Да, он сейчас как волк, перед которым поставили три капкана и сказали: «Выбирай любой! А клыки мы тебе выбьем сами». Но волк есть волк, у него забота только о себе, он не ведает заботы о потомках. Оказавшись в подобном тупике, перед капканами, он способен ринуться, мотнуться на черный соил. А он, хан? Человек? Имеет ли он право уйти в сырую землю опозоренным, оставить на проклятье людское своих потомков? К тому же его враги и соперники могут подбить на какое-нибудь новое преступление пугливый, задиристый и несчастный народ. Вспыльчивы степняки, горячи и неразумны...
Нет, он должен, обязан до дна испить горькую свою чашу. До конца...
«Два первых условия следует отвергнуть сразу же. Остается третье. Стальной капкан с тремя челюстями, способными лишить меня трона, богатства и жизни. Хватит ли решимости и мужества?
И все же надо, надо рисковать. Поговорить прежде с послом, с Сартайлаком? О аллах, и зачем парень каждый день таскался к Зердебаю, почему Тевкелев не запрещал? Увалень проклятый, натворил дел, заварил кашу. Хотя он, наверное, не виноват. Кто-то другой тут замешан.
Пусть я брошу в очаг клятвы на красной насыпи корону с головы, своего скакуна, предположим, брошу. Но где найти ребенка, за которого болел бы душой весь народ? Где? Потомки Букенбая, Есета и мои не годятся. Годится кто-то их достойный. Кто же это может быть?
О-о-о! Он, конечно, он! Они имели в виду его, именно его! И мне он дорог, и народу! Еще как дорог! Никого в этих местах нет дороже и любимее его! ... О аллах, на какое злодейство, на какую жестокость способны эти псы!...
Судьба, оказывается, всесильна. Все сошлось на этом мальчике! Над его тоненькой шейкой судьба занесла свой меч!»
Мог ли он в самом страшном сне увидеть, что все беды суетного его народа, который не знал никогда просвета, потерял надежды на будущее, соберутся воедино и опустятся на милую головенку мальчика? Увы, беспощадный, запутанный узел, который так и не смогли распутать правители противоборствующих сторон, не смогли развязать велеречивые краснобаи и острословы всех жузов, уперся в горло невинного, беспечно спящего в теплых объятиях родителей ребенка.
Абулхаир содрогнулся. Он в неоплатном долгу перед этой семьей. Сколько раз они выручали его! Сколько раз опирался он на мощь и силу их рук! Он всегда мечтал отплатить ей добром! Теперь, выходит, добро должно оборотиться черным насилием... Господи, он-то утешал себя: если кто и будет перед ним в долгу всю жизнь, так этот мальчик. Мальчик, спасенный им, ханом. Но аллах, видно, решил иначе, счел его недостойным сделать хоть одно ощутимо доброе дело.
Да, да, конечно же, эти тридцать изуверов и те, кто стоит за их спинами, рассчитали все заранее. Укусили за самое уязвимое место. Придумали для него изощренную пытку! Под угрозой смерти оказалось единственное в семье дитя! Как гнилой нарыв жаждут удалить, вырвать из сердца народного имя батыра Абулхаира, мудрого, правдивого, неподкупного Абулхаира, как его называли казахи! Хотят отнять у него надежды на будущее и опору — воспоминания о былом, о прошлом, когда звезда его сияла высоко и ярко.
О аллах, как отчетливо встает в памяти все, что связано с этим ребенком! Будто только вчера происходило...
Это было в год, когда Абулхаир вел кровавые сражения с джунгарами неподалеку от Каратау. Все овраги и вся равнина, насколько глаз хватало, были усеяны телами павших казахов и джунгар. Кругом — разрушенные очаги, сожженные юрты, воющие псы и мертвые или раненые люди и кони.
Следовавшие за Абулхаиром воины обливались кровавыми слезами — сколько полегло близких, родных и товарищей, которые только что сражались рядом с ними. А они бросают их, не имея возможности даже предать их земле...
Отряды выехали на окутанную мглой равнину. И тут кто-то показал рукой вперед. Все силились разглядеть что-то движущееся вдали, словно призрак. Помчались вперед и обнаружили длинный караван. Его сопровождал большой отряд джунгар с копьями наизготовку.
Переполненные жаждой мести казахи с грозными криками набросились на врага. Замелькали мечи, зазвенели сабли, захрипели раненые. Противники, казалось, решили презреть не только опасность, но и саму смерть.
Это была схватка ослепленных гневом, опьяненных кровью людей. В них все больше разгоралось возбуждение — яростное, ослепляющее, заставляющее забыть обо всех чувствах на свете, кроме желания колоть, резать, кромсать, уничтожать, крошить, убивать.
Казахи начали теснить джунгар. Джунгары уложили на землю навьюченных верблюдов и спрятались за ними. По команде Абулхаира джигиты стали целиться в глаза неповоротливых животных. Верблюды брыкались, кричали, бились о землю, разбрызгивая во все стороны пену. Джунгары запутывались в поводьях и не могли больше разить стрелами нападавших казахов.
