правде, – грустно вздохнул Владимир.
Иоанн обернулся на брата.
– Нет-нет! – Старицкий вскинул руки в оправдание. – Царе, добрый брат мой, я безмерно благодарен тебе за свадьбу нашу, за то, что помиловал её, когда брат её подло так…
– Не надо о Курбском! – отрезал Иоанн, хмуро отводя взгляд.
– Право, право, что ж я… – Владимир подпёр голову рукой, продолжая расставлять фигуры.
– А ты всё её любишь? – спросил царь, не отводя взгляда от далёкого горизонта.
Владимир перестал рыться в шкатулке да с удивлением поглядел на брата.
– Люблю, – ответил Старицкий, и впрямь растерявшись.
Иоанн тяжело вздохнул, покручивая перстень на пальце.
– Всё проходит, – молвил царь, глубоко вздыхая.
– Люблю паче живота своего, – молвил Старицкий.
– И это тоже, – продолжил Иоанн.
– То Соломон говорил про скорби, – заметил Владимир.
Царь провёл рукою по каменному подоконнику, тот вобрал в себя много полуденного жара. Государь опёрся руками на него да глубоко вздохнул. Плечи его опустились великой тяжестью.
– То и есть самая великая скорбь, – горько усмехнулся Иоанн, окидывая взором далёкие-далёкие просторы, да белеющие вдалеке соборы Слободы возвышались над деревянными теремами.
Владимир порешил, и верно, что боле Иоанн обращается к себе, нежели к князю. Оттого Старицкий не стал давать ответа и всё тщетно выкладывал рисунок для игры. В шкатулке не осталось ничего, но оставалось пустое место на доске.
– Царе, тут, видать, одна запропастилась куда-то… – робко молвил Владимир, прервав тишину.
Иоанн свёл брови да едва обернулся через плечо. Излюбленною игрою были для государя шахматы, с юношества он учился сему да выучился бережно хранить каждую фигуру. Ежели бы она куда закатилась-затерялась, государь бы непременно то заметил, и оттого нынче в душе владыки поднялось много гнева.
– Быть того не может! – уж молвил царь да вдруг замер.
Руки его, уж сомкнутые в кулаки, разжались, и с усмешкою на устах Иоанн поглядел вверх, в высокие расписные потолки.
– Не чёрный ли конь? – спросил Иоанн, снимая царский перстень со своей руки.
– Именно он, брат, не иначе, – кивнул Владимир.
Государь глубоко вздохнул, опуская свой взор. Лик Иоанна сделался покойным, безмятежным. Заняв место супротив Старицкого, Иоанн положил свой перстень заместо утерянной фигуры.
Когда началась игра, оба хранили молчание. Старицкий боялся отвести взгляд от доски, будто бы фигуры могли ожить да чинить свою собственную волю. Иоанн же, напротив, имел обыкновение глядеть в стену али куда в сторону, зачастую на соперника своего. Взор царский делался рассеянным, точно глядел вскользь. Царю хватало короткого взгляда на расклад, чтобы припомнить весь ход игры, а ежели он, подобно брату своему, непрерывно глядел на доску, то рябая клетка расплывалась в глазах, дрожала, точно объятая жаром.
– Сдаётся мне, мудрейший государь, – молвил Владимир, – уж не нарочно ли ты уступаешь победу?
Иоанн поднял взгляд на брата, а с тем взял да усмехнулся, переставив ладью. Поставив мат белому королю, встал владыка из-за стола, мерно ступая по зале. Старицкий слегка ударил себя по лбу, проводя рукой по лицу. Замотав головой, князь потянулся к чаше с холодным квасом. Царь же медленно проследовал к окну, заложив руки за спиною. Владыка обернулся через плечо. Лик его был озарён победоносной улыбкой. Старицкий утёр губы, да всё изучал расклад, чудясь сам, как не приметил он замысла своего брата.
