — С тех пор как хан три года назад упал на охоте с коня, он больше на людях не появлялся и никаких походов тоже больше не было.
— Тогда, значит, уйдем с караваном, — кивнул Тенгери.
Когда погонщики верблюда исчезли из виду, Тенгери и Саран зашли в юрту. И больше не говорили о бегстве, о войнах, о хане и о караванах; войлочные стены у юрты тонкие, как узнаешь, кто пройдет мимо нее? Не говорили Тенгери и Саран и о своем счастье, когда день беспощаден и ночь немилосердна. Они лежали на волчьих шкурах голова к голове и смотрели на поднявшуюся над крышей кособокую луну.
— Когда луна выглянула вчера вечером, ты, Черный, сказал мне: «С завтрашнего дня мы будем жить в одной юрте».
— Да, Газель!
— Так оно и вышло!
— Думаешь?
— И все вокруг изменилось, Черный.
— Все? Ну уж нет, Газель!
— Не все, конечно. — Она пригладила его волосы, провела пальцами по лицу и шее, стараясь при этом не касаться ран. — Но многое сделалось куда более грустным, правда, Черный?
— Пока мы вместе, нам не может быть грустно, Газель!
— Может быть, — прошептала Саран, — тебе было бы легче и проще без меня?
Тенгери испуганно приподнялся на локтях:
— Откуда у тебя такие мысли, Газель?
— Ладно, ладно, ложись. Это я так, пошутила…
— Пошутила? Я жить без тебя не смогу, понимаешь?
Она рассмеялась, потом захихикала и повторила за ним:
— Он жить без меня не сможет! Слыхали?
— Ты надо мной смеешься?
— Что ты, что ты, Черный! Конечно, не над тобой! Просто мне вспомнилось одно предание, которое мне пересказывал мой брат. В конце его тоже так говорилось… Не сердись, Черный!
— Хорошо, не буду. А все-таки…
Она перебила его, сказав, что пусть выслушает сперва это сказание. Может, тогда и сам улыбнется.
— Так вот, — начала Саран сразу. — В начале всех времен Тваштар{26} создал…
— Кто это, Тваштар?
— Какой-то бог на юге. Мой брат привез это предание из Хси-Хсии. Да, так вот, бог Тваштар создал мир. А когда должен был сотворить женщину, то заметил, что при сотворении мужчины использовал все, что могло пригодиться для создания человека. Тваштар очень расстроился и надолго задумался. А когда наконец придумал, сделал вот что: он взял
Округлости луны,
Волнистые линии змеи,
Стройность тростника,
Бездумную радость солнечного луча,
Слезы облаков,
Непостоянство ветра,
Пугливость зайца,
Высокомерие павлина,
Мягкость птичьего пуха,
Твердость алмаза,
Сладость меда,
Жар огня,
Холод снега,
Болтливость сойки,
Воркованье горлицы,
смешал все это и сотворил женщину. А потом подарил ее мужчине. Через неделю этот мужчина пришел к Тваштару и сказал: «Господи, существо, которое ты подарил мне, отравляет всю мою жизнь. Оно болтает без умолку, отнимает у меня время, плачет по пустякам, и вдобавок ему постоянно нездоровится. Я хочу вернуть тебе этот подарок, потому что жить с ним не могу!» Тваштару пришлось взять подарок обратно. Но неделю спустя этот мужчина опять предстал перед богом Тваштаром и сказал: «Господи! Как одиноко мне живется с той поры, как я отдал тебе это создание. У меня все время так и стоит перед глазами, как оно пело и танцевало. Я не могу забыть, какие загадочные взгляды оно на меня бросало, как оно со мной играло и как ко мне прижималось». И Тваштар отдал ему женщину. Прошло всего три дня, и тот снова предстал перед господом. «Отец небесный, — начал он, — я сам не пойму, как это получается, но это создание доставляет мне куда больше неприятностей, чем радости. Прошу тебя, господи, возьми ее обратно!» Тут Тваштар закричал: «Прочь отсюда, мужчина! Устраивайся как знаешь!» На что тот ему ответил: «Не могу я жить с этой женщиной!» А Тваштар рассмеялся: «Но и без нее ты жить не сможешь!» После чего мужчина удалился, тяжко вздыхая: «О я несчастный! Ни с женщиной мне не ужиться, ни без нее не жить!»
