Корпуса Нея, Даву, Жюно и Мюрата вели атаку, подкрепляемую 130-ю орудиями, большей частью гаубицами. Их навесной огонь производил ужасные опустошения среди русских егерей. Однако артиллерия и пехота Воронцова вели ответный меткий огонь по наступающим, хотя и не могли остановить их. Сам Воронцов находился в центре своих позиций. Видя, что редуты потеряны, он взял батальон егерей и повел его в штыки, но получил штыковое ранение. Ему выпала судьба быть первым в длинном списке русских генералов, выбывших в тот день из строя...
Стоявшая во второй линии дивизия Неверовского пошла в штыковую контратаку. Кирасиры, несколько полков драгун и улан помогли пехоте, и сражение сделалось всеобщим. Даву и Ней несколько раз посылали к Наполеону гонцов просить подкрепления. Наполеон отвечал, что еще слишком рано вводить в дело свежие войска.
Против самой оконечности левого фланга русской армии по Старой Смоленской дороге рано поутру двинулся корпус Понятовского, вытеснил русских стрелков из деревни Утицы и атаковал гренадер 3-го корпуса Тучкова. Нападение было отбито. Понятовский возобновил атаку и понудил Тучкова отойти к высотам за Утицей. Неприятель последовал за ним, атаковал высоты и овладел ими.
Силы были неравные: против Понятовского Тучков имел лишь одну дивизию, так как другая – Коновницына – была уже отправлена на помощь Багратиону. Тучков просил о подкреплении; Кутузов отрядил ему дивизию Олсуфьева из корпуса генерал-лейтенанта Багговута, только что переведенного на левое крыло. Когда дивизия заняла боевой порядок, Тучков решил вернуть высоты. Он смело атаковал противника с флангов и выбил его, но сам получил смертельное ранение. Начальство над войсками принял Багговут. Понятовский отступил и на несколько часов ограничился канонадой, опасаясь быть завлеченным в засаду и не имея связи с главной армией Наполеона.
Меж тем войска Багратиона вели кровопролитный бой. Взаимные атаки русских и французов возобновлялись с новой и новой яростью. Сколько ни отбивали солдаты Багратиона неприятелей, те наступали и наступали, пытаясь закрепиться на Семеновских флешах.
Подоспел Коновницын. Не дав французам передышки, он кинулся на них со своей дивизией. Презирая всю жестокость огня, солдаты пошли в штыки и с криком «ура» опрокинули неприятеля.
Тела убитых и раненых сплошь покрывали окрестности. Солдаты выбывали тысячами, офицеры – сотнями. После ранения Воронцова та же участь постигла племянника Суворова Горчакова и принца Мекленбургского. Командир Астраханского гренадерского полка Буксгевден, истекая кровью от трех полученных ран, пошел впереди своих солдат и погиб на батарее. Начальник штаба 6-го корпуса Федор Федорович Монахтин, указывая колонне захваченную неприятелем батарею, сказал:
– Ребята! Представьте себе, что это Россия! И отстаивайте ее грудью богатырской!
Картечь повергла его полумертвым на землю. Последними словами Монахтина были:
– Наши дрались, как львы; это был ад, а не сражение...
Генерал-майор Александр Алексеевич Тучков 4-й, брат корпусного командира, под огнем противника закричал своему Ревельскому полку:
– Дети, вперед!
Солдаты, которым стегало в лицо свинцовым дождем, остановились в нерешительности.
– Вы стоите?! – воскликнул Тучков. – Я один пойду!
Он схватил полковое знамя и кинулся вперед. Картечь пробила ему грудь. Ревельцы подхватили знамя и бросились прямо на пушки.
Желая во что бы то ни стало сломить русских на их левом фланге, Наполеон поставил здесь более четырехсот орудий. Под их прикрытием пехота и конница возобновили наступление. Французы смело атаковали наши позиции, отвагой своей вынуждая похвалы у самого Багратиона.
Видя невозможность остановить неприятеля ружейным и пушечным огнем, Багратион приказал идти в штыки.
Искусственные молнии бегали по искусственным тучам. За густым дымом и кровавым паром не видать было и солнца. Какие-то странные сумерки опустились на левое крыло русских войск, где атаку за атакой отражали ярославцы-гренадеры.
Переведенные из резерва, они сперва оглохли и ослепли посреди этого громоносного чада. Лишь несколько минут спустя Сергей Семенов начал различать уже не синие, а грязные колонны, идущие посреди человеческих и конских трупов, подбитых пушек, разметанного оружия, в лужах крови и головешках.
– Идут, дяденька Прокопьич! – испуганно сказал востроносый парнишка, у которого большой, не по размеру, кивер сидел на оттопыренных ушах.
– Ну и что, идут? – с нарочитой сердитостью перебил его унтер-офицер. – Чай, не слепой, Санька, вижу. Как идут, так и лягут...
