Учитывая вышеизложенное, прошу целиком и полностью сосредоточить мои силы в деревне на борьбе за хлеб, так как уже обладаю некоторым опытом».
Через два дня Скоков вызвал его в кабинет.
— Хвастаешь, что опыт имеешь? — сказал он, раздраженно усмехаясь. — Нá тебе тогда орешек ядреный. Поезжай в Воздвиженку. Да оглядывайся. Неровен час в затылок пальнут — так, мимоходом…
Крюков прибыл на место после полудня, но приступить к дознанию сумел только к вечеру, когда председатель волисполкома Егоров возвратился из уезда. На первых порах выяснилось, что чашу терпения Воздвиженского народа переполнило измывательство над малоимущим и убогим Фаддеем Смирновым, который отважился послать в центр бумагу с разоблачением. В ней Смирнов накарябал карандашом свой душераздирающий вопль: «Граждане укомовцы, спасите и помилуйте нас, несчастных, ради создателя. Владетель наш Саранча Егоров на взятку берет пиво бочонками, муку мешками и махинирует с убоиной. Мясные книги сплошь фальшивые. Без денег в контору не шагай, кнутом ожгет. Мочи от дневного разбоя нет».
Тогда-то на свет белый и выплыло официально егоровское прозвище — Саранча. Насекомое для тамошних окрестностей поразительное, и нечасто его здесь встретишь.
Из уезда бумагу направили, как кое-где заведено, опять в волисполком с формальным приказом немедля разобраться. Егоров велел убогому явиться честь честью на суд и расправу. Измочалил до полусмерти. А в протокол прямо занес, что Фаддеем вертела вражеская рука агентов империализма. Когда подкатил час ужинать и надоело морочиться, он сунул Смирнову под нос незаполненный ордер на арест с закорючкой заместителя председателя уездной ЧК Лыгунова, добился расписки крестом на талоне извещения и отвез под покровом темноты в домзак под личным конвоем и в сопровождении собственного телохранителя Андрея Пучкова. Однако ни высылки на Соловки, ни расстрела Смирнова, как ни юлил в кабинете Лыгунова, не достиг. Правда, чтобы не обижать видную в масштабе волости персону, кляузника оштрафовали на сто целковых и отпустили через трое суток домой.
Но и тут Саранча Егоров исхитрился урвать. Штраф якобы своей милостью скостил, а долю из уплаченного без квитанции — именно четвертак — утаил благополучно. Размахивая наганом, он буквально выковырял из Фаддея клятвенное обещание шума не подымать нигде и в Питер не жаловаться. Фаддей терзался неделю, вторую: и без копейки оставили, и на задницу не сядешь — саднит. Плюнул, убежал ночью из деревни и приплелся в столицу пешедралом. Достукался до комиссариата и подал в окошко прошение. Убогий, убогий, а сообразил посноровистее справного мужика.
Подвиги человека, пробравшегося на такой заметный пост, не на шутку встревожили членов коллегии. Если в волость залетит мятежная искра — поминай как звали! Беды не миновать, вспыхнет восстание, и хлестнет кровь ручьем. Почву Саранча Егоров своими действиями жирно удобрил. А уж скрытые агенты атамана Булак-Балаховича постараются использовать недовольство в контрреволюционных целях. Они мастера на подобные провокации.
Самая страшная опасность — мелкие крестьянские несогласия. И вовсе не потому, что угрожают республике в военном аспекте, а потому, что втягивают в бурлящий водоворот заблудших и отравляют трупным ядом нравственный климат. Если бы раньше обнаружили двойное дно у председателя, глядишь, и сплотили бы волость. Никакие бы балаховцы сюда и носа сунуть не посмели.
В Воздвиженке впервые Крюков потерпел сокрушительное поражение. Рекомендованную на сходе резолюцию о неправомочных поступках Егорова крестьяне единодушно отмели, и никакие увещевания, никакие обещания и посулы не тронули озлобленно молчащую насупившуюся толпу. Не желала она выражать уверенность в скором торжестве пролетариата. И баста! Судя по окаменелости лиц, воздвиженцы потерпели массу разочарований и ополчились на целый мир. Они настаивали на роспуске волисполкома сверху донизу и замене его прежним земством.
Позор! Значит, погибель Советской власти? Значит, опять вызывай полуэскадрон? Хватай, сажай на телеги, отправляй в уезд?! Крюков почел разумным согласиться с выкриками, хоть позиции он сдал не до конца. Выговорил провести перевыборы, а дореволюционный способ правления все-таки пока не возобновлять.
…Затеплив лучину и по-быстрому сжевав горбушку хлеба с луковкой, он принялся за подробную ориентировку в комиссариат, попутно обмозговывая дальнейший план: «Уважаемые товарищи члены коллегии!»
