— Так ли это? — спросил Чингисхан.
— И это мне неизвестно, — ответил сидевший на шелковых подушках маленький человечек.
Можно было подумать, что с того момента, как ему подложили эти подушки, робость в присутствии хана оставила его.
— Ты мне больше не нужен, — сказал Чингисхан. — Но как только этого Гаира приволокут в нашу орду, я пошлю за тобой. По моему приказу ты отомстишь ему за гибель четырехсот сорока девяти человек. Я сам буду присутствовать и наблюдать вместе со всеми, как ты вольешь в глотку человека, убившего столько людей из нашего каравана, расплавленное серебро.
Лицо маленького человечка расплылось в детской улыбке, когда он ответил:
— О да, мой хан, расплавленное серебро!
И, быстро вскочив на ноги, он бросил восторженный взгляд на Чингисхана. Только после того, как слуги сделали ему знак следовать за ними, он пошел по направлению к синему пологу.
Чингисхан велел Джучи составить представительное посольство во главе с высокородным нойоном и немедленно направить его к Мухаммеду, чтобы сообщить о происшедшем и потребовать немедленной выдачи наместника Отрара.
И той же ночью посольство выехало за пределы главного лагеря у Керулена.
Чингисхан не был склонен придавать этому событию большого значения и в последующие дни и даже недели ни разу к нему не возвращался: он доверял Мухаммеду и был уверен, что во всем повинен стяжатель наместник, которого и следует покарать. Но высокое посольство все не возвращалось, и хан начал терять терпение. Неужели Мухаммед все-таки предал его?
— Пусть придет Тататунго с бумагой, на которой нарисован Хорезм!
— Ты думаешь о войне? — спросила Чингисхана его супруга Борта.
— Если Мухаммед, с которым я долгие годы обменивался торговыми караванами, вздумал обмануть меня, я буду молить богов, чтобы они укрепили мое сердце и позволили страшно отомстить за нанесенную обиду.
В тот вечер Чингисхан призвал в дворцовую юрту всех своих сыновей. Даже Угедей и Чагутай прискакали с Онона и Туле. Когда Тататунго принес рисовую бумагу с изображением Хорезмского царства, все начали рассматривать эту огромную страну, включавшую в себя весь горный Иран, курдско-армянские горы, вплоть до Инда, долины Амударьи и Сырдарьи, а также все плоскогорье между Аральским и Каспийским морями.
Чингисхан долго не произносил ни слова.
Неожиданно для всех первой высказалась Борта:
— Если ты замыслил отправиться в военный поход, во время которого тебе придется переправляться через бурные потоки и преодолевать крутые перевалы, не забывай и о том, властитель, что ни одному из явившихся на свет существ не суждено жить вечно.
Чингисхан поднял на нее испуганный взгляд. Да и сыновья так и прикипели глазами к матери.
А Борта продолжала:
— Когда твое, подобное высокому и стройному дереву, тело начинает клониться к земле, кому ты намерен передать свои похожие на конопляные стебли народы? Когда твое тело, подобно стоящей на постаменте мраморной колонне, накренится и вот-вот упадет, кому ты доверишь свои похожие на стаи птиц народы? Имя какого из четырех своих сыновей, каждый из которых стал знаменитым военачальником, ты назовешь? Твоя воля священна для них, властитель! Я, недостойная, сказала то, о чем размышляла давно!
Чингисхан подошел к своей супруге, обнял ее, поцеловал в лоб и радостно воскликнул:
— Хотя Борта всего лишь женщина, слова ее исполнены глубокой мудрости. Никто из вас, ни мои братья, ни мои сыновья, ни все вы, мои приближенные, никогда таких мыслей при мне не высказывал! Да и сам я забыл и думать об этом, как будто не был наследником моих предков. Я спал как бог, как будто мне не суждено умереть.
Сказав это, он сел, и все остальные тоже сели. Многочисленные младшие жены хана находились в полутьме у стен дворцовой юрты, лишь его супруге Борте было позволено оставаться рядом с ним.
Потом хан снова обратился к собравшимся:
— Старший из моих сыновей — Джучи! Как ты, Джучи, относишься к тому, что сказала твоя мать?
Однако вместо Джучи откликнулся Чагутай:
— Обратившись к Джучи, не хочешь ли ты, отец, дать нам понять, что остановил свой выбор на нем? Разве не похитили твою супругу, и значит, мою мать, меркиты? И разве не в лагере меркитов родился Джучи? Уверен ли ты, что он и в самом деле твой сын? И не потому ли ты назвал его Джучи — Гость, — потому что не знал точно, твой ли он сын? Может ли он при этом наследовать тебе?
