Андрей Воронихин бывал и раньше с Баженовым на обходах и осмотрах архитектурных памятников Москвы и каждый раз чутко внимал пояснениям учителя. Нынче же Андрей думал о том, что скоро, и быть может навсегда, придется расстаться с «Архитектурной командой» и ее руководителем. Так думалось не только одному Воронихину. И другие ученики, прошедшие четырехгодичную школу зодчества, с печалью смотрели на знаменитого архитектора, потерявшего здоровье, распродавшего свой дом, имущество и даже чертежи и рисунки, лишь бы не опуститься до окончательного обнищания. И всем казалось, что Василий Иванович приближается к концу своей жизни.
После осмотра Меншиковой башни Баженов сказал, обращаясь к ученикам:
– Помните, друзья мои, для работы над подобными строениями нужны не только ум и талант, но и прилежание души; художество, всякое художество требует, чтобы творцы были люди, вольные в своих упражнениях, не отягощены посторонними заботами, а пуще всего бедностью, этим ужасным бичом, поражающим свободу таланта. Об этом когда-то я писал в своей реляции Екатерине, но к прискорбью бесплодно. Мыслю, что Петр Первый по-иному ценил Зарудного и ему подобных…
От Меншиковой башни медленной усталой походкой возвращался Баженов в сопровождении учеников домой на недавно нанятую квартиру. Вспомнил о письме, полученном от графа Александра Сергеевича Строганова, прибывшего в Петербург после длительного пребывания в Париже. Развернул пакет и немало удивился: граф в вежливых, изысканных словах справлялся о самочувствии и здоровье зодчего и запрашивал о преуспеяниях ученика, Андрея Воронихина, коему предписывалось по окончание курса наук отправиться в столицу в распоряжение графа Строганова. Препятствовать графскому хотению не было, надобности.
Перед Воронихиным раскрываюсь новые, неведомые ему жизненные пути-дороги.
Из Москвы на попутных подводах две недели пробирался Андрей Воронихин в Петербург. К этому времени он закончил учение в «Архитектурной команде» у зодчего Баженова. По науке Андрей знал, что подобает знать молодому строителю, работающему под наблюдением, опытного архитектора, однако на самостоятельном подряде еще не был испытан, и потому он не очень уверенно смотрел в свое будущее. В пути он с волнением думал о том, куда будет определен в Петербурге, к какому делу пристроен. И как было не задуматься ему, двадцатилетнему, подготовленному для вступления в жизнь? Но жизнь и впредь не представлялась вольной, ожидалась зависимость от властного петербургского барина. И какие тягости ни ожидали его, оставалось только мириться и идти по вызову графа навстречу неопределившейся, неразгаданной судьбе.
После длительного пребывания в Москве Петербург Воронихину не показался городом диковинным, он увидел его таким, каким знал по многим рассказам и описаниям.
Бывший Строгановский дворец (Ленинград. Невский проспект).
Граф Александр Сергеевич Строганов жил тогда в роскошном, богато обставленном дворце на углу Мойки и Невского проспекта. Он еще тогда был не так стар, полон сил, облечен доверием императрицы и вниманием высшего петербургского света. Граф принял Андрея любезно, расспросил, чему он обучился в Москве, посмотрел чертежи и рисунки, остался весьма ими доволен. При этом Александр Сергеевич как бы мимоходом сообщил Андрею, что барон Александр Николаевич (Андрей должен был догадаться, что речь идет об отце) находится в управлении приуральскими вотчинами и что сам он, граф Александр Сергеевич, как лицо главенствующее, собирается в скором времени тоже поехать в Соликамск на открытие присутственных мест.
– Что до вас, Андре, – так назвал граф Воронихина, – то вы будете жить при нашем доме и на первых порах заниматься с моим сыном Попо, – так называл он Павла, родившегося в Париже. – Будете обучать его рисованию, а главное – русскому языку. Ибо ни Попо, ни его гувернер Жильбер Ромм не понимают по-русски. Полагаю, что и вам занятия эти будут полезны: обучая языку русскому, вы совершеннее постигнете французский. Не возбраняются вам и работы по ремонту зданий, если в том окажется надобность. Кров и пища для вас и месье Жильбера будут в достатке, обид претерпевать не от кого. А мой шалун весь в распоряжении гувернера. Он ему и учитель и рассудитель. Живите, Андре, привыкайте. И скажите мне, что желали бы вы от нас для совершенствования вашего и для пользы дела? – спросил граф.
– Благодарю, ваше сиятельство, за доброту вашу. Прошу предоставить мне право пользоваться библиотекой.
– Что вас интересует?