Он мгновенно вообразил их за столом в кабинете зампреда товарища Чарушина, сердитых и ожесточенных, настороженных и неторопливых, и холодок протек у него между лопатками. До более тесного знакомства с Тункелем и Вальцевым ему было проще писать истину.
«Настроение крестьян в волости раньше целиком и полностью склонялось в пользу советской платформы, однако после пришествия на должность председателя Егорова оно резко ухудшилось в обратном направлении. Егорова бесцеремонно навязали населению руководящие органы уезда, которые отнеслись с безразличием к тому, что он еще до свержения царизма и керенщины носил ехидную кличку „Саранча Егоров“».
На секунду Крюков запнулся, представив скептическую усмешку Тункеля. Неужели и на уровне уезда никого не позволят задеть? «Да черт с ними со всеми!» — про себя воскликнул Крюков. Правда есть правда, и никуда от нее не денешься, ее столько, сколько есть — ни на крупицу меньше. Упрямо нажимая на карандаш, он продолжил ориентировку: «Вот образец высказываний крестьян после отчетно-выборного собрания: „Каков митрополит, таковы и дьяконы“, „Если Егорова притянули — значит власть никудышная“. Жутко передавать оскорбительные вещи для нашей власти, почерпнутые из проверенного источника, но так я понимаю свою задачу: информировать комиссариат о настроениях искренне и с характерными деталями.
Антисоветский процесс у воздвиженцев зашел очень глубоко, как видите, потому что начали обобщать. Я вмешался в тот момент, когда крестьяне секретно готовились оцепить кордонами волисполком, изловить Егорова и его прихвостней, повязать и отвезти в город, чтоб сдать в трибунал. Заметьте, что уезд в их намерениях не фигурировал. На уезд они абсолютно потеряли надежду.
Чтобы не допустить до откровенного бунта с применением оружия, я приказал сегодня начальнику охраны Ворожейкину арестовать Егорова и до завершения разбирательства засадил, прежде для его же безопасности, в камеру предварительного заключения. Считаю меру мотивированной, ибо еле-еле удержал от пролития крови. Жалоба Фаддея Смирнова не являлась первой. Полгода назад приезжали уполномоченные, но ночевка в председательской избе сразу же клонила их на бок Егорова, и расспрашивать они потом никого не хотели. Недобрые шепотки достигают моих ушей об успехах дезертирских шаек, продирающихся к балаховцам. Сторожко наблюдаю, чтобы бандитская гидра не высунула в Воздвиженке голову».
Когда народ убедился, что Крюков ничем не похож на ревизоров, попадавших в Воздвиженку раньше, языки развязались. Теперь не боязно, теперь назад Саранче Егорову оборота нет. А то ведь каждое воскресенье вооруженный до зубов председатель под пение граммофона торжественно покидал двор на служебной бричке с впряженной в нее Веревочкой и преданным телохранителем Пучковым на облучке. Реквизиция пива в подчиненных деревнях, которое, впрочем, варилось подпольно, — любимое для них развлечение. Внешне Саранча Егоров действовал — не придерешься, а по сути — издевался и над законом, и над согражданами. Изъятое в реку не сливал, как на том настаивала инструкция, а созывал приятелей и родственников в помещение Совета, где бражничал допоздна. Злоупотреблявших дрожжами он штрафовал, однако деньги не оприходовал.
Особенно Саранчу Егорова упрекали в пристрастии к сладкому. По документам определялось, что в 1917 году после Октября крестьяне предложили на сельском собрании сахар и варенье поделить между ребятней. Крюков задним числом пришел в восторг от подобного широкого шага к коммунальной жизни. Но на практике получилось, что председатель из усадьбы земца Юрьева, переданной в коллективное пользование, сам позаимствовал обобществленный крыжовник, опорожнив вместительный фаянсовый чан до дна. Взял бы килограммов пять — никто бы не пикнул, у воды да не замочиться, — но ведь десять пудов махнул!
А на допросе Саранча Егоров признал лишь мелочевку. Двадцать фунтов, мол, пожертвовал учетчикам урожая, чтоб уменьшили налог, но те от мелочёвки отперлись. На повторной очной ставке взятку начисто отрицали и лишь согласились, что лакомились однажды — чаевничали в престольный праздник. Усадьбу эмигрировавшего в Финляндию земца Саранча Егоров объел со всех боков, как заяц капустную кочерыжку. Забрал двести штук яиц, девятнадцать кур, окорок и дефицитные продукты — дрожжи, масло и молоко, тоже предназначаемые для бесплатной раздачи ребятишкам.