Джунгары поспешно вытащили из сундуков, навьюченных на верблюдов, какие-то свертки и обратились в бегство. Абулхаир погнался за ними вслед вместе с небольшим отрядом.
Под джунгарами кони были сытыми и свежими. Утомленным многодневными скачками коням казахов никак не удавалось догнать их. Тогда джигиты Абулхаира взялись за луки. Кони падали на лету, ломали себе шеи. Однако джунгары не выпускали свертки из рук, прижимали их к груди, и казахи догадались: по ним стрелять нельзя. Несколько джунгар подбежали к реке и бросили свертки прямо в ее волны.
Абулхаир увлекся погоней за всадником на красивом белом коне. Потеряв надежду уйти от погони, джунгарин вместе с конем бросился в бурную весеннюю реку. Абулхаир — за ним. Добравшись до берега, джунгарин вдруг обернулся и взмахнул саблей. Абулхаир почувствовал, что у него онемело правое плечо. Не обращая внимания на боль, он левой рукой достал кривой нож и метнул его в спину врага. Тот вместе с конем плюхнулся в пенистый поток.
И тут хан неожиданно вылетел из седла. Студеная вода дошла ему до самого горла, накрыла его с головой, но Абулхаир вынырнул, удержался на поверхности. Огляделся. Прямо перед собой увидел голову своего скакуна, а неподалеку плыл белый красавец-конь, оставшийся без хозяина. Между ними покачивался на волнах сверток. Абулхаир протянул руку, схватил его, зажал под мышкой и повернул своего коня к берегу. Скользя по суглинку, конь с трудом выбрался на сушу. Джигиты подхватили хана под руки. И тут раздался громкий плач младенца.
— Ойбай, да это ребенок!
— О аллах, несчастное дитя, ему-то за что страдания?
— Вырвали у смерти из самой пасти!
Хан поскакал к месту битвы. Однако бой уже кончился, враги бежали.
В караване оказалось много пленных казахов. Они с рыданиями обнимали ноги своих спасителей. Они рассказали, что этот караван не единственный, джунгары чуть ли не каждый день отправляют в свои земли по десять караванов с пленными и добычей. Угнали самых красивых девушек. Угнали лучших мастеров из Туркестана, Саурана и Карнака. Сегодня везли в сундуках малых детей — отпрысков знатных казахских семей...
Когда спасенного младенца развернули, Абулхаир признал в смугленьком малыше сына Тайлана. Сердце его дрогнуло, на глаза навернулись слезы. О аллах, Туяк, ма-лышечка! Абулхаир прижал его к груди. Туяк, которому он обрезал пуповину и дал имя!
Хан видел, как был счастлив Матэ, когда этот ребенок появился на свет... Матэ... Его тело они вчера предали земле возле лысого хребта Кусеге. Если бы аксакал узнал, что ходит по земле его Туяк, то был бы счастлив и спокоен, наверное, и на том свете!
На всю жизнь запомнил Абулхаир, как Матэ преобразился и помолодел, когда родился внук. Разгладились морщинки на лбу. Стал разговорчив и весел. Забыл о своей нелюдимости, принимал приглашения на той.
Во время одного празднества в ауле Жомарта какой-то степной богач, снедаемый завистью из-за того, что Матэ сидит на почетном месте, сказал:
— Удивляюсь и зачем этому несчастному бродяге, ковыряющемуся в земле, стерегущему звериные норы, являться на той? Кем он себя считает? Какой родней гордится? Или, может, у него есть тучные табуны? Чего пожаловал сюда?
Старый Матэ ответил ему. Да так, что его слова стоустая молва разнесла по всей степи.
— Если тебе интересно узнать, беден я или богат, то не скрою — я беден. Настолько беден, что передвигаюсь и кочую на одном-единственном верблюде. Ты спрашиваешь, щедр я или скуп: я отдал единственного своего верблюда тому, кто нуждался в нем больше, чем я... Отважен ли я? Когда враги окружили хана Тауке, я поднял его знамя и был впереди всех, потому враги и захватили меня в плен. Однако я победил, покорил врагов своим красноречием и тем спасся от смерти... Что у меня есть? У моего единственного сына родился наследник. Я сват бая Жомарта, табуны которого не помещаются в степи... Подумай, можно ли быть бедным, но щедрым, если я отдал обездоленному своего единственного верблюда? Что может быть лучше мудрости и красноречия, если они спасли меня от смерти? Я женил своего единственного сына на дочери Жомарта, ласкаю внука с пухлыми щечками — есть ли богатство больше, чем это? Я и батыр, и бай, и бий... Почему же я должен стыдиться и не показываться на тое? Ну-ка, объясни мне, несчастный пастух, надменность которого рождена полными кошарами да густой похлебкой! Где уж тебе мечтать о месте на торе — в моем-то присутствии?..
