Клим уже несколько дней не появлялся в эфире. Тамара скучала по нему. Она звонила ему домой, но никто не брал трубку.
– …беженцев более двадцати тысяч. Большинство из них – американские миссионеры, прожившие в Китае не один десяток лет. Туземцы, которых они крестили, грабят их дома.
– Вероятно, все это время они ждали прихода кантонцев, а не Спасителя, – послышался голос Клима.
Тамара встрепенулась: вернулся-таки! Интересно – где его носило?
– Расскажите, что случилось в Нанкине? – попросил диктор. («Клим попал в эту заваруху?!»)
Он ответил не сразу:
– Случилось то, что я растерял все иллюзии. Мы с Тони Олманом прибыли в Нанкин за день до резни. Ночевали в городском остроге: оказалось, что солдаты северян ненавидят нас ничуть не меньше, чем кантонцы, – так что в тюрьме было безопасней. Когда начался погром, все иностранцы собрались в доме мистера Хобарта на вершине Сокони Хилл. Нас было около тридцати человек.
Тамара слушала и чувствовала, как все в ней – душа, мысли, сердце – окостенело. Она глядела на полированный бок радио, на круглые ручки настройки… Тони был там, в Нанкине. Но он ведь сказал ей, что поехал в Циндао!
– К нам начали ломиться мародеры, – продолжал Клим. – Мы выкинули из окон все ценные вещи – пока солдаты дрались из-за них, мы могли оттянуть время. Дома у мистера Хобарта был радиопередатчик, и мы послали сигнал бедствия. Американские и британские корабли открыли огонь по городу, чтобы нам позволили уйти. Я не знаю, сколько при этом погибло китайцев, мне известны только наши потери…
Тамаре никогда не приходило в голову, что Тони может умереть раньше нее.
– Мы сделали веревки из простыней и перебрались через городскую стену. Сначала мужчины с оружием, потом женщины и дети. На берегу нас ждали шлюпки британского десанта.
– Вы уверены, что вас преследовали солдаты Чан Кайши, а не коммунисты? – спросил диктор. – Ведь между нами установлено перемирие.
– Вы считаете, что командующий полностью контролирует свои войска? – отозвался Клим. – Они делают что хотят. Это гражданская война: граждане убивают граждан потому, что им так хочется.
– Стало быть, обстрел Нанкина был оправдан?
Молчание.
– Я, знаете ли, счастлив, что сижу здесь и разговариваю с вами. А мог бы валяться в канаве с дыркой в голове.
«Скажи мне: Тони жив?! Скажи!» – молила Тамара.
– Я должен попрощаться со слушателями, – произнес Клим. – Сожалею, но это мой последний эфир. Я отправляюсь в Пекин по личным делам.
Зазвучала песня в исполнении гавайского трио.
Скрип половиц, скрип двери. В комнату вошел Тони с обвязанной головой:
– Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай свалился… потому что не выдержала веревка из простыни. Клим и британский лейтенант доволокли меня до шлюпки. А то бы не добрался.
– Это ничего, – проговорила Тамара плача. – Будем сидеть тут вдвоем, выздоравливать и слушать радио.
Возвращаясь на британском крейсере в Шанхай, Клим думал о том, что жизнь его – как индейское разноцветное ожерелье. Нанизал на шнурок события, города, знакомых, а потом за что-то зацепился, и бусины полетели в разные стороны. Сиди теперь, растерянный, и думай – как быть? Собирать все, лезть в дальние углы, – или черт с ними, пусть валяются как есть?
Нина при любом раскладе не вернется к нему: она была настолько несчастна в браке, что попросила помощи не у мужа, а у Тони Олмана.
«Эта женщина не для тебя – прими это, наконец».
Клим бросился в Нанкин, потому что испугался за Нину. Но главное – в душе вспыхнула подсознательная надежда: «Я выручу тебя, и ты расплатишься за свободу любовью».
Не будет этого. Все эти годы Клим любил не Нину Купину, а другую, выдуманную женщину. Он, как шаман, пытался изгнать «злого духа» из тела жены, не осознавая, что этот дух и есть ее суть. Глупо ждать, что Нина превратится в идеал из благодарности.
Она предложила ему единственную форму брака, которая ее устраивала: мы дружим, мы растим дочь, мы радуем друг друга в постели, но мы не принадлежим друг другу. Климу было мало этого: «Дайте либо все, либо ничего не надо». Он отдалился от Нины не потому, что хотел наказать ее, а потому, что не мог любить ее настоящую. Если отойти чуть в сторону, тогда видно лишь то, что восхищает: сила духа, острый ум, изящество и женственность. А другую сторону медали можно вовсе не замечать или подсмеиваться над ней, как над чем-то неважным.
