ее увлажнились, но она утерла набежавшие слезы.
– Прекрасное создание, – ответила она.
– Можете рассказать о ней? Точнее, о том, что с ней произошло?
– Она приехала с ним, – тяжело вздохнула Мицуки. – С Хакиру. И с девочкой. Ее дочерью, видимо.
– Ее зовут Башира.
– Странная девочка. Взбалмошная.
– Детство у нее было тяжелым. Шрамы в ее душе не скоро заживут.
– Хотите сказать, Саниу обижала ее, когда она была ребенком?
– Нет, мучителем был ее отец.
– Однако, насколько я знаю, злилась она на мать. Не проявляла к ней ни капли уважения, могла накричать на нее прямо на улице. Своей грубостью она опозорила их обеих.
– Саниу могла выходить из дома? – переспросил я, ибо слыхал, что ее запирали на ключ, чтобы другие мужчины на нее не заглядывались.
– Изредка. И Хакиру всегда сопровождал ее, куда бы она ни пошла. Он привязывал ее руку к своей сизалевой веревкой, опасаясь, как бы жена не сбежала. Когда его спрашивали, почему он обращается с ней столь унизительным образом, он отвечал, что она пыталась его убить однажды, едва не всадив ему в спину кайкэн [137], вот он в наказание и держал ее на привязи, словно кусачую собаку. Мужчинам, конечно, это казалось забавным, и никто ни разу не вмешался. Что до женщин, мы и слова проронить не смели, иначе не сносить нам головы. Миром правят не матери, а жаль.
– И когда она умерла? – спросил я, и от собственных слов у меня перехватило дыхание.
– Год назад или около того, – ответила Мицуки. – При весьма загадочных обстоятельствах. Рано утром я встретила ее на рынке, она покупала рыбу. И выглядела вполне здоровой. А на следующий день ее вынесли из дома Хакиру и похоронили на участке рядом. Мы думали, что он лишил ее жизни по той причине, наверное, что она снова попыталась его убить, но, разумеется, объяснений от него никто не потребовал.
– Пока не потребовал, – сказал я. – Поверьте, сегодня все будет по-другому.
Мицуки опять поднялась, когда Джунпей вошел в кухню, поклонилась гостю и вернулась к плите готовить ему завтрак.
– Когда будете убивать Хакиру, – сказала она напоследок, – позаботьтесь о том, чтобы он страдал. А если вам понадобится место для захоронения тела, дайте мне знать. У меня есть кой-какой опыт в таких делах.
Попасть в дом кузена оказалось куда проще, чем я ожидал. Дверь была не заперта, и, в отличие от многих богатых купцов, проживавших в городе, охрану снаружи кузен не выставил. Когда мы с братом вошли внутрь, на меня произвело впечатление изящество этого дома. Вытянутые комнаты были отделены друг от друга полупрозрачной бумагой, а ручейки и маленькие пруды ручной работы соединяли жилые покои с цветущим садом. Сбежав из нашей деревни, мой кузен явно не бедствовал все эти годы. Выйдя наружу, я прошел под ветвями сакур, разглядывая статуи и восхищаясь умельцем, чьи руки создали столь красивые произведения искусства. Я касался каждой статуи с таким ощущением, будто я знаю этот камень, будто мы с ним старые приятели. Погруженный в свои грезы, я не заметил, как Джунпей приблизился ко мне.
– Ты так себе это представлял? – спросил он.
– Я особо не задумывался о его обстоятельствах, – ответил я. – Мои мысли были сосредоточены на поисках, и меня мало интересовало, чем он занимался все эти годы. Но для себя он постарался на славу, как мы видим.
– Что ж, надеюсь, он всласть насладился роскошью, ведь ничего из этого ему не взять с собой туда, куда он уйдет, – усмехнулся Джунпей.
Я кивнул, затем повернулся к нему лицом и взял его за плечи.
– Я должен поблагодарить тебя, досточтимый старший брат, за то, что ты охотно присоединился к моим поискам. И за доброту, что ты выказывал мне всякий раз, когда наши пути пересекались.
– А то, – сказал он. – Надеюсь, этого достаточно, чтобы загладить все мои буйные наскоки, которых ты от меня натерпелся, когда мы были детьми. И заодно плохую услугу, что я оказал твоей уважаемой матери.
– Хватит, не переживай. Я прощаю тебя, и будь моя мать жива, она бы тебя тоже простила. Прошлое осталось позади, а когда мы подросли, ты уже вел себя совсем по-другому, за что я тебе признателен. Но сейчас я должен попросить тебя о последнем одолжении.
– Говори.
– Я должен попросить тебя уйти.
– Уйти?
– Да, – ответил я, глядя ему прямо в глаза. – За то, что сейчас случится, в ответе должен быть только я один. Никто больше не может в этом участвовать. Я дождусь Хакиру и, надеюсь, спасу Баширу, о чем Саниу наверняка попросила бы меня, но я должен сделать это без чьей-либо помощи. Теперь, когда все окончательно сложилось, мне нужно управиться с этим в одиночку.
Брат поразмыслил недолго и кивнул. Он понимал, что просьба моя оправданная и достойная. При мне был длинный меч с изогнутым клинком, моя катана, а брат снял с пояса и отдал мне свой танто [138], и я оказался вооружен согласно традиционному снаряжению самурая дайсё: одно большое орудие и одно малое. Джунпей обнял меня и удалился, более не сказав ни слова, а я остался в саду примериваться к мечу и кинжалу, размахивая ими в воздухе, дабы привыкнуть к их весу. Я настолько увлекся подготовкой, что не услышал стука костылей в глубине дома и не заметил, что ко мне приближается человек, которого я собрался убить. Лишь когда он назвал меня по имени, я обернулся удивленно, но меч и кинжал я по-прежнему держал над головой, как и подобает грозному самураю.
– Хакиру, – сказал я.
Он изменился, конечно, но и я тоже. Некогда он был неотразимым красавцем, но теперь лицо его было в морщинах, под глазами набрякли черные мешки. Его волосы, прежде темные, поредели, а на тех, что остались, просвечивала седина. Руки, которыми он держал костыли, казалось, слегка подрагивали, и синие вены бросались в глаза, в отличие от моих, менее заметных.
– Я знал, что рано или поздно ты придешь за мной. – Он шагнул в сад и сел на скамью, положив костыли на траву рядом с собой. Усаживался он так, словно был много старше своих лет, и у меня мелькнуло в голове: сколько же испытаний выпало на его долю за эти годы. – Это было неизбежно. Каждое утро я просыпался с мыслью, а не сегодня ли ты явишься.
– И это внушало тебе страх? – спросил я, опуская мечи и садясь на вторую скамью, поставленную под прямым углом к первой. Пусть мне и понадобилось много лет, чтобы найти