Джучи вскочил, охваченный гневом и нестерпимой обидой, и схватил Чагутая за грудки.
— Отец никогда не делал различий между нами. Как же ты осмелился усомниться в моем происхождении? В какой из доблестей ты превзошел меня, Чагутай? Разве что в упрямстве… Если ты обойдешь меня в стрельбе на расстоянии, я готов отрубить свой большой палец! Если ты победишь меня в борьбе, я останусь лежать на том месте, где ты меня повалишь!
Все смотрели на Чагутая с упреком, а старый воин Кокочо, один из тех, кто всю жизнь был рядом с ханом, выступил вперед и обратился к нему с такими словами:
— Почему, Чагутай, ты так распаляешься? Всем известно, что все надежды твой царственный отец связывал с тобой!
Джучи с Чагутаем разошлись и оправили свои одежды. А бывалый воин снова заговорил:
— Вы взрослые мужи и прославленные военачальники. И только что вцепились друг в друга, как несмышленые дети. Еще до вашего рождения небо со всеми своими звездами перевернулось. Все люди стали врагами. Они оставили юрты и кибитки и занялись воровством и грабежами. В такие времена люди живут не так, как им положено, а враждуют. Ты злишься, ты не в себе, Чагутай! Но разве вы все не вышли из одного и того же жаркого материнского лона? Ты несправедлив, когда подозреваешь и обижаешь свою мать! Неужели ты, Чагутай, хочешь, чтобы ее материнская любовь к тебе охладела? В те времена, когда ваш отец собирал великую империю монголов и когда все еще могли видеть его залитую кровью голову, когда подушками для сна ему служили рукава халата, а сам халат был единственной подстилкой, когда свою жажду он утолял собственной слюной, вашей матери приходилось очень не сладко рядом с ним. Она воспитала вас, Чагутай и Джучи, Тули и Угедей. Прежде чем самой съесть кусочек, она отдавала все вам, и иногда ей приходилось просто-напросто голодать. Таская вас на закорках, она не переставая думала о том, как вырастить вас настоящими мужчинами. Когда она чистила ваши десны и зубы, думала о том времени, когда вы подрастете, будете по плечо взрослым и сможете скакать верхом. Все свои мечты она связывала только с вами. У супруги нашего великого властителя Чингисхана ум такой же ясный, как солнце, и такой же необъятный, как море! — закончил старик.
Хан поблагодарил своего верного сподвижника Кокочо и сказал:
— Ведь он во всем прав, согласись, Чагутай! Почему ты позволил себе свысока отозваться о Джучи? Чтобы я никогда больше такого не слышал!
Чагутай ухмыльнулся и недобро проговорил:
— О силе Джучи и прочих его достоинствах никто не спорит. Тех, кого убили его злые слова, на самых больших повозках не увезешь. И после смерти не ограбишь!
Чингисхан раздраженно прикрикнул на него:
— Умолкни! Или предложи что-нибудь дельное и полезное для всех нас!
— Я вот что хочу сказать, — уже более спокойно проговорил Чагутай. — Мы с Джучи — старшие сыновья. И хотим все наши силы отдать делу отца. А того из братьев, кто забудет о своем долге, пусть другой рассечет мечом надвое! Самый рассудительный из нас Угедей. Давайте же все вместе изберем наследником Угедея, нашего брата. Пусть Угедей, отец, постоянно будет рядом с тобой, и ты, отец, научишь его управлять империей и крепко держать в руках золотую узду власти. Так будет правильно.
— А ты что скажешь, Джучи? — спросил Чингисхан.
— Чагутай сказал то, что хотел бы сказать и я, отец. Мы все будем служить тебе!
— Хорошо, — согласился хан. — Но крепко держите свое слово и не давайте народу повода поднимать вас на смех! — После чего Чингисхан повернулся к Угедею и спросил: — А ты что на это скажешь?
Взгляды всех собравшихся были обращены на третьего сына. Тот встал и твердо проговорил:
— Неужели я должен ответить: «Я не смогу»? Вот мой ответ: я отдам твоему делу, отец, все свои силы. Опасаюсь только…
— Чего ты опасаешься? — перебил его хан.
— Я опасаюсь только того, что когда-нибудь среди моих наследников появятся и такие, что если их обернуть в скошенную траву, ни коровы, ни быки жрать ее не станут. А если обложить их жирным мясом, даже голодные псы к нему не прикоснутся. Я боюсь, что будут рождены и такие, что не смогут поразить стрелой пробегающего мимо хандакайского оленя и на большом расстоянии не попадут в суслика. Вот какие сомнения тревожат меня. Больше мне сказать нечего, отец!
