— Постой-ка, — сказал я. — Что это у тебя такое?
— Что? Вот это? — Продавец взглянул на книжку, которую держал в руке.
На суперобложке был изображен парень, похожий на все принятые изображения гея. Название: «Преодоление однополого влечения». Продавец уже выложил на стол из ящика дюжину экземпляров книги, и там оставалась еще дюжина.
— Ага, вот это. Что это такое?
— Это? Уф. Не знаю. — Парень пролистал книгу и попробовал ее читать. — Думаю, это для родителей, которые подозревают, что их сынишка — гей или что-то вроде того.
— Да я знаю, про что она.
Продавец посмотрел на меня, как бы произнося: «Так чего ж ты?»
— И много вы таких продаете?
— Простите?
Мы с ним были примерно одного возраста, может, даже рождены в один день, двое молодых людей с разных концов штата — с противоположных концов мирового сообщества, на самом-то деле.
— Много вы таких книг продаете?
— Да нет, реально… Я хочу сказать, не могу реально… — Но тут он собрался с мыслями, будто его специально обучили работать с психами. — Могу ли я вам чем-нибудь помочь, сэр?
Я стал сам просматривать книгу. Она была написана какой-то парой, чей сын вывязал петлей собственный миссионерский галстук и повесился, потому что он был гей. И прямо там, на первой странице, они написали: «Хотя и потрясенные горем, мы после смерти Джоша обрели некоторый покой, ибо его мучения закончились».
Только бы. Мне. Сейчас. Не заорать.
— Ты понимаешь, что вы тут продаете полное и абсолютное собачье дерьмо?
— Сэр?
— Да книга эта. Это же абсолютное вранье!
— Сэр, если здесь нет ничего такого, что вам нужно, может быть, вам лучше уйти?
— Как! Мне что, не разрешается тут проглядывать книги?
— Мне правда очень не хочется вызывать охрану.
— Да пожалуйста, я угощаю!
Я блефовал. Мы оба понимали это. Я швырнул книжку на стол, повернулся, и буквально наскочил на Джонни.
— Придурок, какая муха тебя сегодня в зад укусила?
Он схватил меня за футболку и вывел из магазина.
Когда мы очутились на улице, я сказал:
— Ты все-таки прекрати вот так исчезать.
— Ты же сам бросил меня на обочине.
— Я же сказал, что вернусь.
— Да все так говорят. — Он толкнул меня в плечо, словно говоря, что не может долго на меня злиться. — Пошли, я с голодухи помираю. Тут через улицу прикольное местечко имеется.
Он повел меня к старому, с остроконечной крышей дому, над дверьми которого сидел каменный лев.
— Погоди минутку. Ты что, хочешь здесь поесть? — спросил я.
Я не мог поверить своим глазам. Мы стояли перед Львиным Домом. Теперь здесь был музей и зал обслуживания посетителей.
— Тут такой главный буфет есть, в подвале, где ты можешь есть сколько влезет, и все за четыре девяносто девять.
А я сказал — ничего не выйдет. Я не желал есть в гареме Бригама.
— Да почему нет?
— Почему нет? А ты знаешь, что представляет собой это место?
— Ну пересиль себя. Это ведь просто ланч, блин.
Ничего особенного я в этом доме не увидел. Кафетерий в подвале, куча еды — сплошные углеводы — в эмалированных плоских кастрюлях. Мы наполнили свои тарелки переваренной индейкой, макаронами с синтетическим сыром и пересахаренными обеденными булочками.
— Так из-за чего все это было там, в книжном магазине? — спросил Джонни.
— Не знаю. Эта книжка как-то задела за живое.
Я описал книжку. И, сам того не желая, позволил собственной тираде овладеть мною. Я говорил, горюя обо всех мормонских мальчишках-геях, которым постоянно лгут, об «Энсайне» и его статьях, убеждающих ребят скрывать, кто они на самом деле, о восемнадцатилетнем Джоше, который повесился на галстуке в своем огденовском шкафчике,[134] из которого ему так и не дали выйти. И о его родителях, обретших покой — покой! — после его смерти. А потом написавших об этом книгу. Я говорил и говорил, размахивая руками, ударяя кулаком по столику в углу подвального помещения Львиного Дома, читая проповедь ковырявшему в носу мальчишке, на физиономии которого читалось: «Дай мне дух перевести!»
Когда я умолк, Джонни затолкал в рот кусок индейки и отправился к буфетной стойке, чтобы взять еще порцию. Он вернулся к столику со словами:
— Ну разве не потрясное место, в натуре? Ешь сколько влезет, и все — за пять баксов. Хочешь не хочешь, а полюбишь мормонов.
— Джонни, ты слышал хоть что-нибудь из того, о чем я только что говорил?
Мальчишка был занят пережевыванием индейки, синевато-серые кусочки так и мелькали у него во рту.
— Я слышал.
— Ну?