– Искусство всех видов, описание чужеземных стран, предпочтение – книгам, к архитектуре относящимся.
– Я вам это дозволю. Еще что?
Даже какой-нибудь час назад Воронихин не думал, что осмелится при первом знакомстве, при первой встрече с графом высказать желание и просьбу. Но раз такой удобный случай представился, он решился сказать:
– Будете, ваше сиятельство, в наших Соликамских краях, ваших вотчинах, поклон мой передайте и спасибо сердечное за попечительство барону Александру Николаевичу, да покорнейше прошу, ваше сиятельство, отпустить на волю мою матушку, Чероеву Марфу… – Сказав это, Воронихин покраснел и, опустив глаза, стал разглядывать паркетный пол, составленный ромбовидными фигурами из разноцветных пород дерева.
Граф улыбнулся, помолчал, поглядел на Андрея.
– Что же, естественна и похвальна ваша просьба. Скажу об этом барону и сам препятствовать не стану. Пусть матушка ваша будет на свободе, а если пожелает, может и в Петербург на иждивение приехать.
– Покорнейше благодарю, ваше сиятельство.
– А теперь, Андре, я познакомлю вас с сыном моим Павлом и его гувернером. Желаю, чтобы вы трое составили честную и тесную компанию…
Граф повел за собой Воронихина через большой кабинет, потом через «минеральную» комнату, заставленную образцами горных пород, и по длинным светлым залам картинной галереи. Граф шел медленно, останавливался против некоторых картин и, показывая их Воронихину, пояснял:
– В моей галерее, Андре, и ты, пристрастный к живописи, найдешь немало для себя поучительного. Здесь, как видишь, полотна крупнейших мастеров кисти; подобных вещей в Москве ты видеть не мог. Ван-Дейк, Рубенс, Карл Лотт… А это вот большая картина – «Аллегория искусств» художника Строцци.
Они прошли через столовую в коридор, свернули еще в какой-то зал отдыха и через анфилады малых комнат с лепными фигурами над дверями вышли в комнаты, обращенные окнами на Мойку.
– Где вы? – громко выкрикнул граф и трижды похлопал ладонями. – Попо! Ау!..
Из комнаты, расположенной между библиотекой и лабораторией, выбежал Павел – сын графа. Юноша был красив лицом, белокурый, со светящимися веселыми глазами, строен и роста немалого для своего юного возраста.
– Папа, мы здесь, занимаемся. Мсье Ромм заставляет меня пересказывать сказки Мармонтеля. Это интересней жизнеописаний Плутарха…
Следом за Павлом скрипучей неловкой походкой вышел из комнаты Жильбер Ромм. При виде его Воронихин, содрогнувшись, подумал: «Да может ли статься, чтобы такое чудище было гувернером в доме графа? Быть может, это шут какой?..»
– Попо и вы, Жильбер, будьте друзьями этому молодому человеку. Имя его Андре. Он разбирается в архитектуре, искусен в живописи. Знание языка русского привилось ему с младенческих дней. Общение ваше с Андре, дружба с ним принесут всем вам взаимную пользу.
Павел задорно и браво, с оттенком высокомерия взглянул на Воронихина. Ромм всей своей сутуловатой, нескладной до уродливости фигурой подался вперед и первый протянул руку Воронихину.
– Будем друзьями, – сказал он.
Те же слова покорно повторил Павел.
Граф Александр Сергеевич, меценат и деятель, долгое время был президентом Академии художеств, собирателем богатейшей коллекции живописи, страстным любителем искусств. Среди екатерининских вельмож он был одним из самых выдающихся и наиболее общительных. Несметные богатства позволили графу не только жить расточительно, на широкую ногу, – в этом себе он не отказывал, – но и приумножать эти богатства в своих необъятных вотчинах на северо-востоке. Граф хотел, чтобы и сын его, Павел, не был бездельником. Требовательный к себе, Александр Сергеевич был требователен до суровости и к своему любимцу Попо. Из Франции он привез Жильбера Ромма. – человека с отталкивающей на первый взгляд внешностью, но с широкой доброй душой и блестящими познаниями во многих областях науки. В договоре, заключенном между русским вельможей графом Строгоновым и бедным, но умным и ученым французом, говорилось, что воспитание Павла будет вестись по строго продуманному плану, дабы дать молодому графу разностороннее образование, воспитать в нем характер человека, стремящегося к высокой деятельности, закалить его в длительных поездках по России и Европе. За это положено было Жильберу Ромму жалование – сотня луидоров в год, одежда и питание, проезд и жилье за счет графа. Этими условиями предусматривалось пробыть гувернеру в обществе своего воспитанника десять лет, пока не станет Павел вполне совершеннолетним.
