Чем дальше ехали поморы, тем величественнее казался Петербург. Дома в два-три этажа, каменные, с большими окнами, стояли сплошной стеной.
В уюте и тепле протекала чья-то чужая, заманчивая жизнь.
Приехали на постоялый к Рыбным рядам. Плотно закусили, согрелись. Остались ночевать.
Рано утром Федот Шубной стал с соседями расставаться: кому руку пожмет, кого по-свойски поцелует. Всех просит домашним от него поклониться и от всех добрые наставления слушает:
— Федот, ты дома не глуп был, гляди и в Питере ума не теряй! С умными водись, ибо разумный человек делу научит, а дурак всегда наскучит, — говорил один из поморов. Другой дополнял его мудрым житейским словом:
— Не забывай: город, он такой, может проглотить и выплюнуть. Блюди себя, со всех сторон блюди. Ты — парень красивый да пригожий; не торопись жениться, тут всякие бабы есть, обольстить могут. А ты в добрую девку влюбись и приглядывайся да береги ее, что посуду стеклянную, грехом розобьешь — вовек не починишь…
— Ищи свою находку в жизни. Не цепляйся за чужое, — подсказывал третий помор.
— Денежки заведутся — знай им цену; деньги не мякина — не раскидывай. Ох, пригодятся под старость!
— До старости ему долго, — возразил кто-то из спутников-поморов и от себя такой наказ высказал Федоту: — О деле всегда думай. Откладывай безделье, а дела не откладывай. Занятого человека и грусть-тоска не берет! Вот тебя тут похвалили — и красив, и пригож, а главное-то, чтобы на дело ты был гож!.. С Михайлой-то Ломоносовым повстречайся. Не бойся, он человек приветливый.
— Обязательно схожу, только не сразу. Приобыкну малость, и побываю. Спасибо вам, соседи, за добрые советы. Постараюсь не уронить себя. Может, со временем увидимся, а пока всего вам хорошего, счастливо рыбку продать да добрых гостинцев домой привезти.
Федот застегнулся на все пуговицы, подпоясался цветным кушаком, шапку сдвинул на затылок, мешок за спину и пошел навстречу своей судьбе — не искать, а добывать счастье! Долго ходил он в тот день по Петербургу. Много передумал Федот: где ему приют найти, где гнездо свить, с чего и как начать жить в большом, кипучем и неприветливом городе.
Федот поселился на Васильевском острове, неподалеку от Рыбного рынка, в тесной клетушке у солдатки-вдовы. На табуретке около тощей деревянной кровати он приспособился со своим ремеслом. С утра до поздней ночи пилил, вырезал из кости табакерки, иконки, уховертки и крестики. По пятницам он уходил на базар продавать свои изделия. Продажа не отнимала много времени. Не скупясь и не торгуясь, богатые бары брали нарасхват товар у неизвестного скромного костореза. Иногда покупатели спрашивали:
— Это твоя работа, любезный, или перекупаешь?
— Моя собственная.
— Гм… недурно… Ну, а набалдашник к трости ты можешь, к примеру, сделать?
— Могу сделать с собачьей головой, могу любого вида выточить, какой прикажете.
— А ларец для драгоценностей?
— И ларец могу.
— Можешь? Ну, так вот, молодец, вырежь-ка мне ларец, да такой, какого ни у кого нет. Понял? Какого никогда и никому ты не делывал…
И Федот уходил опять на неделю в свою конуру и трудился, изобретая новые рисунки для замысловатых изделий. Жизнь понемногу устраивалась. Заработок оказался достаточным. И Федот Шубной, прежде чем идти к земляку своему Ломоносову, решил как следует, поизряднее, приодеться.
Однажды в воскресный день, после обедни, Федот направился к Ломоносову. Робко подошел он к небольшому каменному дому, где квартировал Михайло Васильевич, поднялся по чугунной лестнице во второй этаж, осторожно дернул ручку, потом постучал чуть-чуть слышно. В полумраке он не разглядел, кто открыл ему дверь. Обтерев ноги о половик, Федот вошел в помещение и не успел осмотреться, как из комнаты показался гладковыбритый улыбающийся человек. «Наверно, он», — подумал Шубной и, чувствуя, как бьется у него сердце, спросил:
— Могу ли я видеть Михайла Васильевича?
— Добро пожаловать, это я и есть! — узковатые глаза Ломоносова блеснули приветливым огоньком. — Проходи, молодой человек, хоть я и не знаю тебя, но обличие что-то очень знакомое, наше, холмогорское. Садись, рассказывай, кто ты, чей да откуда, и чем я могу служить…
Федот представлял себе знаменитого земляка совсем иным. Не было на Ломоносове ни шитого золотом красного камзола, про который он много раз слышал в Денисовке от Васюка Редькина, ни припудренных буклей. Лицо припухлое, нежное, не как у простолюдина. Когда Ломоносов улыбался и разговаривал журчащим голосом, подбородок его слегка вздрагивал. Одет он был просто, по-домашнему: на нем была рубаха с расстегнутым воротом, короткие черные бархатные штаны, белые чулки и кожаные туфли, украшенные металлическими пряжками.