— Когда же ты наконец поймешь, что ты не единственный человек на свете, которого задолбали? Блин. Я хочу сказать, добро пожаловать в наш клуб, приятель.
Час спустя мы припарковались у Дома Энн Элизы Янг. Солнце било прямо в витражное окно, и дом казался каким-то особенным, как если бы здесь обитала сама Марта Стюарт.[135]
— Давай зайдем.
Джонни посмотрел на дом, потом на меня:
— А где это мы?
— Это дом для ребят.
— Что за дом для ребят?
— Тут есть кое-кто, с кем я хочу тебя познакомить.
Его губы сжались в жесткую линию.
— Ты какую-то херню со мной затеял, да?
— Давай пошли.
— Потому что, если так, имей хотя бы мужество сказать мне об этом прямо в лицо, ты, лживый кусок дерьма.
Я подумал — сейчас он сбежит, бросится прочь по тротуару и исчезнет. Я мог себе представить: черные подошвы его маленьких кроссовок уносят его за угол, вниз по улице, через какой-нибудь вестибюль, неизвестно куда. Я отправлюсь его искать, но на этот раз он уже не появится. Что показалось мне наиболее очевидным результатом всей этой истории. Потянутся дни поисков, отчаянные звонки Тому, огорченные объяснения с Келли, полицейские донесения, ложные надежды, тупики, опущенные руки. Было так, будто все это уже произошло, будто я уже видел этот фильм и знал конец кадр за кадром.
Но Джонни не сбежал. Он пошел со мной по дорожке до самой двери, молчаливый и разъяренный, сорвал по дороге ромашку и, оборвав лепестки, швырнул их в меня. Они попали мне в затылок, их прикосновение походило на касание мотылька.
— А кто хотя бы эта гребаная Энн Элиза Янг?
— Одна мормонская дама, не имеет значения.
— Ну, теперь понял, все проясняется. Место на земле — для Джонни: ты опять слишком поздно понял, что тебя обвели вокруг пальца.
Келли встретила нас у двери. Очень хорошенькая и очень спокойная. Когда она разговаривала с Джонни, она говорила с ним как с личностью, а не как с запутавшимся, вышвырнутым из дому ребенком.
— Может, принести тебе что-нибудь поесть? Яблоко или банан?
— После.
Его злые глаза говорили: «Я тебя прикончу за это».
— Директор уже здесь. Она с нетерпением ждет встречи с тобой.
— А я с нетерпением жду, когда смогу сказать ей, чтобы пососала мой…
— Джонни!
— Шучу!
По щекам у него побежали ямочки, как бывает, когда нажмешь кнопку))))))))))))). Он повернулся к Келли:
— Ладно, милочка, полагаю, каждый преступник должен со временем стать заключенным.
Он взял ее за руку, и они пошли прочь по коридору. Янтарный отсвет от старого бронзового канделябра очерчивал их силуэты — две фигуры, удаляющиеся в небесное сияние, словно двое любовников, уходящих в закат на праздничной рекламке сосиски в кукурузной лепешке. Вот и все. Джонни ушел из моей жизни.
Или — почти.
— Джонни! Постой!
Он обернулся.
— Твой нож.
— Что — мой нож?
— Я буду его хранить для тебя.
Я пошел к нему, протягивая руку. Он поколебался, потом вытянул его из штанов. Мы оба глядели на этот нож, с именем его матери, налепленным на рукоятку.
— Мне нужно будет, чтобы ты его мне вернул, — сказал Джонни.
— В один прекрасный день, — ответил я.
— Я хочу сказать, это все, что у меня есть от нее. — Мальчишка толкнул меня в плечо, рванулся ко мне, и мы неловко обнялись. — А теперь вали отсюда, пока мы оба тут не расхныкались, как пара девчонок.
Сан-Франциско экзаминер 16 марта, 1875 г.
ПРОМЕТЕЙ РАСКОВАННЫЙ[136]
Даже мы не знаем, что сказать. В прошлую пятницу Лев Господа Бога, освеженный крепким сном в стенах тюрьмы Соединенных Штатов, явил переворот в своих чувствах. Он решительно вошел в зал суда, к судье Маккину, чтобы объявить ему: «Сэр, вы правы!» Бригам оплатил судебные издержки, тем самым признав, что Энн Элиза действительно была его женой и ей положены соответствующие алименты.
Надо сказать, что в любой другой части света сие событие оказалось бы ничем не примечательным. Однако оно произошло в Дезерете, и — ах! — какое наслаждение дает нам изысканная ирония происходящего! Приняв золото Бригама и освободив его из темницы, судья Маккин признал Энн Элизу и всех остальных — под номерами от первого до девятнадцатого включительно и далее по счету, — признал всех до одной законными женами Бригама! Тем самым — это для тех читателей, кто еще не понял, — федеральный судья, назначенный лично президентом, признал законное право Мормонов на полигамию.