Так ради чего все это? Ради чего надо было подставляться под пули и рисковать своей жизнью и жизнью дочери? Во время осады в Нанкине мародеры палили по окнам из винтовок. Клим думал: что будет с Китти, если его убьют? Валентина – старательная, но равнодушная – тут же бросит ее.
«Приза в любом случае не будет. Если ты спасешь Нину, то спасешь не для себя».
Сырое, промозглое утро. Клим сидел на носу корабля, слушал гул двигателя, смотрел на силуэты кранов и пристаней на берегу. Электрические фонари в тумане – как россыпь далеких звезд.
Надо придумывать себя заново. Решать: «Кто я?», «Какой я?»
Человек, который подстроится под требования Нины к «настоящему мужчине»? Переломится пополам, чтобы ей было удобно с ним? Закроет глаза на то, что ее мысли вечно крутятся вокруг трех «Б»: «богатство», «бахвальство» и «Бернар»?
Нет, конечно.
«Но я человек, который не бросит жену в беде – вот на этом надо стоять до конца».
А награда… Ну что ж – будем считать, что Клим ее уже получил. Десять лет страстной любви – не так мало.
Дон Фернандо перехватил Клима у лифта:
– Куда? Что это еще за мода – сначала пропасть, как сукин сын, потом объявления об уходе на весь Шанхай делать?
Клим сунул ему в руки длинный темный предмет:
– Это тебе – японский боевой веер тессен. Извини, вещь не новая, даже скорее древняя, но в хозяйстве пригодится.
Дон Фернандо раскрыл веер, пластины его были сделаны из металла.
– Говорят, удобная штука для отбивания стрел и нанесения колющих ран, – произнес Клим. – Ну или если сигналы войскам подавать надумаешь…
Дон Фернандо взглянул на него исподлобья:
– Ты что задумал?
– Я откупаюсь от тебя. В Нанкине во время осады мы вооружались, кто чем мог. У мистера Хобарта была коллекция японского оружия, мне достался веер. Самому Хобарту он уже не понадобится.
– Нет, ты мне объясни, – перебил дон Фернандо, – на кой черт ты едешь в Пекин?
Клим рассказал, что случилось с Ниной.
– И ты надеешься в одиночку спасти ее? – удивился дон. – Если дело политическое, то тебя даже не пустят к ней. Да и адвокатов, скорее всего, тоже.
– Мне нужно связаться с советским посольством в Пекине, – сказал Клим. – Посол наверняка сделает все, чтобы вызволить Фаню Бородину: все-таки она жена главного политического советника. Я надеюсь, что Нина будет с ней.
– Как ты выйдешь на посла? У тебя есть знакомые среди русских коммунистов?
– Есть один – здесь, в Шанхае. Невелика шишка, но все-таки. Он из агитаторов.
– А-а… ну ищи его в консульстве. Они сейчас там прячутся: ваши белогвардейцы взяли их в осаду. Вообще, дела коммунистов плохи. Чан Кайши открестился от них; в Ханькоу голод: все фабрики и лавки позакрывались. Жрать нечего, зато никакой эксплуатации. Последняя надежда – шанхайский пролетариат с Генеральным профсоюзом во главе. В Китайском городе четыре тысячи бойцов красной гвардии, но этого мало, чтобы совладать с Народной революционной армией. Они окопались в опорных пунктах – в Восточном библиотечном здании, в «Коммерческой прессе»… Коммунисты все двенадцать тысяч поставили бы под ружье – только ружья нет. На черном рынке патрона не достать ни за какие деньги.
– Кто-то все скупил?
Дон Фернандо многозначительно поиграл бровями.
Подошел лифт, мальчик в шапочке с галунами открыл дверь. Клим обнял Фернандо:
– Счастливо.
– Постарайся, чтобы тебя не прихлопнули! – крикнул дон и помахал боевым веером вслед уплывающему лифту.
Китти вылетела навстречу Климу:
– Папа! – С радостным воплем подбежала, уткнулась в колени.
Черные восторженные глаза, на щеке – след от наслюнявленного карандаша. Сколько раз говорил ей, чтобы не таскала его в рот!
Валентина что-то спрашивала. Клим отвечал невпопад: да… нет… Китти показала ему игрушечного утенка:
– Один мальчик подарил.
Вот те на, женихи объявились!
– Что за мальчик?
– Ну я говорю тебе – беленький. Он все время ждет, когда я на улицу гулять выйду. Сидит в окне и смотрит. Я ему язык показывала, а вчера не показала, и он мне утенка отдал.
Клим взял Китти на руки. Беленький мальчик влюбился в нее… Дурак не влюбится в такую красотку! Ох, солнце мое, как бы сделать, чтобы все у тебя было хорошо?
– К вам гостья, – сказала Чьинь, появляясь в дверях.
Клим нахмурился:
– Кто?
– Хуа Бинбин.
Клим направился в гостиную. Чьинь семенила рядом:
