сказать, но лишился сознания.
Поодаль атаман Черкашенин недвижно сидел на бочке, уже который час тупо и потерянно глядя пред собой. Он сам был весь перевязан окровавленным тряпьем, лицо рассечено в бою. Но не раны тревожили его.
– Атаман! Нет его нигде! Молвят, татары все же успели в полон увести…
Черкашенин обернулся к говорившему казаку, и тот невольно отступил назад – до того тяжел и страшен был лик атамана.
– Послать молодцев следом! Скачите до самого края земли, найдите моего сына! – проговорил он сквозь зубы, щека, поросшая щетиной, дернулась, а глаза по-прежнему оставались стеклянными…
Нет, доблестный атаман уже не увидит своего сына. О том, что в плену у крымцев такой ценный пленник, быстро стало известно и в Турции, азовский паша просил выдать Данилу Черкашенина ему, но Девлет-Гирей, раздосадованный своим поражением, не упустил возможности пролить кровь родича своего врага, известного атамана.
Данила Черкашенин достойно принял мучительную смерть, а Девлет-Гирей тем самым обрек себя на долгую борьбу с донскими казаками, ибо Михаил Черкашенин поклялся мстить убийцам сына до конца своих дней…
Перезвоном и благодарственными молитвами встречали победу. Хворостинин и Воротынский торжественно вручали царю добытые у крымского хана трофеи.
Огромное Дикое поле, безжизненное на многие версты, веками представляющее опасность для русичей, начало понемногу осваиваться, и уже спустя недолгое время там возникнут новые русские города.
Судьба героя, победителя этой битвы, князя Воротынского, окутана тайной. Известно, что в следующем году он умер, и одна из распространенных версий – казнен по приказу Иоанна за крамолу. В это легко поверить, зная о непростых отношениях между князем и царем, но кое-что дает надежду, что это не так: имя Михаила Ивановича не вписано в «Синодик», куда Иоанн в конце своей жизни велел внести имена всех своих жертв. Хочется верить, что этот выдающийся полководец, спаситель страны и всего русского народа, погиб не на дыбе или в пыточной камере, а спокойно скончался дома, в кругу семьи, по заслугам достойно завершив свой жизненный путь…
Говорят, Сигизмунд умер в постели во время утех со своей любовницей – нарочно конца не придумаешь для такого похотливого и разгульного короля. И смерть его, о коей Иоанн узнал летом 1572 года, находясь в Новгороде и ожидая исхода противостояния с Девлет-Гиреем, оставила без правителя мощнейшее, огромное государство – Речь Посполитую, ибо династия Ягеллонов со смертью бездетного Сигизмунда пресеклась.
Когда радостно звенели повсюду колокола, славя победу над крымской ордой, государь получил весть о смерти своего заклятого врага. Ликованию не было предела. Еще вчера смертельная угроза висела над страной, а сегодня…
Единственный, с кем Иоанн мог поделиться идеями и посоветоваться, был Малюта. Они сидели друг против друга в закрытых покоях, пили квас, часто играли в шахматы. Малюта в шахматы играл намного хуже Иоанна, долго думал, прежде чем взять фигуру своими толстыми короткими пальцами и передвинуть на нужную клетку, хмурил густые брови, жевал рыжую бороду.
– Ходи, Гришка, не томи! – призывал Иоанн, не отрывая взгляда от шахматной доски. Поддавшись призыву царя, Малюта переставил коня, коим съел государеву пешку. Иоанн хмыкнул и ладьей смел сразу две фигуры Малюты, объявив мат. Малюта развел руками, робко моргая:
– Куда мне, холопу, тягаться с тобой в уме, государь!
– Мне умнее меня не нужны! – твердо ответил царь, расставляя фигуры. – Куда нужнее верные! И ты, Григорий Лукьяныч, чай, вернее многих.
Скуратов вскочил, начал кланяться в пояс, благодаря за столь добрые слова.
– Ежели бы я престол Речи Посполитой занял, никто бы уже не смог бы мне помешать господствовать и над Балтийским морем, да и над Черным! – рассуждал Иоанн, перебирая в пальцах черную ладью. – Как мыслишь, Григорий, восхотят меня литовцы своим государем видеть?
– Мыслю, что восхотят, – соглашался покорно Малюта. – Ибо нет царя сильнее!
– Под Литвой много бывших городов Киевской Руси и важнее всего – сам Киев! Нельзя сие упустить, ибо Божьим соизволением, – царь широко перекрестился, – надобно вернуть мне все те города, что прадеды мои ставили!
– Жди послов! – заверял Малюта. – Сами к тебе приползут!
– Со шляхтой будет сложнее договориться, – продолжал рассуждать царь. – Но это ничего! С Божьей помощью Речь Посполитая будет моей!
И в тот же день Иоанн лично принял польского посла Федора Ворыпая. По лавкам сидят бояре из ближней государевой Думы, епископы, рядом с отцом в светлом полукафтане восседает царевич. Государь в золотом платно с бармами, с венцом Мономаха, возвышается на троне, будто истукан; драгоценные камни сверкают на пальцах, крепко впившихся в резные подлокотники. Посол и его сопровождающие стоят в середине зала, одетые в жупаны, меховые шапки, и походят видом своим больше на турок, чем на европейцев. Аккуратно стриженные бородки и подкрученные усы чудно смотрятся на фоне окладистых боярских бород.
– Ранее уже молвили о том, что многие у вас хотели бы видеть меня своим царем, – начал Иоанн после того, как послы поклонились ему, – но другие боятся. Боятся гнева моего и беспощадности к врагам моим. Но они зря боятся и называют меня злым, ибо я караю лишь преступников. Достойные добиваются милости моей, и для них я и с шеи сниму цепь, и с плеч шубу! А ежели кто усомнится, так пусть ваши паны присылают ко мне на службу детей своих – сами увидят, насколько я милостив и справедлив!
Бояре сидят молча, откинувшись к стене или подавшись вперед, опираясь на посохи – тяжело глядят на поляков. Недвижен на своем месте и царевич. И в словно замершей палате отражается эхом громкий и твердый голос государя.
– Государь, а как быть с теми, кто бежал от гнева твоего в наши земли? – более тихо отозвался Ворыпай. – Но еще более нас тревожат религиозные различия…
Тут уже духовенство заметно встрепенулось, в ожидании глядели епископы на царя.
– Тем, кто бежал от нас в ваши земли, я дарую прощение, ежели стану править вами! А тем, кто думает, что стану притеснять вашу веру, передайте – Священное Писание для всех одно, и дано оно людям не на брань и гнев, только на тихость и смирение!
Не дав послам обмыслить столь неопределенный ответ, Иоанн продолжил:
– Знайте же, что права дворян будут мною сохранены и умножены – истинный царь не забывает о благополучии своих подданных! Еще передайте, что ежели стану я и вашим царем, татары будут ни нам, ни вам уже не страшны, а вместе с ними и Рим, и любое королевство в Европе! Я пекусь лишь о защите наших
