Через некоторое время саке ли произведет свое размягчающее действие, душистый ли чай умиротворит оглушенный городским шумом разум, беспрерывный поток прохожих ли закружит голову, но Тэдзуми обязательно погрузится в некое подобие мечтания, сна наяву, когда перед его мысленным взором, сменяя без какой бы то ни было логики одна другую, поплывут картинки-видения… И Тэдзуми начнет путаться, где он настоящий – молодой самурай Накаёри-но Тэдзуми, – а где вымышленные (вымышленные ли?) его двойники, картинки из жизни которых представляет ему сознание, убаюканное и завороженное происходящим в чайной.
Он видел себя странно в этих видениях: то под палящим солнцем сжимал древко непривычного оружия, то летал, опьяненный свободой, над соснами, то плыл на стремительно рассекающем волны корабле, то трепетал под ним горячий тонконогий конь, вязко переступавший копытами в раскаленном песке, бескрайнем песке…
И плыли, и плыли эти видения… Тэдзуми любил их: необычные, почти потусторонние, они, тем не менее, имели вкус и запах, незнакомый Тэдзуми нынешнему, но будто бы давно (всегда!) известный его душе.
Лишь одно видение Тэдзуми не любил: огонь, внезапно охватывающий его со всех сторон. Огонь, который почему-то не обжигал, но ватно забивал глотку едким и горьким запахом дыма. И сразу становилось нечем дышать, и становилось страшно, и хотелось вырваться из удушливых дымных объятий, и рвануть вверх, вверх, вверх – к облакам!
Тэдзуми быстро научился «обходить стороной» эту картинку-виденье или жестким усилием воли «прекращать» ее. В других виденьях он любил рассматривать детали, но не в этой! И как только появлялись, пусть даже неясные поначалу, отблески мятущегося огня, стремящегося обнять-обхватить его ноги, и какие-то странные, знакомо-незнакомые люди пытались приблизиться к нему, неприятно заглядывая в самую душу, Тэдзуми тут же останавливал надсадное кружение: «Не смотреть! Забыть! Не помнить!!!»
В детстве Тэдзуми не нужно было ни саке, ни дурманяще душистого чая, ни кружащего голову мелькания прохожих – сновидения наяву приходили к нему невесомо-легко, на рассвете, перед самым пробуждением. Он ждал и радовался им, видения вдохновляли его, вливали силы на предстоящий день, рассказывали о многом… Но прекратились неожиданно, сразу после ритуала посвящения Тэдзуми в мужчины – когда отец впервые вложил в его руки боевой меч. Настоящий боевой меч! Меч их рода, участвовавший в битвах и обагренный кровью врагов!
Да впрочем, Тэдзуми, гордый новым, столь значительным этапом своей жизни, недолго жалел о такой безделице, как детские картинки-видения. Не о чем жалеть – впереди целая жизнь, полная, если пребудет с ним благословение Будды, достойных свершений!
Так искренне считал он поначалу. Только с течением времени стал все чаще вспоминать о посещавших его в детстве видениях и – все острее в них нуждаться, как нуждается в глотке свежего воздуха человек, страдающий от духоты. Только в его случае этой духотой стала «духота» обыденной жизни, лишенной освежающего дыхания таинственности. Он уже и не чаял обрести вновь свои «картинки», как вдруг они сами, как всласть нашалившиеся капризные дети, вернулись к нему – здесь, в обыкновенной городской чайной. В заурядном чайном доме на окраине Эдо. Ну не странно ли? Тэдзуми удивился и – стал приходить сюда.
Вполне возможно, хозяин и считал его чудаком: однажды Тэдзуми краем глаза уловил, как тот насмешливо кивает другому посетителю на своего странного медитирующего завсегдатая. Тэдзуми не произнес тогда ни слова, лишь дотронулся (вполне ясным жестом!) до своего меча. Тэдзуми давненько подметил, что открытая громогласная угроза и даже залихватское размахивание оружием подчас производят гораздо меньшее впечатление, чем холодный взгляд и невозмутимое касание рукояти меча – тонкий, но многообещающий намек человека, не привыкшего открывать рот по пустякам и никогда не обнажающего клинок, чтобы побахвалиться!
Больше хозяин не показывал на него никому. Да и сам с тех пор боялся даже взглянуть на Тэдзуми лишний раз. Только подавал саке и чай, ровно тогда, когда его посетитель хотел этого. Тэдзуми уважал его за такую точность: это было почти по-самурайски. Почти.
* * *
– Сынок! – Матушка сидела на своем привычном и излюбленном месте – на татами у самого окна.