– Сдаётся мне, княже, уж не запамятовал ли, с кем за игру сел? – произнёс Иоанн.
Владимир всё сидел, вглядываясь в расклад. Не сумевши ничего путного приметить, Старицкий вздохнул да откинулся на кресле своём, потирая подбородок.
– Неужто ты и впрямь думаешь, что я готов поступиться победою, пущай же и с братом? – молвил Иоанн с улыбкой.
* * *
С утра Фёдору принесли тёплой воды. Пред собою уж Басманов разложил вещи с дороги. Средь украшений, дарённых государем, лежала, казалось, неприметная фигурка, но то могло показаться лишь от пестроты иных драгоценностей. С первого взгляда Фёдору приглянулся резной шахматный конь. Фигура казалась точно из чёрного камня – пряди гривы блестели, ребристо проходясь по всей шее, сходя к основанию. И по весу приходилась боле камнем, но всяко то было искусною работой из дерева. Басманов с мягкой улыбкой осторожно провёл по тонкой резьбе кончиками пальцев. Глубоко вздохнув, Фёдор продолжил бритьё. Он надел золотые серьги, которые изгибались точно листом какого неведомого цветка, а многие перстни неизменно унизывали его белые руки.
Фёдор чувствовал прилив новых сил, отоспавшись на суше. Боле его не сковывала слабость, и он окончательно сбросил весь недуг свой. Вытирая лицо причудливо расшитым полотенцем, он выглянул в окно, выискивая взглядом конюшню. Лукавый взгляд его остановился на постройке, боле всего подходящей для того. Фёдор оделся, обулся, заткнул нож за пояс широкий да в сапоге припрятал кинжал. Не забыл Басманов захватить и кручёный хлыст свой. Пущай и редко приходилось ему гнать Данку свою верную кнутом, да нынче ж придётся седлать иную.
Не дожидаясь, как проснётся весь терем, юноша спешно ускользнул из дому, легко ступая по лестнице. Фёдор не поднимал лишнего шуму, ловко вышел на улицу, во двор и глубоко вдохнул свежий воздух. Теперича можно было и оглядеться, ведь, как прибыли, тьма стояла кромешная, хоть глаз выколи. Едва что можно приметить, да и с дороги у Фёдора слабая вовсе охота глазеть по сторонам.
Нынче же робкое солнце тянуло бледные лучи свои к перьевым облакам. Вокруг стояла утренняя тишь. Единственным шумом были шаги Фёдора, что ступал по смутно знакомой земле.
«Где же мы тогда с отцом расположились?» – спрашивал себя юноша, припоминая то ли здешние, то ли до боли знакомые красоты.
Сапоги быстро окропились свежей росой. Фёдор оглядел добротно сколоченный боярский дом. Под самою крышей ползли резные узоры. Ровное крыльцо широко раскидывалось впереди да укрывалось покатой крышею. Отчего-то Фёдору сей дом казался большим, нежели он был взаправду. Он потянулся да принялся дальше двор оглядывать. Неспешно брёл он куда глаза глядят. Двор раскинулся немалый, и всего глазами не охватить, тем паче что с ночи не развеялся серебристый туман.
Тонкий слух Басманова улавливал тяжёлое дыхание животных, что подтверждало его догадки. Дверь подалась, когда он отворил её. Кроме лошадей был лишь сонный конюх – деревенский парнишка, совсем немногим младше самого Фёдора. В руках у крестьянина были вилы, коими он нынче сгребал грязную солому. Фёдор поглядел на холопа, но взор опричника и мысли уж были заняты другим. Много больше Басманова заботили лошади в стойлах.
– Фёдор Алексеич? – растерянно молвил крестьянский, тотчас же отложив вилы.
Холоп согнулся в поклоне, но Басманов не ответил ему. Опричник неспешно прохаживался вдоль рядов, выглядывая себе коня по нраву. Юноша едва