Семенов, совершенно седой, с повыцветшими от пороховой гари глазами, когда-то васильковыми, обернулся к гренадерам:
– Дети! Делай как я!..
Он повернул суму, разорвал обертку и, выхватив патрон с пулей, зарядил ружье, а два патрона заткнул поближе, между пуговиц мундира.
– Стреляй целко! Береги пулю в дуле, как учил батюшка наш Александр Васильевич! Да подпусти синекафтанников так близко, чтобы ни одна пуля даром не пропала...
Французы шли с необыкновенным, ужасающим спокойствием. Сзади русской линии ахнули пушки и уже не прекращали своего рева, заворковал наконец и перекатный ружейный огонь. Но неприятель смыкал ряды, оставляя груды убитых и раненых, и с маниакальным упорством, словно за его плечами был Париж, продолжал наступать. Ядра пронизывали толщи колонн, гранаты лопались в рядах, и картечь дождила их сверху. Ружейный батальный огонь пронимал их насквозь, раздирая на части. Первые ряды французов уже подошли вплотную, когда оказалось, что позади все полегло и перебито. Тогда они не побежали, а попятились, и в отступлении своем падая лицом к русским.
Барабаны загремели отбой. Солдаты, скрывая напряжение, преувеличенно весело переговаривались:
– Выкинул штуку басурман! Чай, дух перевести захотелось...
– Видно, с русского-то поля ягодки не вкусны, кислы...
– Досада, братцы! – громче всех восклицал Санька, не утирая пота, грязными ручейками бегущего из-под здоровенного кивера. – Я только прицеливался, да так ловко, – уж не стоптать бы травы, несдобровать бы ему, колбаснику... А тут – отбой!..
– Тихо, дети! Тихо! – прикрикнул на них Семенов. – Это, вишь, только начало. Верно, все еще впереди. И потому не балагурь, а гляди в оба!..
Но даже Семенов-Чижик, прошедший огонь Измаила и Мачина, Кремса и Аустерлица, не ведал, что им предстоит выдержать.
Четыреста французских орудий било по Семеновским флешам. Неприятельские колонны роились в поле и раз за разом шли на приступ. Картечь трехсот русских пушек не в силах была их остановить. Тут уж было не до шуток. Уже пришлось оставить часть редутов, уже враг торжествовал на нескольких батареях. Но русские и под превосходящим напором бились и стояли насмерть. Рядом с Семеновым лопнула разгоряченная пальбой пушка. Высоко вверх полетели дугами осколки и клинья. Тотчас вспыхнул зарядный ящик, и черный клуб дыма с комьями взбрызнутой земли сокрыл все от глаз. В шипящем полумраке кто-то крикнул голосом Саньки:
– Француз нас обошел!..
Но уже по изломанным, рассеченным линиям от батальона к другому побежало, словно огонь по запальному шнуру:
– Багратион! Князь Петр Иванович!
– Багратион! Бог-рати-он!..
И в расступившемся мраке Семенов увидел всадника на простом дончаке, в бурке и с нагайкой, которой он указывал вперед. И тотчас из груди унтер-офицера вырвалось простое и страшное для неприятеля «ура», выдохнутое одновременно тысячами солдат. Но надо было собрать остатки роты, а ни одного офицера уже не оставалось в строю у ярославцев.
– Дети, сюда! – надсаживая горло, закричал дяденька Прокопьич. И уже сам притворно весело заговорил, встречая сбегающихся солдат: – Атака, братцы мои, тем и хороша и весела, что здесь другу-штыку раздолье. Лиха беда до ручной! А там нашему брату мало и десятка проказников. И покойные старики наши сказывали, что со штыком не до счета... – Тут Чижик на мгновение остановился, вспомнив своего друга Мокеевича, сложившего голову под Аустерлицем, вздохнул и заключил: – Но Боже упаси, раз-другой зевнуть! Ум за разум зайдет, свинцовыми орехами закидают – и не оберешься...
Барабаны подали знак атаки. Семенов, подняв над головой ружье, сорвал в крике голос:
– За мной! Вперед!..
Вся изломанная русская линия вдруг пришла в движение. Французские эскадроны, вскакавшие было на Семеновские флеши, закружились на месте, повернули и исчезли в дыму, уступая место стройно выступившей пехоте.
Упорство, с которым бились – грудь в грудь – русские с французами, не поддается никакому описанию.
От непрестанных штыковых выпадов руки уже едва держали ружье. Семенов, схватившийся с верзилой в медвежьей шапке, почувствовал с ужасом, что силы оставили его. «Пропал! Пропал не за понюх табаку! – с ужасом подумал Чижик. Но и у верзилы штык опустился к земле. Так и стояли они, не трогая друг друга, а лишь вперившись, как бараны, пока не почувствовали оба, что могут продолжить бой. И сшиблись с новым ожесточением. Все было отдано победе, а между тем сна не склонялась ни на чью сторону...