Вымытый до блеска пол, скромная, с тонким горлышком ваза с первоцветами в углу комнаты, легкий бамбуковый перестук занавеси на ветру, свободно гуляющем, как всегда, по родному дому, – Тэдзуми отметил, что ничего не изменилось. И как всегда неизменно – рукоделие в руках матери, а у очага – старая служанка-няня, выпестовавшая всех до единого детей этого дома. Всё как всегда. Разве что цветы сменили в икебане кленовые листья, алевшие прощально-торжественно и немного печально в той же вазе, когда Тэдзуми собирался осенью к отцу в поместье.
– Мама… – Тэдзуми склонился к ногам матери и положил голову ей на колени, как в детстве.
Они надолго замолчали. Она гладила его, как ребенка, по голове, по щекам, водила слегка дрожавшей от слабости рукой по спине, словно оберегая, защищая небольшими теплыми ладонями своего любимого единственного сына, все казавшегося ее сердцу маленьким. Сын вырос, возмужал и теперь крайне редко доставлял ей это удовольствие – позволить просто приласкать себя. Вот как сейчас. И если уж он склонялся (после долгой разлуки или под влиянием внезапно нахлынувших чувств) к ее ногам, она торопливо, так что вздрагивали пальцы, будто украдкой, пользовалась этими мгновениями, чтобы утолить материнскую жажду ласки.
Тэдзуми переждал некоторое время, чтобы мать успокоилась, и начал ласково и с почтением расспрашивать ее о здоровье, о событиях в доме, о происшествиях в Эдо, которые могли коснуться их семьи, и о прочем, что интересовало саму мать.
Пока она с удовольствием отвечала, Тэдзуми все размышлял, как ему отложить остальную часть беседы на потом и уйти из дома так, чтобы это не выглядело слишком поспешно. Требовалась уловка, что было уже невежливо и некрасиво.
– Вот как?.. Да-да… Конечно, матушка… – отвечал Тэдзуми невпопад, но матери и этого было довольно, пока сын сидел подле нее.
Все же ее несколько обеспокоил его отсутствующий вид, и она, приписав всё единственно его усталости, велела ему идти отдыхать с дороги, а служанке – приготовить баню. Уловок не потребовалось.
Через час разморенный в горячей воде и расслабившийся до истомы Тэдзуми уже представлял себе, хотя и несколько расплывчато, встречу с бедняжкой Юки. Все рисовалось ему весьма романтично, и Тэдзуми даже одернул себя несколько раз, чтобы наметить всё-таки рассудочный план разговора: о том, что он собрал достаточную сумму, чтобы выкупить ее, о том, что они непременно должны быть вместе, о том, что их судьбы связаны…
Каким образом и почему связаны их судьбы, Тэдзуми пока не решил, и здесь нить рассудочности обрывалась. По сути, в этом месте разговора, рисуя Юки их дальнейшую жизнь, он должен был произнести нечто решительное. Что же он ей предлагает – остаться подругой, стать женой или наложницей? И если до этого пункта рисуемая в уме беседа с подружкой детст ва протекала без запинки, а воображаемая Юки отвечала ему гладко и впопад, то как только Тэдзуми произносил про себя: «Наши судьбы связаны…», – «Юки» недружелюбно взглядывала ему в глаза с вопросом. И вопросом неприятно-требовательным!
Досадуя на самого себя, что не может закончить предстоящий разговор безукоризненно хотя бы в воображении, Тэдзуми быстро оделся и решительно вышел из дома.
* * *
Квартал Ёсивара, «поле радости»… Расположенный на месте бывшей тростниковой пустоши, чуть в стороне от города (но и не слишком далеко – чтобы не отпугнуть клиентов), квартал развлечений был выстроен не так уж давно, всего несколько лет назад. Но пользовался огромной популярностью. И не только у горожан или купцов, но и у самураев. Хотя по традиции им бы не следовало туда и заглядывать.
Да что там традиция! Можно подумать, что старики ее соблюдали! В Ёсивара было весело не только молодым самураям; почтенные седовласые придворные бакуфу тоже не отказывали себе в удовольствиях, щедро предлагаемых «полем радости». Всё больше самураев достаточно высокого ранга появлялось здесь почти открыто. И вели себя с остальными посетителями Ёсивара очень и очень сдержанно: веселые кварталы были единственным местом, где сословная принадлежность не имела ровным счетом никакого значения. Имело значение лишь то, насколько туго набит твой кошелек.
Веселые кварталы, «плывущий мир»… Кто из молодых людей Эдо, даже самых знатных домов, не знал сюда дороги? Знал и Тэдзуми. Поэтому шел, не глядя по сторонам. А что смотреть, дорога-то известна: сначала пройти мимо нескольких богатых домов, повернуть налево и долго шагать вдоль тесных жилых кварталов, удаляясь от центра города. Потом направо, еще раз направо, чтобы обогнуть пригорок, а затем, сразу за чайным домом госпожи Мисимо, налево, а там уж – прямо до Ёсивара, никуда не сворачивая.