Не выпуская из рук шапки, не решаясь сесть в кресло, Федот проговорил застенчиво:
— Я зашел к вашей милости… Я Федот Шубной, Ивана Афанасьевича Шубного сын. Меня-то вы не знаете, без вас родился, а отца должны знать. Он приказал долго жить…
Тут Ломоносов широко распростер руки, крепко обнял Федота и трижды поцеловал его.
— Ивана Афанасьевича… и, говоришь, скончался старик? Давно ли?
— Второй год пошел.
— Жаль, добрый мужик был. Я ему первой грамотностью своей обязан. Да что говорить, память о твоем отце Иване Афанасьевиче, о нашей Денисовке мне весьма дорога! Часто вспоминаю места наши. В Академии книгу нынче печатал: «Краткой российской летописец». И в той книге доказательство дано мною, что чудское население, бытовавшее издревле на нашем Севере, не чуждо славянскому племени и участие имеет в составлении российского народа… Писал сие и думал о Холмогорах, об истории нашего края… Любо мне, когда земляки навещают. Вот на прошлой неделе с Вавчуги от корабельщика Баженина были два мастера — преотменные ребята! Семгу такую в подарок доставили — длиной в полтора аршина, жирную… Ну, раздевайся, гостенек, да смелей себя чувствуй… — Михайло Васильевич приоткрыл дверь на кухню и крикнул горничной девушке: — Маша, приготовь-ка нам кофей с закуской!
Ломоносов обернулся к Федоту:
— А может, и водочки выпьем?
Федот смутился.
— Нет, Михайло Васильевич, не обессудьте: здесь я еще не привык, а дома отец отговаривал, молоденек был, ну я и не набивался на хмельное.
— И не привыкай. Ну, хорошо, хорошо… Маша! Только кофей!
Федот достал из кармана завернутый в тряпку самодельный костяной нож для разрезания книг.
— Вот, Михайло Васильевич, от чистого сердца примите подарочек, собственноручно сделал.
Дрожащими руками Федот стал неловко развертывать тряпицу и нечаянно обронил на пол принесенный подарок. Рукоятка ножа, украшенная тонкой ажурной резьбой, отлетела от полированного костяного лезвия. Федот не успел наклониться и поднять с полу обломки ножа — Ломоносов опередил его и, внимательно осмотрев сломанный подарок, искренне восхитился:
— Отменная работа! Сам придумал или с чьего изделия скопировал?
— Собственной выдумки, Михайло Васильевич.
— Тем паче превосходно! — похвалил Ломоносов, продолжая любоваться барельефом, вырезанным на рукоятке ножа, изображающим поморскую лайку, оскалившую крохотные зубки на рысь, укрывшуюся в ветвях пихты.
— Не возгордись, что хвалю, — снова заговорил Михайло Васильевич. — Сделано талантливо. У тебя прекрасно получается барельефный рисунок. На этом деле надо тебе и набивать руку. Давно ли в Петербурге и надолго ли?
— Приехал я сюда прошедшей зимой, а надолго ли — сказать не могу. По мне хоть навсегда.
— Назад в деревню не тянет?
— Не тянет, Михайло Васильевич!
— Надо учиться, Федот, надо учиться! Скажу, между прочим, не в обиду другим округам, наш Север славится добрыми, смышлеными людьми. Баженинские ребята сказывали, что у них на верфи самородок объявился — корабельных дел мастер Степан Кочнев. Славные корабли строит, аглицкие и других земель мореходы диву даются. Слыхал такого? А слыхал еще новости: устюжские, сольвычегодские да вологодские мужики-следопыты Америки достигли! От яренского посадского Степана Глотова мне в руки донесение попало: план Северной Америки на карту буду накосить по его, Степана Глотова, описанию. По сему же поводу стихи сочинил к печатанию:
Колумбы росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на восток,
И наша досягнет в Америку держава…
И рад я, что косторезное искусство в холмогорских деревнях продолжает здравствовать. Слыхал я от стариков, что при царе Алексее Михайловиче от нас из Денисовки в Москву людей снаряжали делать украшения для кремлевской оружейной палаты. Стало быть, умелые люди в Денисовке и по всему Куростровью давно ведутся. Приятно сердцу, что вот и ты, Федот, сын моего покойного благодетеля, в рукоделии преотличен. Учиться надобно, учиться! И благоразумными деяниями на пользу отечеству потом отличиться.
